Об одном из расследований Эркюля Пуаро, доселе остававшемся почти никому не ведомым, я услышал по большому секрету от старшего инспектора Скотланд-Ярда Гарольда Джеппа, с которым сошёлся ещё во время поисков похищенного английского премьер-министра. Долгое время я не рассказывал об этом деле из деликатности, не зная, как отнесётся сам детектив к обнародованию некоторых его деталей. Но сегодня, думается, будет позволительно поведать эту историю хотя бы небольшому кругу читателей и почитателей (разумеется, я имею в виду почитателей несомненного таланта Пуаро, а не моей скромной способности складывать слова в предложения).
    Сам же Пуаро предпочёл в своё время не распространяться об этом случае из своей практики, дабы не ставить себя в комическое положение, ибо ему пришлось в ходе дознания временно расстаться со своей гордостью – знаменитыми усами. После принесения этой красоты в жертву ради разоблачения преступника детектив любовно отращивал их заново в течение нескольких месяцев, уединившись на ферме в Дэвоне, пока не довёл до прежней кондиции.

                    ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Клементина Соммерслейн – владелица поместья, вдова
Томас Уилкинс – её племянник, прибывший из Америки
Элизабет Литтл – её воспитанница
Уильямс Тэрриджер – дворецкий
Роджер Боттерилл – секретарь
Филис Рэтлифф – экономка
Билл Хорс – садовник
Эвери Фут – кухарка
Кевин Моран – младший лейтенант полиции
Джемеральд Лейб – сержант, его помощник
Артур и Эмили Коллинзхоуп – соседи Соммерслейнов
Рональд Коллинзхоуп – их сын
Генрих Олберн – доктор
Бернард Сидвелл – старик, бывший садовник
Гарольд Джепп – старший инспектор Скотланд-Ярда
Боб Гервенталь – преступник-рецидивист из Чикаго
Прочие слуги: горничная Эдит, посудомойка, конюх
Полицейские, одноклассники, бармены и др.

    – Что у нас сегодня на третье, Уильямс?
    – Миледи, я велел приготовить ваш любимый мармеладный тост и кофе со сливками.
    – Ах, нет – сегодня мне хочется просто кофе, без сливок. А к нему пускай подадут пирожные с суфле!
    – Как прикажете, миледи.
    За четыре десятилетия службы у Соммерслейнов дворецкий Уильямс Тэрриджер привык к неожиданным переменам вкусов своей госпожи. С невозмутимым видом он отправился в кухню распорядиться.
    Тэрриджер являл собою статного, представительного мужчину лет шестидесяти. Он тщательно расчёсывал каждое утро перед зеркалом пышные бакенбарды. Седой пух вился вокруг макушки аккуратным обручем, но брови оставались по-прежнему тёмными и густыми. Было в нём что-то от оперного певца. Словом, это был классический тип дворецкого – воплощение серьёзности и респектабельности.
    В былые времена он находился в услужении у мужа госпожи, покойного баронета Реймонда Соммерслейна, а когда тот женился на Клементине, переехал вместе с новоявленной четой в этот небольшой замок с усадьбой под названием «Три пихты», приобретенный молодыми не без помощи влиятельных покровителей мужа. Детей у Соммерслейнов не было, и их родительские инстинкты реализовались в том, что они вырастили племянника леди Соммерслейн, Томаса Уилкинса, отец и мать которого погибли во время Ирландской войны, когда мальчику шёл девятый год. Да ещё чуть позднее Клементина взяла из приюта в свой дом на воспитание некую Элизу Литтл, тоже сироту. Взяла не просто так: она носилась с мыслью собственноручно взрастить для своего племянника благовоспитанную невесту, пусть и не благородного происхождения, но в которой была бы полностью уверена.
    Однако, достигнув семнадцатилетия, Томас после окончания колледжа в близлежащем городке Хайбруше под Мидлсборо, возжаждав самостоятельности и романтики, неожиданно уехал в Америку и поступил в полицейскую академию Нью-Йорка. Для его тётушки это стало чувствительным ударом. Будучи тогда уже вдовой, она не имела сил противостоять его бурным юношеским устремлениям.
    Между ними первое время ещё теплилась вялотекущая переписка, в ходе которой обеим сторонам особо нечего было сообщать друг другу. Затем письма от разочаровавшейся в юноше тёти становились всё более редкими и краткими, он же и вовсе забывал отвечать ей. В конце концов имя Томаса осталось в усадьбе лишь смутным воспоминанием.
    Леди Соммерслейн овдовела одиннадцать лет назад, став единственной хозяйкой «Трёх пихт», и с той поры становилась всё капризнее и непредсказуемее в поведении. Незнакомые ей прежде хозяйственные заботы съедали теперь много её сил и портили характер. Нелегко было одной управлять целым домом. Она догадывалась, что экономка Филис Рэтлифф нечиста на руку, что воспитанница Элизабет Литтл имеет тайные ночные свидания, а садовник Билл Хорс нередко бывает пьян, отчего неухоженные вишни и акации увядают и осыпаются, кусты остаются не подстриженными, а овощи не политыми. Но леди не решалась пока вмешиваться в дела экономки и воспитанницы – так же, как и уволить садовника: её покойный супруг весьма жаловал Билла и делал ему всяческие поблажки. А увеличить штат ещё на одного работника не позволяло стесненное финансовое положение, которое она предпочитала скрывать от всех, и которое было известно разве что банковским служащим. К тому же она не очень хотела что-либо менять в доме с тех пор, как умер сэр Реймонд. Новые люди – новые хлопоты и тревоги.
    Пожилой тощий Хорс оставался таким образом главным и единственным садовником на всю усадьбу. Он старался пить в меру, но в последнее время даже леди Соммерслейн оставалась недовольна его поведением и уже дважды намекала на увольнение, если он не оставит пагубной привычки.
    Усадьба находилась в пяти с половиной милях от Хайбруша. К ней вела из города через поля, болота и небольшие перелески единственная, довольно запущенная дорога, по обочине которой теснились густо сплетенные ветвями кусты шиповника и туи. Главные ворота – тяжёлые, с металлическими завитушками – открывались редко, ибо экипажи и автомобили почти не заворачивали сюда, а собственный небольшой чёрный «роллс» покойного сэра Реймонда был уже несколько лет не на ходу, терпеливо дожидаясь ремонта и простаивая по этой причине в гараже. Сама же леди Соммерслейн выбиралась в город всё реже, последнее время не чаще двух раз в году.
    Продукты привозили дважды в неделю на тележке через боковые ворота молочница и мясник из соседней деревни Крэнхойз, расположенной в двух милях отсюда. Едоков же в доме было не слишком много: кроме самой леди и её воспитанницы, дворецкого и секретаря Роджера Боттерилла, также доставшегося леди Соммерслейн в наследство от покойного супруга, да ещё нескольких человек обслуги, состоящей из горничной, кухарки, конюха, посудомойки (почти все они к тому же не жили в замке постоянно) и садовника Хорса, – в усадьбе больше не было обитателей.
    Всё сохранялось здесь почти в том же виде, какой был при баронете: замшелый двухэтажный замок из красного кирпича, не оштукатуренный и украшенный обветшавшим портиком, дополняли два маленьких флигеля с башенками по бокам. Ограждал усадьбу каменный забор с узорной чугунной решёткой по верху, с обеих сторон которого вились непомерно разросшиеся плющ и девичий виноград с пунцовыми листьями. За забором, на территории около десяти гектаров, слева располагались большой парник-теплица, сарай, розарий, а рядом вишнёвый и грушевый садик. С правой стороны теснились оранжерея, хозяйственные постройки, гараж и пара деревянных строений для прислуги. В дальнем конце территории виднелось небольшое, но глубокое овальное озеро, в котором бывший хозяин иногда ловил рыбу или охотился на уток.
    Новшеством явилась только маленькая тыквенная плантация. Возникла она по той причине, что здоровье леди Соммерслейн заметно пошатнулось с её вдовством, и регулярно навещавший её доктор Олберн посоветовал ей для борьбы с диабетом употреблять по утрам не просто овсяную кашу, но с кусочками тыквы. Тыква, объяснил он, приведёт в порядок печень, желудок и нервную систему.
    Тогда-то и потребовалось завести на территории усадьбы эту плантацию. Ради её размещения пожертвовали давно бездействовавшей площадкой для игры в гольф, которым увлекался покойный хозяин, рядом с теплицей и розарием. В связи с дополнительными работами по выращиванию тыкв леди Соммерслейн даже слегка увеличила садовнику жалованье. Но это не пошло ему на пользу, а лишь позволило чаще прикладываться к горлышкам кувшинов с вином.
    Вот и сегодня, проснувшись после вчерашних возлияний в своём крошечном домике, стоящим недалеко от берега озера, Билл мучительно пытался продрать глаза. Наконец ему это удалось. Зная, что скоро окончится послеобеденный отдых госпожи, и предпочитая не дожидаться, пока она выйдет из замка и устроит ему очередной нагоняй, он, кряхтя от головной боли, поплёлся в сад сражаться с сорняками.






    А в это время в кают-компании трансатлантического лайнера «Сент Луис», следующего рейсом «Нью-Йорк – Саутгемптон» коротал утомительные часы морского пути молодой человек двадцати шести лет. В его стройной фигуре, одетой с некоторой претензией, угадывалась военная выправка. Но взгляд его под светлыми вихрами, легкомысленный и даже инфантильный, выдавал фата и любителя хорошо пожить. К тому же бледная кожа, безвольные губы под светлыми щегольскими усиками и следы частых ночных гуляний на его лице не способствовали облику героя-любовника, так что воспылать нежностью к такому типу могла разве что какая-нибудь провинциальная любительница самопожертвования.
    Это был Томас Уилкинс, офицер Королевской конной полиции. Жил он до сих пор безалаберно, проматывая небольшое полицейское жалованье, пока не решил остепениться и вернуться в Англию – оставаясь, если понадобится, на вольнонаёмном служении. Он собирался открыть небольшую фирму по починке автомобилей марок «Остин» и «Триумф». Для этого он выхлопотал отставку, а начальный капитал намеревался попросить у своей тётушки, владелицы имения «Три пихты».
    Он экономил каждый шиллинг, но позволял себе иногда спуститься в бар и заказать мартини «Росси». Стоя за столиком и уставившись невидящим взором в иллюминатор, он попивал из тонконогих, похожих на колокольчики бокалов бордовую жидкость и раздумывал о том, что предстоит ему по возвращении в Старый Свет:
    «Она моя последняя надежда, без неё я теперь ничто! Сэр без единого шиллинга в кармане. А раз уж своих детей у неё нет, я единственный ближайший её родственник. Следовательно, мне положено наследовать по закону! И она знает это, но тем не менее отказала мне в наследстве! (Он настолько забылся, что хлопнул ладонью по столу к удивлению других посетителей). Тётя непостоянна и пристрастна. А тут ещё в дело впуталась эта особа, которая, кажется, не прочь завладеть тётушкиным состоянием! Эта её воспитанница Элизабет Литтл… и откуда она взялась на мою голову? Ещё малолеткой приволокли её из приюта… Ах да, ведь в то время в высшем свете была мода на воспитание сирот! И теперь великодушный порыв милосердия обернулся тем, что змея, пригретая на груди, сумела втереться к тётке в доверие!»
    Снова и снова вынимал Томас из внутреннего кармана потёртый конверт и перечитывал письмо от своей шестидесятипятилетней тётушки. Хотя он считал её вздорной и своенравной, это не мешало ему рассчитывать на неё и ожидать от неё значительной финансовой помощи.

    «Дражайший Томми! Последние три с половиной года ты не давал знать о себе, из чего я заключаю, что жил ты всё это время без забот, поскольку тебе не было дела до здоровья близких тебе людей. По рассказам некоторых общих знакомых, изредка приезжавших сюда из Штатов, ты неплохо развлекался на своём Диком Западе. Так развлекался, что ни разу не удосужился передать мне через них хотя бы привет.
    А посему всё своё состояние я намерена завещать той, которая более этого заслуживает, то есть взращенной под моим оком любезной воспитаннице моей Элизе, о чём и считаю нужным тебя известить. Девица она преданная и благоразумная, на неё я полностью могу положиться, чего не скажешь о тебе (прости, я привыкла говорить правду). Сколько выйдет в фунтах помимо недвижимости – не могу сказать точно, в некоторой степени это зависит от того, на сколько пунктов поднимутся акции на сталь, нефть и уран. Полагаю, что всего будет около двухсот тысяч.
    И хотя я намереваюсь продержаться на этом свете ещё как минимум с десяток лет, всё же для собственного успокоения договорилась с моим нотариусом м-ром Пинчеллом, что в следующем месяце, буде позволит мне здоровье, прокачусь в Хайбруш и по всей форме составлю с его помощью необходимый документ.
    Твоя ещё не старая «тётушка Кле» (Клементина Мария-Тереза Соммерслейн).
    29 июня 1936 года».

    «Главное – мне её опередить, пока она не успела оформить завещание! Я намерен убедить её, что стал другим человеком. Да, другим, я способен на это! – думал он почти истерично. – По сути я переродился… А потому мне необходимо для задуманного предприятия иметь хотя бы половину её нынешнего состояния. Но как мне опять добиться её доверия?
    Нужно доказать ей, что мне потребуется не меньше ста тысяч. Имею я на них право? Почему я должен с кем-то делиться? Конечно, дай бог тёте долгих лет жизни, но почему же я не вправе уже прямо сейчас распорядиться – разумеется, с её согласия и на равных с ней правах – частью её капитала? И между прочим, в её же интересах: дело-то моё практически беспроигрышное! То есть… должно быть таковым. Производство автомобилей этих марок растёт, и вкладывать в новую отрасль стало выгодно».
    Воодушевлённый этой мыслью и выпитым вином, Томас продолжал раздумывать:
    «Пока нет завещания – я, я законный наследник!.. А она, эта Лизбет, для меня никто! Помню её девчонкой, которую привели в наш дом. Мне тогда было одиннадцать лет, а ей девять. Нескладная, как гусёнок! Руки-ноги длинные, рот большой. Смешная костлявая дурнушка! И на этом-то чучеле тётка женить меня собиралась, когда вырастем. Не дождётся! Да у меня в Америке такие миледи были – пальчики оближешь! Она с ними и рядом не стояла. Коль скоро заведу собственную фирму, мне нужна будет особая супруга, с которой не стыдно и в большой свет выйти! А эта – ну какая из неё жена? Детьми мы тайком тузили друг друга, я её за косичку дёргал… Надо, надо непременно попытать счастья у тётушки!»
    Эта собственная история настолько занимала его, что по окончании двухнедельного плавания он даже поделился ею с соседом по каюте, полковником в отставке, который получил трёхмесячный отпуск и ехал на родину погостить у друзей в Йоркшире. Выслушав Томаса, тот посоветовал ему «брать быка за рога», а именно: сразу по приезде использовать всё своё красноречие и попытаться настолько очаровать тётушку, расположить её к себе и заманить перспективами, чтобы она сама, без намёков и подсказок, изменила своё решение в его пользу.
    Этот совет опытного вояки и знатока жизни вдохновил Томаса и прибавил уверенности в себе. Вот так и надо действовать с первой же минуты встречи!
    Готовый к свершениям, Томас блаженно возлежал на узкой койке, где предстояло ему провести последнюю ночь на судне, и мечтал перед сном, полный решимости начать новую жизнь.






    Элиза любила розы. Она не жалела исколотых рук, подобно своей тёзке из сказки Андерсена, и ухаживала за цветами сама: поливала, окучивала и подрезала, – тем более, что страдающий излишней пристрастью к Бахусу садовник Хорс частенько запускал растения в теплице, оранжерее и розарии, а уж этого Элиза не могла спокойно видеть! К тому же она не очень-то любила находиться внутри замка, где всё было подчинено диктату переменчивого настроения госпожи. С детства живя в этом доме, она чувствовала то же, что чувствуют, наверно, тысячи таких же бедных приживалок. Целиком и полностью завися от своей покровительницы, она обязана была ублажать все причуды леди Соммерслейн, постоянно чем-то недовольной. Элиза должна была нести зонтик, когда та изъявляла желание погулять в пасмурную погоду, читать ей книги Генри Хаггарда или рассказывать содержание последних картин синематографа с участием Присциллы Лэйн. И потому она отводила душу, пребывая наедине с цветами.
    Элизабет Литтл была красива той скромной и уютной красотой, которую не приметишь с первого взгляда. Только пожив рядом какое-то время, начинаешь удивляться: как же раньше не замечал и обходился без неё? Красота эта оттеняла отталкивающие лягушачьи черты хозяйки.
    В последнее время миссис Соммерслейн вечно бывала чем-то недовольна. Вчера, например, госпожа всё-таки устроила выговор экономке Филис Рэтлифф, утаившей, как раскопал секретарь Боттерилл, часть средств, выделенных для покупки нового постельного белья.
    Вот и сейчас резкий голос госпожи оторвал Элизу от возни с цветами и созерцания строгой красоты жёлтых бутонов «Грэхама Томаса». Пройдя мимо нескладного и асимметричного, но привычного уже дома к оранжерее, она услышала, как владелица поместья распекает садовника Хорса, запах винного перегара от которого она всё-таки учуяла. Садовник проспал весь вчерашний день и не успел по этой причине полить грядки и клумбы, зато успел, проснувшись, ещё разок приложиться к глиняному кувшинчику.
    – Только потому я держу вас в своём доме, Билл, что вас жаловал мой покойный супруг. Но любое терпение рано или поздно истощается! Вы ведь намерены оставаться в усадьбе?
    – Куда ж деваться-то… – он стоял перед ней в потёртом синем костюме, скосив в землю блуждающие глазки на помятом красноносом лице и молча пережидал поток её излияний.
    – Тогда хотелось бы, чтобы вы исполняли свои обязанности более аккуратно. Предупреждаю вас в последний раз: ещё раз застану вас в подобном состоянии за работой – потребую немедленного расчета!
    – Слушаюсь, ми…миледи, – икая, просипел Хорс, исподволь зыркнув обиженно в сторону хозяйки и, вероятно, подумав при этом: «Хорошо старой хрычовке ругать всех подряд, когда отдохнула и вкусно поела! А попробуй-ка десять часов подряд покопаться в этой проклятущей земле, где ничего не растёт – тут уж поневоле расслабишься глоточком!»
    Элизе хотелось выручить старого Билла и помочь ему в посадках, но она не желала лишний раз попадаться хозяйке на глаза, когда та не в духе. А потому продолжала бережно окапывать стоящие стройными рядами, как на плацу, белые, оранжевые и тёмно-красные розы.
    Окончив гневную тираду, миссис Соммерслейн с достоинством удалилась.






    Сойдя вечером 20 июля с поезда в Хайбруше, Томас Уилкинс остановился на одну ночь в гостинице c претенциозным названием «Эталон комфорта». Но лишь только расположился в номере, не очень-то оправдывающем громкое наименование заведения, как сразу отправился в знакомые злачные места, забыв своё недавнее намерение переродиться. Ночные бары, в коих он застрял до половины четвёртого утра, принимали его охотно! Он сменил три или четыре таверны, встретил старых приятелей, а поскольку многие представители местной «золотой молодёжи» хорошо помнили его с малолетства, то желающих предложить ему распить с ними по бокалу было предостаточно. На радостях от возвращения в город детства сэр Уилкинс слегка перебрал, потому что в последнем баре немного поскандалил с официантом и даже, размахивая руками, случайно разбил стоящую на краю стола салатницу. Впрочем, он быстро успокоился и заплатил бармену за ущерб. Только после этого он отправился спать.
    Поднявшись с постели часам к одиннадцати, Томас стал прихорашиваться с целью смыть следы ночных оргий и появиться в усадьбе в пристойном виде. Он пригладил и напомадил волосы, расчесал усики мелкой гребёнкой и слегка припудрил синие круги под глазами, стремясь выглядеть подобающим образом.
    Сжимая в руке дорожный саквояжик, Томас вышел из отеля и нанял для поездки небольшую бричку, чтобы завершить путешествие достойно, как истинный наследник. Он намеревался неожиданно предстать перед обитателями «Трёх пихт» в качестве будущего хозяина, а потому не сообщил заранее телеграммой о приезде.
    Престижный новенький автомобиль «Дюзенберг» с открытым верхом, который предложили ему сначала на станции, он отверг: такая роскошь слишком ударила бы по остаткам его финансов. И кроме того, ему хотелось тихо и неспешно, без пыли и дыма, проехать эти пять с половиной миль, чтобы вспомнить места своего отрочества.
    Когда бричка выехала за предместья, он с волнением принялся всматриваться в каждый холм вдали, в каждый лёгкий поворот дороги, стелившейся перед ним двумя светлыми колеями. Сердце Томаса щемило при виде знакомых мест. Мир его былых забав постепенно открывался перед ним.
    Вон с того пригорка они с Элизой съезжали на детских велосипедах, стремясь обогнать друг друга. А вот два тополя у дороги, посаженные при нём Хорсом. Тогда они были ростом с Тома, а теперь уже вчетверо выше... В густом кустарнике, окаймляющем квадратную площадку на подъезде к усадьбе, легко было скрываться, играя в прятки с Элизой и соседским мальчишкой-погодкой Ронни, сыном живущих неподалеку почтенных Артура и Эмили Коллинзхоуп.
    У Тома и Элизы была даже своя тайна, которую не знал тогда никто, кроме них двоих, да разве что Ронни: если раздвинуть в дальней части усадьбы густые заросли, оплетавшие каменную кладку стены, можно обнаружить небольшую выемку, где ещё в стародавние времена осыпалось два-три больших камня сверху ограждения. Это позволяло, хоть не без труда, пролезать под узорной чугунной решёткой на свободу и обратно, минуя ворота и боковую калитку.
    У входа в замок по прежнему возвышались прижившиеся здесь ещё в прошлом веке три пушистые нордманские пихты, саженцы которых, по преданию, были привезены из далёкого Абхазского княжества в России.
    Томас Уилкинс не был здесь почти десять лет…






    Подъезжая к главным воротам, Томас увидел стоящий за ними полицейский автомобиль и дежурившего рядом полисмена с лейтенантскими шевронами на рукаве. Он вздрогнул и насторожился.
    За фигурной решёткой ограждения вздымалось хорошо знакомое двухэтажное здание из тёмно-красного кирпича, с сильно выступающим эркером и двумя неравными по высоте шпилями над башенками (второй пришлось в стародавние времена укоротить после пожара).
    Когда бричка остановилась, Томас спрыгнул с неё и, расплатившись с извозчиком, не спеша направился к воротам, стараясь держаться гордо и независимо.
    – Добрый день, сэр! Томас Чарльз Уилкинс, племянник леди Соммерслейн, – со всею важностью представился приехавший служителю закона. – С кем имею честь?
    Лейтенант поднёс руку к козырьку:
    – Кевин Моран, центральная Хайбрушская полиция.
    Упрямый подбородок, жёсткая щёточка усов и въедливый взгляд. «Мёртвая хватка!», – подумалось Томасу.
    – В чём дело? Зачем здесь полиция? – спросил Томас.
    – Чрезвычайное происшествие, сэр.
    – А что случилось? Расскажите, пожалуйста, я только вчера прибыл из Америки.
    – Вот оно что! – с уважением произнёс полицейский. – Надо же, как некстати... А с какой целью прибыли, позвольте узнать?
    – Захотелось навестить тётушку после долгой разлуки, – Томас решил скрыть пока истинные причины возвращения.
    – В таком случае вас ожидает огорчение, сэр, – сказал полисмен.
    И, помедлив, добавил чуть тише:
    – Ваша тётя скончалась сегодня ночью.
    – Что вы!.. Неужели?
    – А если сказать точнее – она убита.
    Томас побледнел, его тонкие безвольные губы разжались, глаза расширились. Он пробормотал:
    – Убита?..
    – Да, уважаемый сэр Уилкинс. Это, к сожалению, так! Кем – пока неизвестно. Но мы скоро выясним, не беспокойтесь!
    Томас застыл в оцепенении. Расспрашивать о подробностях было неуместно и бессмысленно.
    Постояв с минуту, Томас повернулся к полицейскому:
    – Вы позволите мне взглянуть?
    – Взглянуть на что?
    – На место происшедшего.
    – Пока нет, – просто сказал Моран. – Там сейчас работает врач! Вас позовут.
    Томас ещё постоял, опустив голову, а затем с потерянным видом медленно направился к дому. Саквояж, единственный свой багаж, он поставил в холл. После этого с задумчивым видом вышел обратно, обогнул здание и побрёл в парк, засаженный правильными рядами кустарников.
    Добредя до озера, Томас сел на скамью возле берега. И старая дубовая скамья, почерневшая от дождей, и само озеро, и гравиевые дорожки, спускающиеся к нему, тоже были до боли знакомы. Тоненькие ветки отцветших акаций отражались в воде. Вдали у края водоёма плавало несколько уток.
    Мысли Томаса путались, в голове теснились вопросы. Гнездятся ли здесь эти утки или только прилетают подкормиться? Каким образом была убита тётя? А озеро-то заметно заросло с тех пор, как маленький Том купался в нём и катался в лодке... Зачем эти посадки тыкв? Когда и как обнаружилось тело убитой? Вон и сама лодка стоит, вытащенная на берег и перевёрнутая вверх дном. Как воспримут появление Томаса старый дворецкий Тэрриджер (для него всегда дядя Вилли), Элиза, соседская чета Коллинзхоупов? Их сын Рональд, верно, уже студент – помнится, они собирались отдать его на учёбу в Оксфорд... Была ли смерть тётушки мгновенной или она успела увидеть и осознать что-либо в последний момент? Бедная, бедная тётушка!..
    Посидев с полчаса, Томас направился обратно, по-прежнему цепляясь взглядом и сознанием за самые незначительные детали, чтобы уйти от гнетущих мыслей. Подходя к дому, он увидел издали, как с крыльца быстрым шагом сошёл ещё один полицейский. Это был младший сержант Джемеральд Лейб, помощник Морана. Чёткие деловые движения, серьёзное лицо, сосредоточенность на своём деле выдавали в нём работоспособного и прилежного служаку.
    – Доктор Олберн полностью подтвердил, – заговорил Лейб на ходу, направляясь к Морану, – что смерть леди была насильственной. Это удушение!
    – Да, я был уверен в этом… – произнёс Моран почти про себя.
    И так же вполголоса добавил:
    – Видите, вон сэр Уилкинс, племянник покойной. Приехал из Штатов – и надо же, именно сегодня! Это настораживает. Присматривайте-ка заодно и за ним.
    – О-кей, сэр! – и Лейб таким же быстрым шагом удалился обратно в здание.






    Когда Томас вновь вошёл в просторный холл, сверху начал якобы случайно спускаться Лейб, говоря по пути:
    – Добрый день, сэр Уилкинс! Лейб, сержант полиции. Мне уже известно о вашем прибытии. Хотя какое уж там «добрый»! Работёнка предстоит теперь нешуточная.
    – Приветствую вас, сержант, – печально ответил Томас, одиноко стоящий в середине гулкого помещения.
    – Соболезную вашему горю, – произнёс Лейб дежурную фразу, подходя и с интересом разглядывая гостя.
    – Благодарю, мистер Лейб.
    Помолчав немного, сержант произнёс деловым и в то же время извиняющимся тоном:
    – Простите, сэр Уилкинс, мне нужно продолжать расследование! В доме ведётся осмотр места происшествия.
    – Понимаю. Могу я подняться в свою комнату?
    – Да-да, конечно! Размещайтесь пока. И прошу вас, оставайтесь в доме! Вы нам ещё понадобитесь.
    – Располагайте мной, как вам будет угодно, – любезно ответил Томас. Затем он медленно повернулся и побрёл по закруглявшейся лестнице в свою комнату на втором этаже, стены которой не видели его столько лет.
    В коридоре навстречу ему попалась горничная.
    – Здравствуйте, Эдит!
    – Неужели Томас? Здравствуйте. И не узнать вас стало, сэр!
    – Да, сколько лет я здесь не был... Эдит, принесите мне в комнату, пожалуйста, комплект постельного белья! И кофе, если можно.
    – Хорошо. Как жаль, что вы приехали как раз в этот день! Надо же такому случиться…
    – Да уж, и не говорите.
    Знакомый коридор, те же скрипучие половицы. Вот и его бывшая комната, в которой, кажется, ничего не тронуто.
    Он вошёл, осмотрелся, затем сел на стул у окна, выходившего в парк, и не спеша закурил.
    Из окна сверху Томас увидел, как двор пересекла хрупкая девушка в голубом платье с каштановыми волосами до пояса, схваченными сзади лентой. Лица её, прикрытого ладонью, Томас сначала не разглядел – девушка беззвучно рыдала на ходу, прикрыв лицо рукой. Но когда она отняла руку, Томас был поражён, несмотря на переживания, её неброской домашней красотой и плавными движениями.
    «Элиза… Как же она выросла… и как похорошела! Впрочем, об этом нельзя думать».






    Протокол осмотра места происшествия был составлен, Уилкинса допустили на минуту взглянуть на тело бедной миссис Соммерслейн, прикрытое простынёй, а затем оно было увезено санитарами на вызванной для этого машине. С ними отбыл и доктор Генрих Олберн, оставив Морану медицинское заключение.
    Моран углубился в него. Доктор утверждал, что убитая была задушена либо бечевой, либо тонкой проволокой, когда сидела у поднятого окна и читала при свете керосиновой лампы. Удавку набросили, скорее всего, со стороны улицы. Тело сохранило сидячее положение в удобном кресле перед столом, только обмякло и похолодело. По характерным признакам окоченения трупа Олберн установил, что задушена была леди от полуночи до двух часов ночи. Смерть была для потерпевшей неожиданной, никаких следов борьбы не обнаружено. На её шее, по подробному описанию доктора, явственно проступал тёмно-синий рубец по всей окружности. Выпученные глаза и вздувшиеся фиолетовые жилы на шее свидетельствовали о том, что жертва была захвачена врасплох. Значит, размышлял Моран, кто-то подошёл к ней со стороны сада, или же войдя в дверь кабинета.
    Если убийца приблизился к окну по гравиевой дорожке с улицы, то вся операция была проделана чрезвычайно ловко и без шума. Иначе леди Соммерслейн, услышав шаги, отшатнулась бы от окна. Но никаких звуков, судя по всему, не раздавалось, а поскольку от тела до открытого окна было не более ярда, то приблизиться к нему бесшумно под стать только профессионалу (Моран поморщился: слово «профессионализм» ему всегда претило применять к такому отвратительному делу, как предумышленное убийство).
    А если он вошёл в дверь, то леди Соммерслейн непременно услышала бы, дверь старая и скрипучая. И коли уж она осталась сидеть в прежней позе – значит, это был свой человек, хорошо знакомый хозяйке. Человек, которому она безусловно доверяла. Кто же это? Дворецкий? Секретарь? Воспитанница? Пальцев одной руки было много, чтобы пересчитать таких людей. Этот кто-то внезапно набросил сзади на шею женщины петлю, и надо сказать, весьма умело набросил…
    Для младшего лейтенанта Морана это было первое серьёзное расследование, которое он вёл самостоятельно. В нём шевелилась надежда, что благодаря успешному завершению дела его повысят в чине до старшего лейтенанта. Поэтому, не теряя времени, он начал готовиться к беседам с обитателями усадьбы.
    В зале, окна которого выходили в парк, а одна стена соседствовала со злополучным кабинетом, где минувшей ночью совершилась трагедия, лейтенант Моран принялся с помощью Лейба устанавливать большой стол и несколько стульев, чтобы удобнее было вести допросы.
    – Кто первым обнаружил тело? – спросил он сержанта.
    – Филис Рэтлифф, экономка. Она обходила утром дом вокруг, чтобы пройти к сараю, и увидела окно в кабинет открытым. Подошла, заглянула в него и закричала от страха. Этот неестественный крик услышал Боттерилл. Он-то и вызвал, подбежав к месту происшествия, полицию и врача. Только в этом кабинете есть телефон.
    Говоря это, Лейб сел за отдельный столик у окна и приготовился записывать показания.






    Моран решил начать опрос жителей замка со «среднего звена» – дворецкого, воспитанницы, экономки, секретаря, а затем перейти к низшей прислуге – садовнику, горничной, посудомойке, конюху и кухарке. И уж после этого, вооружившись необходимой информацией, поговорить с самим сэром Томасом Уилкинсом, новым фактическим владельцем всего имущества.
    Во всяком случае, начинать надо с дворецкого. Именно он последним общался с убитой – а значит, может пролить свет на события.
    Вскоре Моран уже беседовал с Тэрриджером, сидевшим перед ним с удручённым видом. Куда пропала гордая, внушительная осанка дворецкого? Он весь как-то сдулся и ссутулился.
    – Мистер Уильямс Генри Тэрриджер? – уточнил для начала Моран.
    – Он самый, господин лейтенант, – убитым голосом отозвался дворецкий, глядя в пол.
    – Я очень хорошо понимаю, мистер Тэрриджер, насколько трудно вам осознать и пережить смерть вашей госпожи, – как можно участливее произнёс Моран. – Но сейчас нужно собраться!
    – Да, сэр, это сильный удар для всех нас, – помедлив, ответил дворецкий,– а для меня особенно. Я знал госпожу не одно десятилетие.
    – Это так!.. Но тем не менее попрошу вас ответить на пару вопросов.
    – Я готов, сэр! Уже готов.
    – Мистер Тэрриджер! Подумайте, пожалуйста, и ответьте: не показалось ли вам, что леди вечером была чем-то озабочена или взволнована, что она чего-то опасалась?
    – Нисколько!.. – тёмные кустистые брови Тэрриджера вскинулись на лоб. – Иначе она не попросила бы меня поднять окно.
    – Попросила поднять окно? Так-так… И часто она просила вас об этом?
    – Только в тёплую сухую погоду. Случалось, в летние вечера, вот как вчерашний, госпожа просила меня это сделать. Самой-то ей уж не под силу было. Любила свежий воздух! Он ей помогал лучше спать. А вот опустить окно могла и без меня: посидит, бывало, какое-то время у поднятой рамы, а потом закрывает его на ночь.
    – Сама?
    – Да, она умела это делать. С помощью специальной верёвочки,
    – Верёвочки? Хм… интересно.
    – Ну, мы так её называли, а на деле это прочный шнур. Спустить-то легче, нежели поднять…
    Надо проверить, на месте ли этот шнур, подумал лейтенант.
    Тэрриджер тем временем продолжал:
    – А вечер был вчера на удивление тёплым и совсем без ветра, редкость для наших мест! Госпожа, как обычно, засела с бумагами.
    – Что вы делали в это время?
    – Сейчас вспомню… Ещё раз осмотрел керосиновую лампу, которую перед этим зажёг и поставил на стол, подправил фитиль, затем пожелал госпоже доброй ночи и вышел.
    – Вы пошли к себе в комнату?
    – Не сразу. Сначала обошёл здание снаружи – проверил, закрыты ли шторы на окнах первого этажа.
    – Никого не видели?
    – Никого! Всё оглядел и вернулся. А затем уж пошёл домой.
    – Вы подозреваете кого-нибудь?
    – Что вы! Даже и понятия не имею, чьи это мерзкие руки сделали.
    – Всё ясно. До свидания. Пригласите, будьте добры, мисс Литтл!






    Элизабет Литтл тихо появилась в помещении. Глаза её были заплаканными, лицо слегка припухшим. Но эта припухлость не могла скрыть её мягкой природной красы. Да, такая девушка послужила бы прекрасной моделью для художника раннего английского Возрождения – Боссэма или Хилльярда, подумалось лейтенанту. Из таких получаются преданные жёны и отличные хозяйки.
    – Здравствуйте, мисс Литтл,– осторожно начал Моран.– Присядьте, будьте добры, вот сюда!
    – Здравствуйте, – чуть слышно промолвила Элиза, садясь на уголок предложенного кресла.
    – Мисс Литтл, – Моран постарался придать своему голосу задушевность, – вы давно проживаете в этом доме?
    – С девяти лет. С тех пор, как госпожа взяла меня из приюта, – заговорила Элиза тихим, бесплотным голосом.
    – Вы хорошо её знали?
    – Полагаю, что за это время узнала достаточно хорошо.
    – У неё не было врагов?
    – Явных врагов она никогда не имела. Может быть, со стороны мужа. Но это было так давно!
    – Так точно, давно… А мы с вами вернёмся к событиям недавним. Расскажите, что делала вчера миссис Соммерслейн во второй половине дня?
    – После дневного сна я госпожи не видела, пожалуй, до восьми часов вечера, – задумчиво проговорила Элиза, напрягая память и мило морща при этом лоб. – Да, до восьми… пока не услышала её голос в парке.
    – С кем она разговаривала?
    – С садовником, – через силу призналась Элиза. – Я была в розарии и услышала изнутри, что госпожа отчитывает дядю Билла за его… нерадивость. Она была немного взвинчена и… и… – тут девушка не выдержала и, уронив голову на руки, расплакалась:
    – За что?.. Всё же она любила меня по-своему… хоть и третировала иногда. Но не могла уже обходиться без меня, без моего присутствия рядом! Да и я к ней привыкла.
    – Успокойтесь, дорогая мисс Литтл, – Моран налил ей воды в стакан. – Простите, что нам пришлось задеть вас за больное!
    – Так надо, понимаю, – отхлебнув глоток, сказала Элиза дрожащим голосом.
    Выждав минуту, Моран продолжил нарочито сухим, деловым тоном:
    – Как вы считаете, мисс Литтл, мог ли садовник после того неприятного разговора замыслить что-то против хозяйки? Способен ли он на убийство?
    – Что вы! – Элиза широко распахнула мокрые от слёз глаза. – Он и мухи-то не обидит! Дядя Билл всегда был так добр… и ко мне тоже!.. Госпожа всё же давала ему работу, так зачем же ему… – Элиза вздохнула, плечи её по-прежнему вздрагивали.
    – А кто, по вашему мнению, из прочих домочадцев мог совершить убийство?
    Мисс Литтл вновь удивлённо воззрилась на Морана:
    – Право, не знаю. Из наших никто! – добавила она решительно. – Да-да, я нисколько не верю, что это сделал кто-то из жильцов.
    – Более ничего существенного вы не можете добавить к сказанному?
    – Нет… пожалуй, ничего.
    – Спасибо, мисс Литтл! Можете идти. И позовите, будьте любезны, экономку Филис!






    Величавая фигура миссис Рэтлифф вплыла в зал, словно флагманский корабль в тесную гавань. Волосы её были гладко зачёсаны назад, взгляд – надменный и в то же время себе на уме. «Ну, этих-то мальчишек я обведу вокруг пальца в два счёта!» – казалось, говорили её лукавые глаза.
    От Филис Рэтлифф так и дышало властностью. Можно было смело предположить, что она держит в своём кулаке всю прислугу в замке. Казалось, она овладела собой в следующую же минуту после непроизвольного вскрика над телом, который услыхал секретарь, и с того самого момента по-прежнему оставалась образцом самообладания.
    – Вызывали, господа?
    – Садитесь, пожалуйста, миссис Рэтлифф, – предложил Моран.
    Женщина села в кресло с достоинством, умудряясь при своей полноте держать спину стройной, словно гардемарин на смотру.
    – Миссис Рэтлифф, вы подозреваете кого-либо в том, что произошло?
    – Нет, сэр! Никого.
    – Вы видели леди Соммерслейн в течение вчерашнего дня?
    – Нет, сэр! Вчера мы не встречались.
    – И часто бывает, что вы не встречаетесь более суток?
    – Видите ли, – экономка прикрыла глаза, чтобы не опускать их в пол. – Мне показалось, что позавчера вечером она была за что-то сердита на меня. И потому я старалась в течение всего вчерашнего дня не попадаться ей на глаза.
    – Расскажите, будьте добры, как леди обыкновенно проводила свой день?
    – Она поднималась по утрам в одиннадцать. К этому времени готовился завтрак. Затем прогуливалась по парку, заглядывала иногда в теплицу, в розарий и на тыквенную плантацию – проверяла посадки. Изредка навещала даже конюшню позади озера. После второго завтрака она спала с трёх до половины пятого дня. В пять часов дворецкий подавал ей обед, перед сном – ужин, обычно прямо в кабинет. Между обедом и ужином она, если бывало настроение, играла в бридж с соседями, семейной четой Коллинзхоуп. Иногда подключала к игре Элизу. А уж после ужина занималась чтением: у неё всегда был под рукой свежий номер «Банкира» – журнала, как вам известно, о международных финансах. И ещё увлекалась новинками кино, поэтому выписывала журнал «Зрение и звучание». Иногда находило на неё желание заняться серьёзными документами, и она разбирала те, что остались после смерти мужа. Там ещё целых два шкафа их сохранилось, всё-таки он был человеком государственным. Бывало, писала письма или просматривала счета. У неё привычка такая была – важными бумагами заниматься перед сном.
    – Она всегда так делала?
    – Почти всегда. Секретарь не одобрял этого – считал, что для конторских дел надо отводить утро, пока голова свежая. Но молчал, с советами не лез.
    – Кстати, о Боттерилле. Если леди, как вы говорите, разбиралась с бумагами собственноручно, зачем же она держала при себе секретаря?
    – Вот и я так всегда считала, сэр, что ни к чему это, – тут же с неудовольствием откликнулась миссис Рэтлифф. – Что по мне, зря она его перетащила от супруга. И сама бы справилась!
    – Какого вы о нём мнения?
    – Непростой орешек! И всё придирается ко мне. Вы ему не верьте, ежели он чего про меня тут наговорит.
    У Морана не было никакого желания вникать во внутренние дрязги жильцов замка, не имеющие отношения к преступлению, поэтому он поспешил закруглиться.
    – Всё ясно. Спасибо, миссис Рэтлифф! Вы свободны.
    Экономка, похоже, не была в обиде на то, что ей не оставили времени посплетничать, и так же величественно выплыла из зала.






    Когда вошёл Боттерилл, сидящим показалось, что именно он сейчас начнёт допрашивать Морана с Лейбом. Боттерилл появился в дверях с высокомерно-деловым видом, словно выполняя неизбежную служебную обязанность, требующую полного отключения чувств и эмоций. Худой и сутулый, лет тридцати шести, с желтоватым лицом классического холерика, он походил на раз и навсегда заведённый автомат. Быть может, что-то человеческое могли выдать его глаза, но они были скрыты большими очками в толстой роговой оправе на длинном носу.
    – Добрый день, мистер Боттерилл!
    – Сомневаюсь, что добрый, и что смогу быть вам полезен, – с ходу заговорил Боттерилл, даже не успев присесть. – Сообщаю сразу: ничего нового я вам доложить не сумею! Зря со мной время потратите, да и я с вами. У меня много дел в кабинете, особенно сейчас.
    «М-да, знаком нам такой типаж, – подумал Моран. – Умник, всезнайка и скептик. Самый неудобный подвид допрашиваемых. Ну, да что делать, поехали!»
    – Надеюсь всё же, что наша встреча будет обоюдополезной, – осторожно сказал Моран. И чтобы для начала хоть как-то расположить к себе собеседника, предложил:
    – Не желаете ли курить?
    – Не желаю! – отрезал секретарь. – И вам не советую.
    На губах его застыла презрительная улыбка – возможно, несколько наигранная.
    Моран понял, что дело с налаживанием контакта не выгорит и начал допрос официальным тоном:
    – Мистер Боттерилл, вы давно работаете в этом доме?
    – Если вы ждёте от меня точности, уважаемые служители закона, то вот уже пятнадцать лет и восемь месяцев. Последние одиннадцать лет я состоял при леди, а до смерти лорда служил у него самого.
    – Благодарю! Вы недавно посетили с сержантом кабинет покойной. Все ли бумаги в порядке?
    – Никаких пропаж, никаких исчезновений ценных документов – вижу, что именно это вас занимает! – я не обнаружил. Всё осталось нетронутым. Говорил же я, что ничего для вас интересного сказать не смогу.
    – А не было ли там бумаг, касающихся судьбы её наследства?
    – То, что касается наследства, не касается меня.
    – Понимаю. Тем не менее, мистер Боттерилл, вы должны быть в курсе финансового положения леди Соммерслейн. Каково на сегодня её состояние?
    – Немногим менее двухсот фунтов.
    – Странно! Считается, что вдвое, а то и втрое больше.
    – Это не так. Мне даже известна точная сумма – 188 тысяч фунтов на сегодня, я ведь имею дело с её счетами.
    – Делилась ли миссис Соммерслейн с вами соображениями, как она распорядится своим состоянием? Проще говоря, собиралась ли она написать завещание? И на кого?
    – На этот вопрос, сэр, если бы я был нотариусом, я бы вам ни за что не ответил, руководствуясь тайной завещания! Однако, поскольку я им не являюсь, и данный вопрос снят с повестки дня, отвечу: да, она собиралась написать завещание с моей помощью, но не успела.
    – Но племянник и так унаследует по закону!
    – Насколько мне известно, леди не намерена была оставлять Уилкинсу своё состояние. А теперь, как я понимаю, всё оно действительно отойдёт ему. К сожалению.
    – Вы, я вижу, этого не одобряете?
    – Вы угадали.
    – А нельзя ли принять во внимание соображение такого рода, – Моран поймал себя на том, что невольно подыгрывает заковыристой речи секретаря. – Допустим, госпожа тайно составила завещание на кого-то другого – скажем, на мисс Литтл, а такое тоже допускается законом, и оно ждёт своего часа?
    – Судя по всему, не оставила. И тем более тайно! Хотя сдаётся мне, что кое-кто думает иначе.
    – Вы имеете в виду саму мисс Литтл? Она могла как-то повлиять на свою покровительницу?
    – Вы что же, считаете мисс Элизу алчной и расчетливой? – незамедлительно пошёл Боттерилл в атаку. – Способной подговорить госпожу отписать всё ей, да ещё тайком? Так вот знайте: не такова Элиза! Она образец нравственной чистоплотности, скромности и душевной красоты!
    Оба полицейских были смущены таким натиском, а главное – не свойственными этому сухарю столь возвышенными эпитетами в адрес девушки. Не желая выдавать своё замешательство, Моран холоднее, чем следовало бы, продолжил:
    – В таком случае перейдём к тому, что случилось. Расскажите нам, как было обнаружено тело?
    – Об этом, ваша светлость, я уже поведал вашему помощнику! Но для протокола готов и повториться, от меня не убудет. Так вот: убитую обнаружила миссис Рэтлифф, я услышал её вскрик и поспешил к окну. Увидев сидящее в кресле бездыханное тело, тут же счёл необходимым вызвать соответствующие органы. По моему убеждению, это было единственно правильным решением в данной ситуации. Или вы считаете иначе? – с вызовом спросил он.
    – Нет, не считаю, – слегка улыбнулся Моран. – А теперь скажите мне, пожалуйста, неофициально: как вы полагаете, мистер Боттерилл, этот возглас миссис Рэтлифф действительно был непроизвольным, от испуга? Не показался ли он вам ловко сыгранным в нужный момент?
    – Не показался! Ловко у неё получается другое: помогать себе материально за счёт хозяйского бюджета.
    – Вот как? У вас есть факты? Не кажется ли вам, что ваше отношение к ней предвзято? – строго спросил Моран, помня предостережение экономки.
    – Нет, не кажется! Как-никак я соображаю кое-что в финансах. И многие счета за покупки проходят через мои руки.
    – Другие жильцы в курсе проделок миссис Рэтлифф?
    – Думаю, да. Но прислуга побаивается иметь с ней дело. По моим наблюдениям, экономка утаивает часть выделяемых средств и прикарманивает их. Либо необходимых предметов закупает больше, нежели требуется. А потом ездит в город продавать излишки! Предполагаю, что сбывает их перекупщикам, у неё есть тайно налаженные каналы. Сама хозяйка подозревала экономку и делилась со мной догадками.
    – Как же вы с леди собирались действовать?
    – Прищучить нам эту мошенницу так и не удалось, уж больно тонко она орудует. К тому же госпожа сказала, что сейчас нет возможности что-либо изменить, очень трудно в наше время найти толковую экономку. А эта особа неплохо соображает в своём деле – что есть, того не отнимешь.
    – А вы, значит, единственный её не боитесь? – спросил лейтенант как будто серьёзно, но глаза его улыбались.
    – Нисколько! – гордо бросил Боттерилл. – Мне наплевать на её важный вид. Никогда перед ней не трусил, как остальные! И были уже пару раз у меня с ней хлёсткие разговоры.
    – Вижу, вы с ней не очень-то ладите.
    – Не люблю, когда втихаря пошаливают! Я сам человек открытый.
    Моран подумал, что именно эта фраза: «Я человек открытый», – всегда настораживала его в людях, заставляла не доверять говорившему.
    Боттерилл продолжал:
    – Не подумайте, что я сплетничаю, как торговка на рынке. Но во всём должен быть порядок!
    – Совершенно с вами согласен! Последний вопрос: кто, по-вашему, виновен в гибели леди Соммерслейн? А если точнее: лично вы, мистер Боттерилл, подозреваете кого-нибудь?
    – Конечно! Томаса Уилкинса, племянничка, – без тени колебания ответил секретарь.
    – Это почему же? – удивился Моран.
    – Просто есть такая уверенность.
    Моран взял себя в руки и спокойно продолжил:
    – И всё же должны у вас быть причины для столь категоричного заявления?
    – Не нравится он мне, – с обескураживающей прямотой ответил Боттерилл. – Если он останется жить здесь в качестве хозяина поместья, я немедленно возьму расчёт.
    «Интересно, а нравится ли ему вообще кто-нибудь из домочадцев? Кроме воспитанницы, конечно», – пронеслось в голове у Морана.
    – То есть ваша антипатия и подозрения не имеют оснований?
    – Если вам нужны основания, то вот они: именно он имел прямую выгоду в преждевременной кончине тёти!
    – Ну что ж, возможно, вы правы. Мы это обдумаем. Прошу вас до окончания следствия не покидать усадьбы. Можете быть свободны! – последнюю фразу Моран промолвил с внутренним облегчением.
    – Слушаюсь, господин лейтенант! Премного вам благодарен за то, что не собираетесь держать меня под конвоем. Всего хорошего!






    После ухода секретаря Моран впал в глубокое раздумье, которое Лейб не решался прервать. А думал Моран о том, что расследование, несмотря на серию проведенных допросов, не продвинулось ни на йоту.
    По-прежнему ни единой зацепки! Ничего такого, от чего можно было бы «танцевать», раскручивая клубок. Реально подозревать некого, и в то же время под подозрением каждый из домочадцев. Включая Томаса Уилкинса. Действительно ли он появился в усадьбе только утром?
    – Сержант, дайте-ка мне список свидетелей! Так-так... Этих мы уже допросили, теперь перейдём к обслуживающему персоналу. Собственно, сейчас меня интересует в первую голову садовник.
    – А потом потрясём кухарку, – вставил Лейб. – Она была в замке во время убийства, как я узнал. Женщина она простая, но вдруг да и вспомнит чего. Никем нельзя брезговать!
    – А остальные?
    – Из низшей прислуги вечером и ночью здесь больше никого не было – ни посудомойки, ни горничной, ни конюха. Все они люди приходящие, живут неподалеку в деревне Крэнхойз. Они ничего не смогут рассказать
    …Шёл пятый час дня. Лейбу не сразу удалось добудиться Хорса. Ему пришлось изрядно постараться, чтобы растолкать храпящего на топчане садовника. По случаю кончины хозяйки тот позволил себе «расслабиться с горя», как сам он выразился спросонок, то есть глотнуть дешёвого красного вина. Но Лейб заставил его сполоснуться холодной водой из оцинкованного умывальника и, плохо соображающего, с глазами слегка навыкате, ввёл Хорса в помещение. Тот икнул, садясь на предложенный Мораном стул.
    Лейтенант понял, что вводные слова тут неуместны, и сразу начал с сути:
    – Мистер Хорс, вас вызвали сюда, надеясь на вашу помощь! Мы обязаны допросить всех жильцов дома. Это необходимо и очень важно, постарайтесь понять!
    – Чего уж не понять-то! Чай, не дети, соображаем, – хрипло отвечал Хорс.
    – Тогда для начала расскажите, в каких отношениях вы были с покойной миссис Соммерслейн?
    – Ну, в каких… известно, в каких! Они господа, а наше дело маленькое.
    – Давно вы работаете у неё?
    – А вот как покойник-то сэр Реймонд меня ещё на службу к себе взял в четырнадцатом годе – так я у него, а затем и у них обоих служил. Он-то господин хороший был! Случалось, и на рыбалку меня с собой брал, – рассказывал садовник, с трудом ворочая слабо его слушавшимся языком.
    – Скажите, Хорс, вы не держали обиду за что-либо на хозяйку? Например, когда она упрекала вас?
    – Чего уж там держать-то? Им позволительно!
    – Кое-кто слышал, что она не далее, как вчера вечером, ругала вас за что-то? Что вы на это скажете?
    – Дак на то ихняя воля – распекать нас, ежели чего.
    – То есть вы не затаили ничего против миссис Соммерслейн?
    – Как же можно! И зачем?
    – А как вы относитесь к её гибели?
    – Жаль её, конечно, покойницу-то! Ей теперь прямая дорога в рай. Смерть у ей лёгкая была, нам бы всем так! – взгляд Хорса принял осмысленное выражение, он даже на полминуты задумался.
    – А кто, по-вашему, из живущих в усадьбе мог это сделать? Я имею в виду – убить её владелицу.
    – Да никто! Точнёхонько вам говорю. Нет среди нас таковских, чтоб порешить человека, да ещё ни за что! Разве бандит какой пришлый. Убил да и убёг поскорее!
    – Благодарю вас, мистер Хорс! Можете идти.






    Сидя в своей боковой комнате, Томас лихорадочно курил одну сигарету за другой. Окна комнаты располагались под прямым углом, одной стороной выходя во двор, другой на поле, за которым проглядывались вдалеке домики деревушки Крэнхойз.
    Томас долго глядел в бесконечный простор, окутанный лёгким маревом. Потом он лёг в постель и попытался заснуть. Но, несмотря на то, что мало спал минувшей ночью, так и не смог забыться по-настоящему. Часа два перед ним носились в полудрёме какие-то жуткие видения, а затем ещё два часа он лежал и глядел в потолок.
    В конце концов ему надоело сидеть взаперти. Томас сошёл вниз и, забыв о просьбе сержанта не покидать здания, вновь направился к озеру – туда, где был совсем недавно.
    Когда он сел на любимую дубовую скамью, с боковой дорожки к берегу неожиданно вышла Элиза. Она уже успела надеть по случаю траура чёрное кашемировое платье, которое ещё больше шло к её стройной фигурке, чем то голубое, что было на ней днём. Может быть, она тоже собралась присесть на скамью.
    Томасу опять стало не по себе от её простой красоты, но он не подал виду.
    – Элиза, ты? Ну, здравствуй, наконец, – проговорил он, вставая.
    – Здравствуйте… здравствуй, Том, – печально ответила она.
    – Кажется, я прибыл не ко времени?
    – Да… Надо же, какое совпадение, – досадливо согласилась Элиза. – В другое время я бы вас… тебя расспросила об американских делах и обо всём-всём, но сейчас не хочется ни о чём говорить.
    Оба помолчали. Жаль, что при таких обстоятельствах пришлось встретиться с подругой детства! Он всегда представлял себе их встречу иначе.
    А впрочем, какая разница, он должен оставаться к ней холоден!
    Томас подумал вдруг, что в их отношениях появилось отчуждение, как между одноклассниками, встретившимися через десять лет и не знающими, как поддержать разговор.
    И всё же Элиза непозволительно похорошела! Правда, большой рот остался, но он делал лицо добрее и доверчивее…
    Томас вспомнил, что она могла встать поперёк его пути к богатству. Не стоит ему обольщаться – скоро они расстанутся навсегда. Ей с ним не по дороге, а потому надо покинуть её уже сейчас, немедленно!
    – Ну, я пошёл.
    – До встречи, – безучастно откликнулась Элиза.
    Томас повернул к дому. Сначала он брёл не спеша, но потом решительно встряхнул вихрами и большими шагами направился к главному входу в здание.






    Следом за садовником Моран вызвал к себе кухарку Эвери Фут, деревенскую женщину лет за тридцать, с добрым рябым лицом, которое ничего не выражало, кроме робости и усталости.
    – Присаживайтесь, пожалуйста, миссис Фут!
    – Спасибо, сэр, – Эвери осторожно опустилась на краешек стула.
    – Миссис Фут, что вы делали вчера вечером в доме?
    – С девяти до половины одиннадцатого, сэр, я занималась обедом на кухне.
    – А потом?
    – Когда заготовки унёс дворецкий, вышла на улицу.
    – Вы не увидели в самом доме или около него чего-нибудь особенного?
    – Нет, сэр, я сходила домой в деревню покормить детей и уложить их в постель, а заодно и к племянникам забежала, они ведь сироты. Потом вернулась в дом, чтобы подготовиться к завтраку.
    – Во сколько это было?
    – Поздно. Думаю, сэр, часов уже в двенадцать.
    – Чем вы занимались в замке?
    – Приготовила всё для завтрашнего ленча да отнесла пустые подносы в кухню.
    – Ничего странного не заметили?
    – Дай бог памяти… ага, около полуночи вышла я из погреба, чтобы замочить мясо в уксусе. И вот шла я по коридору, в окно глянула и вижу – в саду промелькнуло платье Элизы.
    – Элизы?! Вы уверены, что это была она?
    – Ох, я уж теперь и сама думаю, она ли? Но это её было голубое платье… да ещё вишнёвая такая накидка сверху. Правда, цветов одёжки в темноте не видать, всего лишь светлыми и тёмными они казались.
    – И куда же направлялась мисс Литтл, если это была она?
    – Да я и не заметила! Просто мелькнула – и всё. Но это я вам верно говорю, сэр, уж мне не померещилось! Вот как вас сейчас вижу.
    – А мистера Томаса Уилкинса вы там случайно не заметили? – неожиданно для самого себя спросил Моран, при этом внимательно следя за реакцией собеседницы.
    – Нет, сэр, не видела, – немного озадаченно ответила Эвери, – он ведь только сегодня приехал!
    – А как миссис Соммерслейн относилась к нему, к его возможному приезду? Она считала его своим наследником?
    – Уж и не могу сказать, сэр. Много у нас об этом разговоров ходило! Она, похоже на то, и сама не знала, кому из них оставить имение – Томасу или Лизбет, всё же он родня ей, да и она стала будто родной. «А всего лучше, – кому-то говорила она, да я ненароком услыхала, – если б Том и Лизанька связали свои жизни, тогда мне и голову ломать не надо бы!»
    – То есть в этом случае ей не пришлось бы при распределении наследства выбирать и разрываться между родовой и личной привязанностью?
    – Мудрено вы как-то говорите, сэр. Стало быть, так!
    – Хвалю вас, миссис Фут, что вспомнили о платье. До свидания!
    Моран пристально смотрел вслед уходящей кухарке.
    – Значит, всё-таки Элиза... Но какова? Не такой уж она ангелочек, каким выглядит!
    – Это поворачивает дело, сэр. Вот вам и первая зацепка!
    – И может быть, даже главная! – с жаром подхватил Моран.
    – Что же получается? – продолжал развивать мысль сержант.– Получается, что Элиза была во время преступления в парке?!
    – Точно, как раз в то самое время!
    – И ведь умолчала об этом важнейшем факте. Не зря говорится: в тихом омуте… кое-кто водится!
    В отличие от разговора с кухаркой, беседы с конюхом, горничной и посудомойкой ничего не дали, как и предполагал Лейб. В ночь преступления они находились в Крэнхойзе и преспокойно спали в кругу своих семей. Моран даже не счёл нужным проверять их невиновность.
    А Лейбу всё не давала покоя свежая версия «тихого омута»:
    – Знавал я одну такую скромницу, – продолжал разглагольствовать он.– Жила себе тихо-мирно. А потом следствие установило, что именно она зарезала кухонным ножом мужа и убила свёкра утюгом по голове. И всё из-за страсти к отставному кавалеристу! Долго не могли на неё подумать, тихоню.
    – Мда-а-а… И ведь ни словом не обмолвилась, в самом деле, что выходила ночью в сад! Сержант, сходите-ка за ней поскорее! Мне необходимо ещё раз побеседовать с этой птичкой.






    Когда Лейб ушёл искать девушку, Моран долго не мог успокоиться. Ему казалось, что ещё один рывок – и он раскроет дело! Думал он и о том, что теперь настало время поговорить с наследником. Моран собирался заранее составить список вопросов к нему и даже приготовился черкнуть их на листочке.
    Но тут неожиданно дверь распахнулась, и в просторное помещение почти ворвался запыхавшийся и взволнованный Томас. Он был бледен, на лице его проступили красные пятна. За ним, словно пытаясь опередить его, спешил Лейб.
    – Ещё раз здравствуйте, сэр Моран. Я пришёл допрашиваться!
    – Я не мог его удержать, – развёл руками Лейб.
    – Остыньте, уважаемый мистер Уилкинс, – мягко сказал Моран.
    Но Томас не собирался остывать. Глядя то на Лейба, то на Морана, почти не переводя дыхания, он выпаливал фразу за фразой:
    – Господа, это становится невыносимым! Я не могу больше оставаться в неведении! Почему вы до самого вечера откладываете мой допрос? Вы что, собираете против меня улики? Я же отлично понимаю, что вы подозреваете прежде всего меня! Именно мне была выгодна смерть тёти. Потому что я – как это у вас называется? – лицо заинтересованное! Не так ли?
    – Разумеется, так! Но… – Моран был несколько озадачен таким напором.
    – А я между тем даже не знаю, каким орудием она была убита. Говорю вам чистую правду, господа, я этого не знаю! Я видел только тело, накрытое простынёй.
    – Леди задушили бечёвкой, когда она сидела в своём кабинете у открытого окна.
    По лицу Томаса пробежала лёгкая судорога.
    – Какой кошмар! – вырвалось у него. – Не правда ли, ужасная смерть? Могла ли моя бедная тётушка подумать! Совсем недавно она написала мне, что собирается прожить ещё по крайней мере с десяток лет.
    – Сочувствую. Что же делать, всех нас не минует чаша сия! – немного невпопад ответил Моран, думая о том, что так и не успел составить план допроса.
    Он уселся поудобнее за стол и решительно начал:
    – Ну что ж, в таком случае приступим. Вы готовы отвечать мне, сэр Уилкинс?
    – Готов! Задавайте вопросы, я отвечу вам на любые.
    – Прежде всего позвольте выразить вам, сэр Уилкинс, соболезнование в связи с происшедшим.
    – Благодарю вас, – садясь напротив Морана, Томас понемногу успокаивался, – я так же, как все, скорблю о безвременной кончине тёти. Мне очень хотелось после долгой разлуки увидеться с ней!
    – Сожалею.
    Лейб сел на своё обычное место, приготовившись записывать.
    – Для начала позвольте узнать, откуда вы прибыли?
    – Я приехал вчера вечером в Хайбруш из Саутгемптона, куда приплыл океаном из Америки.
    – Где вы ночевали в Хайбруше?
    – В «Эталоне комфорта». Препаршивый, надо сказать, отельчик!
    – Сэр Уилкинс, что заставило вас покинуть Америку?
    – Заставило? Нет, это было моё добровольное решение – вернуться в Англию и открыть собственную фирму.
    – Прошу меня извинить, сэр Уилкинс, если в интересах дела я буду вынужден задавать вам, быть может, не совсем приятные для вас вопросы.
    – Пожалуйста, я готов ответить по возможности правдиво. Дело-то серьёзное, так что не церемоньтесь со мной!
    – Вы провели всю ночь в номере отеля?
    – Нет… конечно, мне неловко сознаваться в этом, но тут уж юлить неуместно. Возвращение в края детства так подействовало на меня, что я почувствовал потребность... раскрепоститься, что ли. Всю первую половину ночи, часов с одиннадцати, я шатался по барам. Встречал старых друзей, и каждый хотел со мной отметить моё возвращение, невозможно отказать. Ну, и девицы знакомые…
    – В каких именно питейных заведениях вы были?
    – Сперва в «Королевском сэндвиче». Затем, помнится, отправился в «Трилистник». Там встретил товарищей по колледжу и пил с ними джин с тоником. А окончил, насколько могу теперь вспомнить, в «Кампанелле».
    – Кто может подтвердить ваше пребывание в этих местах?
    – Мои друзья, конечно же! Ну, и ещё прислуга, бармены, официанты… Бармен последнего заведения уж наверняка меня запомнил, я там начудил малость. Можете его спросить!
    – Когда вы отправились спать?
    – Определённо не помню. Что-то около половины четвёртого или позже того...
    – Теперь перейдём к материальной стороне дела. Вы являетесь законным наследником леди Соммерслейн?
    – Именно так! Хотя, может статься, тётя и завещала своё имущество кому-либо ещё. Я пока не вникал в эти тонкости.
    Моран уже знал от Боттерилла, что это не так, скорее всего. Но виду не подал.
    – И последнее: некто из свидетелей уверяет, что видел в саду светлое платье мисс Литтл в районе полуночи. Вам ничего об этом не известно?
    Уилкинс пожал плечами:
    – Никакого интереса к частной жизни мисс Литтл я не испытываю, поскольку совершенно равнодушен к ней. Если даже она и была в том месте в тот час – это её сугубо личное дело! Полагаю, что объяснить свои действия может только она сама.
    – Ясно! Сержант, отправляйтесь-ка снова на поиски. Приношу свои извинения, сэр Уилкинс, но я попросил бы вас не покидать территории усадьбы до окончания следствия.
    – Понимаю!.. Не волнуйтесь, теперь я постараюсь быть всё время у себя в комнате.






    Оставшись в зале один, Моран напряжённо размышлял, расхаживая крупными шагами по широкой ковровой дорожке.
    Итак, наиболее вероятная картина ночного события такова: злоумышленник, имея в руках кусок бечевы, обогнул здание в темноте с южной стороны. Орудие убийства он, скорее всего, принёс с собой – шнур для закрывания окна оказался на месте. Пройдя под окнами подсобных помещений, столовой и залы – в это время суток в них, как правило, не бывает людей, – он возник, таким образом, прямо под окном владелицы усадьбы. О том, что нападение было совершено со стороны улицы, а не из комнаты, говорит положение тела. Правда, с целью запутать следствие его могли и развернуть!..
    Если бы душитель обогнул дом сзади, то непременно прошёл бы под окнами дворецкого и секретаря, которые могли если не услышать (допустим, ноги его – или её – были обмотаны чем-то мягким), то увидеть убийцу.
    По мнению секретаря, подозрения падают прежде всего на Томаса Уилкинса. Никуда не деться от этого главного довода против него: он один был заинтересован в том, чтобы леди Соммерслейн не успела написать какое бы то ни было завещание, в котором фигурируют другие лица, и тогда усадьба и счета целиком и полностью переходят в его владение. Не в его пользу говорит и то, что он знаком с распорядком жизни дома и его планировкой, то бишь знает, когда и как подойти незамеченным.
    Зато на его стороне – железное алиби: он прокутил всю первую половину ночи, и многие это видели. Хотя… такое ли оно железное? Теоретически вполне возможно между двумя барами сгонять из Хайбруша в «Три пихты» если не на автомобиле (тут есть опасность быть услышанным), то на велосипеде, например. Прикончить леди и вернуться – всё дело займёт не более сорока минут, – а на другой день как ни в чём ни бывало появиться в усадьбе! Свидетели его ночных похождений, коли они есть вообще, по-видимому, не наблюдали его непрерывно, их сведения будут обрывочными и несогласованными. Расчёт на то, что сложится картина постоянного пребывания Томаса в барах.
    Что-то уж больно я мудрю, усложняю – поспешил оборвать себя Моран. Слишком хмельной была у него голова для такого дела, да и натура, похоже, слабовата. Впрочем, не помешает проверить: действительно ли Томас был всё это время там?
    Перейдём к другим фигурантам и переключимся пока на мисс Литтл. Её мы тоже не должны сбрасывать со счетов. Подозрительно её ночное появление возле дома. Но у неё был прямой мотив убрать леди Соммерслейн только в том случае, если завещание в её пользу всё-таки было уже составлено тайно, и она о нём знала. И хотя Боттерилл предполагает обратное, можно ли ему доверять?
    По словам кухарки, Элиза была на улице около полуночи. Что мешало ей набросить бечеву на шею леди и затянуть её? А мотив может быть не только денежный, но и личный – мы же не знаем об истинных взаимоотношениях этих двух женщин! Причём совсем не обязательно было подкрадываться незаметно: Элиза вполне могла бы перед этим поговорить с госпожой, причём не совсем мирно, а затем улучить момент и… да, опять что-то фантазию заносит не туда! И вообще, для такого действия удобнее находиться не на улице, а в помещении.
    Теперь садовник. Элиза сказала, что госпожа накануне своей гибели его «отчитывала». А если он всё-таки затаил обиду? Возможно, оно и так, но не до убийства же! Если всякий обиженный словом начнёт душить обидчика верёвкой…
    Есть, правда, ещё один вариант: по признанию Элизы, хозяйка её «третировала иногда». Не может ли быть такого, что при давней дружбе с садовником мисс Литтл пожаловалась Хорсу на госпожу, и тот захотел избавить девушку от тирании?.. В трезвом виде он вряд ли на такое решится. Если же он был пьян, то не смог бы подкрасться бесшумно – гравий под ногами шелестел бы, а тут надо действовать тихо, чётко и целенаправленно.
    Остаётся Тэрриджер. Что мы имеем против дворецкого? Только то, что он был последним из тех, кто видел леди Соммерслейн живой. Значит, мог и соврать! Его слова требуют особой проверки. Тэрриджеру было легче, чем любому другому, убить хозяйку в ту ночь так, чтобы никто не видел, а потом наговорить следствию то, что ему выгодно. Отчего бы ему через несколько минут после того, как он установил лампу, не войти в комнату снова и … гм, сил для удушения у него вполне хватит, как и для разворота кресла с телом ближе к окну. Опять же – и это достаточно веский довод против него! – совершенно очевидно, что леди не ждала никого из чужих. Значит, порешить её мог только свой человек. Если бы это был чужой, то ему потребовалось бы подкрасться со стороны ограды и настичь сидящую даму внезапно, что маловероятно – это уже почерк опытного убийцы, каковые в замке вряд ли имеют счастье проживать. И вновь мы возвращаемся к тому же: ночной гость должен был знать, что именно в это время леди сидит у открытого окна. Слишком хрупкая версия! Если же убил всё-таки Тэрриджер, то уличить его практически невозможно.
    Хотя… пожалуй, такой человек, как Тэрриджер, не станет унижаться до того, чтобы душить женщину! Слишком уж дворецкий преисполнен собой, слишком опасается уронить в глазах окружающих своё достоинство, имидж своей персоны, предстать перед людьми в невыгодном свете. А тем более в смешном, как тот толстячок на дороге…
    Тут Моран невольно улыбнулся, некстати вспомнив маленького пухлого человечка с пышными чёрными усами, которого он встретил по пути сюда при выезде из города, когда срочно отбыл сегодня утром в «Три пихты» по телефонному звонку. Идя навстречу по обочине, тот вдруг как-то нелепо задёргался, ещё издали заметив машину с Мораном и Лейбом, выезжавшую из-за пригорка, комично замахал руками и выбежал на середину дороги, указывая на тёмный, не сразу заметный предмет, лежащий в пыли у них на пути. Водитель успел затормозить и, когда машина остановилась, толстячок суетливо подбежал к опущенному стеклу и взволнованно произнёс:
    – Господа, я только что заметил большую доску с торчащими гвоздями на проезжей части, и тут появился ваш автомобиль. Убирать некогда было, да мне и не поднять одному. Хорошо, что всё так обошлось, иначе вы запросто могли бы проколоть колесо!
    Моран поблагодарил прохожего, они с Лейбом оттащили неосторожно оборонённую (скорее всего, выпавшую из грузовика) длинную доску к кустам, и машина тронулась дальше. Только и всего.
    Ладно, сосредоточимся лучше на убийстве…
    Моран с трудом заставил себя вернуться в нужную колею.
    …Да и есть ли у Тэрриджера скрытые причины для такого поступка после четырёх десятков лет жизни рядом с той, которой служил? Он был по-своему привязан к госпоже и как будто бы снисходительно относился к её слабостям, капризам. Похоже, он искренне страдал на допросе.
    Но и Элиза тоже страдала! Тем не менее это не помешало ей умолчать о том, что она выходила ночью из дома. Значит, эта девица могла умолчать и о другом! Почему мы должны думать, что она поведала в первой же беседе всё, что ей известно?
    А было ли вообще это мелькнувшее платье? Кухарка могла присочинить, опровергнуть некому. Но зачем ей говорить следствию неправду? Она слишком замотана для того, чтобы строить какие-то козни, ведь на ней висят, кроме собственных детей, ещё и племянники. Тут не за что уцепиться, никаких шероховатостей не прощупывается.
    Да и платье ли это было? Или мужская рубашка с тёмным верхом, похожая на платье с накидкой? Сама же Эвери Фут говорила, что цвета не разглядела. В темноте можно и спутать.
    Секретарь Боттерилл… Может быть, что-то произошло между ним и леди Соммерслейн, что могло его глубоко оскорбить и наставить на путь мести. Правда, и тут есть «но»: как правило, месть предполагает спонтанность, необдуманность действий. А тут… уж слишком мастерски, со знанием дела была убита леди Соммерслейн. Насколько известно, Боттерилл всегда был «канцелярской крысой» и никого ничем не душил. («Точно ли известно?» – незамедлительно спросил бы в подобном случае сам Боттерилл). Как уж он относился к хозяйке – дело тёмное, мистер документовед никогда не выдавал своих чувств, разве что разок, в связи с Элизой. «Человеком в скафандре» назвал его Лейб после беседы с секретарём.






    Лёгок на помине, вошёл Лейб:
    – Её нигде нет, сэр! Я обыскал весь замок.
    – Та-ак… Этого ещё не хватало!
    Моран был зол на воспитанницу. Пропала Элизабет Литтл, а с ней пропала и мелькнувшая надежда на разгадку. Ему уже казалось: надави он на неё покрепче – и погоны ему обеспечены! А тут такая неприятность...
    Усадив Лейба за отчёты, Моран продолжал с плохо скрываемой нервозностью ходить взад и вперёд по ковру. Время идёт к восьми часам, а дело всё ещё в тупике!
    …Теперь экономка. Особа с задними мыслями, да ещё и воровка к тому же. От финансовых преступлений можно докатиться и до убийства! Секретарь Боттерилл отзывается о ней крайне неблагоприятно.
    «Надо бы потом взяться за неё получше, – думал Моран. – Завтра же собственными глазами прогляжу все чеки на покупки!»
    Если это кто-то другой из обслуги, то надо ещё копать и копать. Пищи для выводов маловато, а времени в обрез!
    Вернёмся к секретарю. Итак, Боттерилл, дерзкий и язвительный тип. Прямо скажем, не слишком приятный! От такого можно ожидать всего. Он в курсе дел хозяйки, ему раз плюнуть оказаться в нужное время в нужном месте у окна. Тем более, что время-то ночное… Но он же борец за справедливость! Единственный, кто не пасует перед экономкой, заставляющей трепетать перед ней весь дом. И даже дерзает вступать с миссис Рэтлифф в борьбу. Такой мстить не станет…
    Тот же Боттерилл намекает, что убийство – дело рук Уилкинса. Не пытается ли он отвести таким образом подозрения от себя самого? Грубовато получается…
    Коли уж это и вправду Томас, мог ли он всё же, будучи в изрядном подпитии, быстро и незаметно сгонять на велосипеде одиннадцать миль туда и обратно? Моран не мог ответить на этот вопрос однозначно. Алиби Томаса совершенно необходимо проверить!
    – Придётся мне, сержант, съездить в город, чтобы пройтись по кабакам вслед за Уилкинсом, – нарушил он тишину. – И чем скорее, тем лучше. Не подумайте ничего такого – исключительно по делам службы! – прибавил Моран с иронической улыбкой.
    – Ну, если это необходимо… У вас есть конкретные подозрения?
    – Теоретически любой из опрошенных мог укокошить старуху. На деле же я никого этих людей не могу представить убийцей!
    – Пожалуй, и я тоже.
    – Именно поэтому надо ехать, не откладывая! Сейчас самое время прощупать Уилкинса, вечером в барах больше всего посетителей. А стало быть, и свидетелей!
    Оставив Лейба приводить в порядок записи допросов и искать мисс Литтл, Моран сел в полицейский бьюик и повёл его в Хайбруш. По дороге он бормотал себе под нос:
    – Тут как будто всё чисто… И тем не менее у сэра Уилкинса единственного был прямой мотив убить – и убить именно сейчас! – старую леди. Никуда от этого не деться!










    Приехав в город сразу после захода солнца, Моран первым делом отправился в «Королевский сэндвич». Бармен этого заведения мистер Карнстон хорошо знал лейтенанта: Моран нередко бывал здесь по долгу службы, а иногда заглядывал, бывало, перекусить с дороги или выпить кофе.
    Да, подтвердил Карнстон – приходил такой молодой человек, ещё до полуночи появился. Неужели это Томми Уилкинс? Как вырос! И не признать стало. Он встретил здесь парочку приятелей, и просидели они вместе часа полтора. Нет, никуда не выходили, заказывали себе понемножку уэльские вина да громко хохотали, вспоминая школьные проказы.
    Хозяйка «Трилистника» миссис Эванс в свою очередь показала, что Уилкинс появился в её заведении около половины второго. Пришёл он со знакомой девицей Оливией – его одноклассницей, уверенно заявила она, потому что много лет знала и его, и её. Миссис Эванс не могла ошибиться, даже увидев Тома через десяток лет. Когда минуло около часа после их прихода, заглянула сюда весёлая компания, из которой кое-кто был знаком Тому, и вскоре они все пошли провожать девицу. После этого, судя по разговорам, молодые люди намеревались направиться в «Кампанеллу» – кто-то сказал, что там, мол, подают сегодня деликатесы – грибной соус и мусс из голубики.
    Осталось Морану заглянуть в «Кампанеллу». Держателем заведения оказался пожилой итальянец сеньор Карпаччио с отвисшими брылями, похожий на собаку-боксёра. Он не знал ранее Томаса, поскольку открыл этот бар недавно. Но сказал, что человек с такими приметами действительно был здесь минувшей ночью с подвыпившими товарищами и пробыл около часа. На вопрос Морана: почему он из всех парней запомнил Томаса? – Карпаччио ответил, что под конец, будучи навеселе, Томас разбил салатницу, но они тут же уладили дело, и нарушитель спокойствия заплатил сполна.
    Всё подтверждается! Уилкинс постоянно был на людях, у него не нашлось бы и двадцати минут, чтобы тайком отлучиться куда-либо. Хотя, если уж доводить дело до конца, то не помешает потом опросить и его дружков. А не замешана ли тут Оливия?..
    Моран собрался уже уходить из «Кампанеллы», когда из-за соседнего столика поднялся маленького роста усатый человек в светлом костюме, лицо которого показалось Морану знакомым. Человек, как видно, только что окончил трапезу и, расплатившись, уходил.
    «Где же я его видел? Не задержать ли, пока не ушёл?» – подумал Моран, силясь вспомнить это лицо. Колючий взгляд, лысина и большие чёрные усы, завивающиеся в стороны… Но тот, проходя мимо лейтенанта немного суетливой походкой, остановился рядом, кивнул Морану головой и заговорил сам:
    – Приветствую представителя исполнительной власти!
    – Простите, я не мог вас видеть совсем недавно? – спросил Моран.
    – У меня такое же ощущение, – с хитрецой отвечал тот. – Вспомните: утренняя дорога, а на ней доска с гвоздями...
    – Ах, да! Конечно, сэр. Вы нас здорово выручили утром! Я ведь ехал по важному вызову, – тут Моран спохватился и прикусил язык. Но его собеседник уже ухватился за эту обмолвку:
    – Что-то случилось в этом районе?
    – Так, небольшое дельце, – осторожно ответил Моран. Он вдруг почувствовал опаску по отношению к этому человеку, похожему теперь на собаку, учуявшую дичь и навострившую уши.
    – Что-нибудь серьёзное? Грабёж, убийство? – продолжал допытываться толстячок.
    – Неужели вы испугались, сэр? Вот это уже лишнее! Мы своё дело знаем, – Моран снисходительно улыбнулся, пытаясь свести дело к шутке.
    – Видите ли, я вообще неравнодушен к разного рода преступлениям. И даже делал некоторые успехи в их раскрытии. Моя профессия – сыщик, и зовут меня Эркюль Пуаро.
    – О-о! – вскинулся Моран. – Конечно, я знаю ваше имя, мистер… месье Пуаро! Слышал, читал о ваших потрясающих успехах. Кевин Моран, младший лейтенант полиции. Для меня большая честь познакомиться с вами, месье Пуаро!
    Лейтенант вспомнил описания Гастингсом внешности своего друга-бельгийца: действительно – большая, почти безволосая голова, сам невысокий, но зато пышные усы, гордость и любовь их носителя. Да, это тот легендарный человек, которым Моран не раз восхищался, читая заметки, рассказы и очерки, посвященные блестящим расследованиям Пуаро.
    – Я давний поклонник вашего таланта, месье! Следствие у нас действительно зашло в тупик. Для вас, именно для вас я готов отступиться от инструкций и поведать вкратце суть дела. Может быть, вы сможете помочь хотя бы советом?
    – Разумеется, я готов! – немедленно ответил Пуаро.
    – И если уж на то пошло… не смею просить об одолжении… не проедете ли вы со мной на место преступления?
    – Вот это, пожалуй, вряд ли, – безапелляционно отрезал Пуаро.
    – Ну, а всё-таки, – Моран решил попробовать во что бы то ни стало уговорить детектива помочь, иначе не видать ему повышения. – Я готов даже оплатить расследование по вашей таксе, хоть жалованье моё и невелико!
    – Видите ли, сэр Моран, – замялся Пуаро, – я сейчас направляюсь в Турин по срочному телеграфному вызову министра внутренних дел Турции. Дело государственной важности! В планы мои не очень-то входило задерживаться здесь.
    – Что ж делать, извините… раз так, то конечно. Но тогда хотя бы выслушайте!
    Моран тут же отругал себя за то, что проявил слабость и так быстро отступился – видимо, сработало почтительное отношение к словосочетанию «государственной важности».
    – Ладно, валяйте! Играете на моей слабости к происшествиям. Ну-с, выкладывайте, что там у вас?
    – Уж вам-то, месье, я готов рассказать всё! Сегодняшней ночью убита одна знатная леди…
    Они присели за дальний столик, и Моран вкратце рассказал то, что было известно ему на этот час.
    – А знаете, лейтенант, вы меня весьма и весьма заинтриговали! – бодро сказал Пуаро, когда Моран закончил. – По вашему рассказу нельзя сделать однозначный вывод. Мне нужно осмотреть само место... Пожалуй, министр подождёт денёк-другой. Я еду с вами!
    Беспредельно обрадованный Моран тут же предложил спутнику отправляться немедленно. Но для начала они съездили на служебной машине в гостиницу, где остановился Пуаро, за его вещами, а затем Моран на пять минут заскочил в приземистое здание полиции, чтобы позвонить в Лондонское управление и доложить о ходе расследования. В маленьком городке всё находится рядом, поэтому вскоре они уже ехали по знакомой дороге в «Три пихты».
    – А теперь поведайте мне, мой друг, ещё раз ваше туманное дело. И, как говорят в таких случаях, постарайтесь ничего не упустить! – откидываясь на сиденье рядом с Мораном и шумно отдуваясь сквозь усы после сытного ужина, потребовал Пуаро.






    Пока машина, фырча и выпуская фиолетовые клубы дыма, преодолевала небольшие взгорки и повороты трассы, Моран снова рассказывал эту историю.
    – …Врач установил по окоченению трупа, что задушена леди была не позднее двух часов ночи. Дворецкий, если верить ему, видел её живой около полуночи. Значит, убийство произошло именно в этих временных рамках! Кто-то набросил сзади удавку. От тела до окна было не более двух футов. Подозрение падает, как я уже говорил, на дворецкого Уильямса Тэрриджера, воспитанницу Элизабет Литтл, секретаря Роджера Боттерилла, экономку Филис Рэтлифф, садовника Билла Хорса … – перечислял Моран.
    Пуаро слушал молча, прикрыв веки, как бы в дремоте. Он, казалось, нимало не воспринимает слышимое. Лишь один раз, когда Моран перешёл к своим допросам и рассказывал о том, что мисс Элизабет, со слов кухарки, выходила ночью в сад, Пуаро вдруг спросил попутчика:
    – А не приходила ли вам в голову мысль, что это хоть и было действительно настоящее платье мисс Литтл, в него оделся некто иной, дабы поводить вас за нос и запутать следствие?
    – Признаться, я об этом не подумал, – ответил Моран, досадуя на свою недогадливость, – но допускал обратное: это могло быть что-то похожее на её платье по расцветке – мужская рубашка, например.
    – Вряд ли преступник стал бы рисковать! Если нужно навести подозрения на мисс Литтл, то ему потребовалось именно её платье.
    Срывалась одна из версий. Похоже, Элиза может оказаться и в самом деле ни при чём! Моран чувствовал, что его раздражение против неё начинает остывать.
    Подъехали к воротам. Шныряющие глазки Пуаро осматривали всё кругом. И хотя уже стемнело, Пуаро тотчас же потребовал подвести его к окну, за которым была удушена леди Соммерслейн. Он предпочитал расследовать по горячим следам. Для того, чтобы в точности восстановить картину, в том числе и положение тела, пришлось послать за секретарём, утренним очевидцем. И хотя в душе Морана ещё оставался малоприятный осадок от допроса Боттерилла, он всё же решил, что может, пользуясь случаем, понаблюдать за поведением секретаря в присутствии Пуаро и, возможно, кое-что для себя выяснить.
    Когда Боттерилл оказал необходимую помощь, Пуаро попросил у Лейба рулетку и, вручив ему один конец, измерил расстояние от крайней точки предполагаемого тела до окна и от стены под окном до противоположного края дорожки, а затем от ограды вновь до окна кабинета леди Соммерслейн, после чего принялся за соседние с ним окна, тщательно промерив ширину простенков между ними. Массивный фонарь, освещавший всю эту процедуру, попеременно переходил от Морана к Боттериллу и обратно, поскольку долго держать его поднятым уставали руки. Действия сыщика очень интриговали ассистировавшего ему Лейба.
    Пуаро прижимал конец рулетки к стене, а Лейб, разматывая её, отходил к траве у края дорожки. Вдруг сержант вскрикнул, опустив ленту:
    – Что это? Смотрите! – он поднял из травы кусок проволоки длиною в четыре-пять футов, со свежим косым срезом на одном из концов.
    – Ну-ка, ну-ка, дайте сюда! – нетерпеливо сказал Пуаро и через носовой платок осторожно взял обрезок за среднюю часть.
    – Ржавчина повсюду, – проговорил он медленно, – да и пролежала в траве эта вещь, почитай, сутки.
    – Выходит, что даму задушили вовсе не верёвкой? – воскликнул Моран.
    – Именно так! В дедуктивном мышлении вам не откажешь. Где-нибудь в усадьбе есть ещё такая проволока?
    – Есть! В сарае, – ответил за Морана секретарь. – Там её целые мотки.
    – Я порекомендовал бы вам без промедления сравнить срез на этом куске с проволокой, которая хранится в сарае. Если и там имеется такой же косой срез – значит, ясно, откуда она взята!






    Четверо мужчин пошли в сарай. На стене его висели рядами мотки такой же ржавой проволоки, слабо темневшие в полумраке.
    – Диаметр на глаз одинаковый, что-то около одной пятнадцатой дюйма, – сказал Лейб в надежде, что его наблюдательность будет оценена.
    – Посмотрите-ка, сержант, все ли мотки целы или на каком-то есть свежий срез? – велел Пуаро.
    Пока он освещал стену всё тем же фонариком, Лейб старательно осматривал моток за мотком.
    – Проволока была взята вот из этих мотков в углу, – Лейб вовсю пытался тоже участвовать в экспертизе, – на ней та же степень ржавчины.
    – Тогда и начните оттуда.
    Наконец Лейб крикнул:
    – Нашёл! Вот он!
    На одном из концов слабо сверкнул такой же косой срез, как и на найденном обрезке.
    Моток принесли в дом, где Пуаро рассмотрел этот срез уже под более ярким светом. Он оказался таким же недавним и ещё блестящим.
    – Как видим, оба угла совпадают, – заявил Пуаро, приложив друг к другу концы.
    – Действовали, скорее всего, плоскогубцами, – сказал Моран.
    – Итак, картина в общих чертах ясна, – констатировал Пуаро. – Кто-то проникает в сарай и откусывает кусок проволоки. Затем делает из неё петлю, крадётся к окну и набрасывает её на жертву. После чего затягивает и держит, пока та не испускает дух. При известной ловкости это не составит труда, хватило бы хладнокровия! При этом сидящая не может выдавить ни звука, что и требуется преступнику.
    – Вы гений, мистер Пуаро! – тут же восторженно провозгласил Лейб.
    – Я знаю, – спокойно ответил сыщик. – Но сейчас мы должны думать не о моих исключительных способностях, а вот о чём: если проволока была взята из сарая – значит, убийца знал, где она хранится. О чём это говорит? Всего лишь о том, что убил кто-то из своих!
    – Их тех, кто знал о существовании проволоки, – уточнил Моран.
    – А кто мог знать о ней? – спросил Пуаро.
    – Конечно, прежде всего садовник… ну, и воспитанница, которая тоже иногда ею пользовалась.
    – Не могла не знать и экономка, приобретавшая эти запасы, – вставил Боттерилл.
    – Словом, всё тот же замкнутый круг подозреваемых, – заключил Моран.
    – Но в первую очередь – садовник! – снова воскликнул Лейб. – Недаром он приложился ещё утром, так что я едва его добудился! Может быть, хотел забыться после совершённого?
    – Видно, что слабый человек, – сказал Моран. – Нажать посильнее – он и расколется!
    А Пуаро, сосредоточенный на своих мыслях, неторопливо произнёс, ни к кому конкретно не обращаясь:
    – Хотелось бы узнать вот что: есть ли занавески в коридоре, по которому шла кухарка, когда увидела из окна мисс Литтл?
    – Да, есть, – снова ответил Боттерилл.
    – Хорошо бы рассмотреть внимательно, какой они расцветки. И ещё – задёрнуты ли они были в ту ночь?
    – Это можно сделать, – сказал удивлённый Моран.
    – А также, – продолжал Пуаро, – меня интересует, где та перьевая ручка, которой леди писала свои последние письма?
    – Сейчас я возьму её, месье Пуаро!
    Вертя в руках не без труда найденную на столе среди вороха бумаг серебряную ручку, Пуаро пробормотал:
    – В каком, интересно, графстве Англии производят такие чернила?..
    – Это будет выяснить потруднее, – сказал Моран, стараясь ничему не удивляться. – Но мы попробуем! Боттерилл, благодарю за помощь, можете идти спать.
    – Спасибо, господин лейтенант! Можно вас на минутку?
    Когда они отошли в сторону, секретарь тихо спросил Морана:
    – Неужели это сам Эркюль Пуаро, знаменитый сыщик?
    – Именно он! – с гордостью ответил Моран.
    – А не допускаете ли вы мысли, лейтенант, что месье Пуаро не всегда может оказаться прав? – огорошил его неожиданным вопросом Боттерилл.
    Моран помолчал и с досадой отчеканил:
    – Он всегда прав!
    – Вы в этом уверены?
    – Абсолютно! А вы бы на месте месье Пуаро действовали по-другому? – с подковыркой спросил Моран.
    – Разумеется!
    – Вы что же, уважаемый, хотите сказать, что Эркюль Пуаро способен на ошибочные действия? Слышал бы он сам…
    – Именно это я и хочу сказать! – не сумев больше сдерживаться, выпалил Боттерилл. – Вы не находите его методы расследования непрофессиональными?
    – Что вы имеете в виду?
    – То, что он ищет не там, где подсказывает здравый смысл. Все его странные слова и действия – это же ни в какие ворота не лезет! Да какой-нибудь провинциальный детектив-любитель из далёкой захудалой деревеньки вёл бы это дело более грамотно!
    Морана покоробило. Теперь он пожалел, что не отослал секретаря сразу, до начала измерений рулеткой! Но собрался с волей и постарался остаться вежливым, а потому сказал примирительным тоном:
    – Возможно, месье Пуаро что-то задумал. Не исключено, что он сознательно утаивает от нас свои истинные помыслы, это вполне в его стиле, – говоря, Моран одновременно прикидывал в уме, зачем Боттериллу понадобилось критиковать следствие и уводить его в сторону. – Я слышал, у него собственная метода расследования, поэтому слова и действия его бывают иногда парадоксальными.
    – Не знаю, что он там задумал! Я всего лишь высказываю вам свою точку зрения. Не советовал бы я вам слишком доверять его выводам! Вы же, лейтенант, человек умный.
    – Я поразмыслю своим умом над вашими словами, – Моран с иронией, но пристально смотрел на секретаря, который кратко ответил, не приняв юмора:
    – Надеюсь. До свидания!
    – И вам спокойной ночи!






    Моран вернулся и спросил Лейба:
    – У вас появилось для меня что-нибудь новенькое, сержант?
    – Появилось, сэр – с готовностью ответил Лейб. – Пока вы были в городе, и пока я искал мисс Литтл…
    – Вы нашли её? – нетерпеливо перебил Моран.
    – Да, нашёл! Встретил по пути к дому. Она, оказывается, была на берегу озера, сидела на скамейке! Говорит, что готова снова побеседовать с вами, если надо.
    – Хорошо, я тоже готов. Но сейчас уже поздно, пусть приходит утром!
    (Теперь-то, когда рядом Пуаро, Моран чувствовал себя куда более уверенно).
    А Лейб продолжал, пытаясь быть скромным:
    – Так вот: пока я разыскивал мисс Литтл, я попутно нашёл ещё кое-что.
    – И что же?
    – Полюбуйтесь!
    Моран взял протянутый ему искусственный цветок пиона из белой атласной материи, каковые обыкновенно молодые франты вставляют в петлицу и закрепляют на отвороте куртки или пиджака.
    – Заглянул за сарай – а там эта вещица, – рассказывал Лейб. – И похоже, оборонили недавно! Ещё не успела помяться.
    – Любопытная штучка! – взяв в правую руку лупу, Пуаро повертел в левой цветок, внимательно разглядывая его со всех сторон.
    – Мы, конечно, не можем утверждать, – продолжал сержант, – что эта штучка имеет отношение к тому, что произошло. Но найти владельца всё же не помешает, верно?
    – Разумеется, мы это сделаем, – поспешил заверить Моран. – Завтра же начнём опрос! А сейчас мы не должны быть негостеприимными. Месье Пуаро нужен отдых с дороги!
    – Я распоряжусь, чтобы ему выделили гостевую комнату со всем необходимым, – и Лейб поспешил вверх по лестнице.
    – А может быть, я поторопился, – спохватился Моран, повернувшись к сыщику, – и у вас есть, месье, ещё какие-то планы относительно сегодняшнего вечера и ночи?
    – Вы знаете мой метод, – отвечал Пуаро. – Прежде всего это – размышление. А размышлять я могу и в саду, сидя на ветке яблони, и у себя в постели. В постели, честно говоря, это делать удобнее, и посему я удаляюсь. До завтра!






    Пошли вторые сутки с момента совершения преступления. Спозаранку 22 июля Моран более часа провёл в кабинете леди Соммерслейн. Он прочёл десятки деловых бумаг и её переписку с мужем. Никакого намёка! Только в одном письме баронета из Франции, где тот пребывал две недели по общественным делам, Моран отыскал такую фразу:
    «Пускай он худо-бедно, но ухаживает за растениями. Ведь я обязан Биллу по гроб жизни за его услугу! Потому и держу его, позволяя, быть может, больше, чем прочим».
    Вероятно, это был ответ на жалобу супруги, где она сетовала на Хорса.
    Чем же знатный баронет был обязан простому садовнику? Не рассчитывал ли Хорс на что-нибудь? Неужели под личиной недалёкого пропойцы прятал своё истинное лицо хищный и расчётливый убийца?
    А не течёт ли в Хорсе голубая кровь? Об этом надо разузнать.
    Что же из улик, если это вообще улики, мы имеем на сегодня? Кусок проволоки, искусственный цветок, мелькнувшее в ночи платье и... всё! Не густо. И домочадцы, если судить по допросам, тоже все, как один, ни при чём. Беседы с ними ничего не прояснили.
    Вся надежда теперь у Морана была на Эркюля Пуаро, которого устроили на ночь в лучшую комнату для почётных гостей замка, и который теперь не очень-то спешил просыпаться.
    Как хорошо, что Моран вчера уговорил его приехать! Рассказывают, что этот уникальный человек творит чудеса… Лейтенант замечтался, вспоминая прочитанные им заметки о необыкновенных расследованиях Пуаро.
    Из кабинета Моран перешёл в зал. С полчаса он одиноко сидел за столом и задумчиво перелистывал бумаги. Папка с «Делом № 126 об убийстве Клементины Марии-Терезы Соммерслейн, вдовы Реймонда Соммерслейна, бывшего члена палаты общин» пополнилась теперь, помимо протоколов допросов, ещё и описанием вещественных доказательств, ничего по сути не прояснявших.
    Спустившийся в зал Лейб тоже приступил к своим обязанностям – вынув содержимое папки, он подписывал бланки предстоящих допросов и раскладывал их в аккуратные стопки. Моран тем временем молча глядел на обложку.
    «…Реймонда Соммерслейна, бывшего члена палаты общин».
    А не здесь ли таится подоплёка преступления? Нельзя полностью исключить вариант, что это убийство совершено по политическим мотивам. Может быть, преступникам нужны были какие-то государственные бумаги? Конечно, эта версия выглядит надуманной – слишком много воды утекло со смерти лорда, а в политике надо действовать оперативно. Да и врагов у баронета как будто не было, он занимал в парламенте весьма умеренные позиции. К тому же Боттерилл заверил вчера, что ничего из документов не пропало, а секретарь в бумагах человек весьма дотошный!
    Большие часы в холле за стеной пробили одиннадцать – время, когда в замке подавался завтрак. Только сейчас Моран вспомнил о еде.
    В дверях появился Тэрриджер:
    – Не желают ли господа перекусить?
    – Пожалуй, – согласился Моран.
    – Завтрак буден подан через пять минут! – важно провозгласил дворецкий.
    В это время по лестнице не спеша спустился Пуаро.
    – Доброе утро, господа полицейские! – поприветствовал он Морана с Лейбом, входя в зал. – Чем вы так усердно заняты?
    – Как раз думали о вас, месье. Как вам спалось?
    – Замечательно! Вам уже подавали завтрак?
    – Нет, месье, мы ждали вас! Сейчас прикажу и вам принести.
    Появилась яичница с беконом и кофе. Сидя за столом, Пуаро произнёс, собираясь отправить в рот очередной кусок:
    – Мало информации. Надо ещё раз поговорить со всеми персонами!
    Моран не привык разговаривать за трапезой, тем более о делах, но для Пуаро он готов был во всём делать исключения. А потому незамедлительно ответил:
    – Что ж, я готов вызвать свидетелей. Начнём беседы по новому кругу!
    Окончив завтрак, все разместились для допросов, на этот раз с участием Пуаро.
    Моран расположился на своём месте у центрального стола, Лейб сел по левую руку от него с пером наготове. Пуаро скромно примостился на стуле у стены, скрытый тенью гардины, чтобы не смущать своим видом приходящих.






    Элиза плавно вошла своим неслышным шагом. Она выглядела спокойнее, чем вчера. Чёрное платье облегало её, придавая хрупкой фигурке торжественность и строгость. На её лице уже не было следов слёз, оставались лишь припухшие веки.
    – Здравствуйте, мисс Литтл. Это месье Пуаро из Бельгии, наш неофициальный помощник.
    На этот раз Моран постарался придать своему голосу твёрдость:
    – Я снова был вынужден вызвать вас, мисс Литтл. По свидетельствам очевидцев вчера в полночь вас видели в саду! Что вы на это скажете?
    Элиза потупилась.
    – Отвечайте же! Что вы делали там?
    Она вскинула глаза на Морана и тихо проговорила:
    – Я шла, чтобы…. чтобы опрыскать розы из пульверизатора.
    – Опрыскать розы? В такой час?
    – Да… это надо делать как можно позже, когда спадёт жара! Лучше всего ночью, в прохладе, особенно если стоит сухая погода.
    – В темноте?
    – Я хожу со свечой, – она говорила всё уверенней, хотя предательский румянец быстро покрывал её щёки. – Но она мне и не нужна, я знаю тут все пути наощупь!
    – Вы специально просыпаетесь для этого?
    – Мне всё равно не спалось… было жарко. Вот и решила сходить!
    – Хорошо, я принимаю пока ваше объяснение, мисс Литтл. Скажите, а вы не встречали в это время или чуть позже мистера Тэрриджера? Как стало известно, он тоже находился в то время на улице, проверял окна.
    – Нет, Тэрриджера я не видела. Но слышала его шаги.
    – Во сколько это было?
    – Примерно в начале первого.
    – Он освещал путь фонарём?
    – Обыкновенно он ходит с электрическим фонариком, осматривает дом. У меня такого нет, да и свеча мне больше нравится! Но тогда отсветов от фонарика я не увидела.
    – Скажите, мисс Литтл, – осторожно спросил лейтенант. – Если вы имеете дело с растениями, то наверно, иногда вам приходится и натягивать проволоку для них? Случалось ли вам откусывать куски проволоки, используя для этого пассатижи? Как-то не вяжется это с вашими нежными ручками.
    – Мои руки не такие нежные, как вам кажется. Откусывать проволоку я, конечно, умею! Для этого не требуется много усилий. Но я…
    – Вам знаком этот предмет, мисс Литтл? – несколько бесцеремонно встрял в диалог Пуаро.
    Элиза в ответ машинально приподняла руку, чтобы взять протянутый ей цветок. Едва она увидела его, как рука её остановилась, глаза на секунду расширились, а на щеках вновь вспыхнул румянец, не оставшийся незамеченным для остальных. Но Элиза быстро совладала с собой и прошептала:
    – Н-нет.
    Возникла некоторая пауза. А затем Моран, внимательно взглянув на неё, преувеличенно бодрым тоном промолвил:
    – Ну, что же!.. Вы свободны, мисс Литтл. Всего хорошего! И позовите, пожалуйста, мистера Тэрриджера.
    – Вы подозреваете её? – спросил Лейб, когда за Элизой закрылась дверь.
    – Мне пока ясно лишь одно: она чего-то недоговаривает.






    – Расскажите ещё раз, мистер Тэрриджер, возможно более подробно, желательно по минутам, о том злополучном вечере – точнее, ночи. Во сколько вы пришли к госпоже?
    – В двенадцать ровно.
    – А вышли?
    – Вышел очень скоро… да, часы на стене показывали самое начало первого. Пять минут.
    – Леди сидела по-прежнему у окна?
    – Да, я пожелал ей доброй ночи и ушёл.
    – Она ответила?
    – Ответила, как обычно: «И вам того же!»
    – Где вы были после того, как ушли от леди Соммерслейн?
    – Обошёл дом вокруг по огибающей дорожке. Обыкновенно я так делаю перед сном – проверяю, закрыты ли все двери и ставни. Это занимает пять-семь минут.
    – Вы никуда не сворачивали с дорожки? Например, к сараю?
    – Нет, только обошёл здание и вернулся.
    – Значит, вы вернулись в дом в десять-пятнадцать минут первого, не позднее. Так?
    – Именно так, сэр.
    – Вам знаком этот цветок?
    – Впервые вижу.
    – Мы нашли его вчера за сараем.
    – Выходит, он появился там не раньше, чем прошлой ночью. За час до прихода к госпоже, царство ей небесное, я обошёл сарай и теплицы – всё было чисто. Только подстриженная травка!
    – И последнее. В одном из писем к жене покойный лорд Соммерслейн упоминает о какой-то услуге, которую Билл Хорс оказал ему в своё время. Вы не знаете, о чём это он?
    – Что-то не припомню ничего такого.
    – Ну что ж, придётся спросить об этом самого Хорса!






    Садовник на сей раз выглядел куда лучше вчерашнего. Только морщинки, опутавшие лицо бурой сетью, делали его уставшим от жизни старым холостяком. Был он трезв.
    Держа в руках один из мотков проволоки, висевших ранее в сарае, Моран сказал:
    – Мистер Хорс, я бы хотел продолжить наш вчерашний разговор. Вы знаете, что это такое?
    – Ну ещё бы, сэры дорогие! Такими штуковинами пользуюсь всё время!
    – Как именно пользуетесь?
    – Подвязываю кусты, а то и фасоль иногда. Так-то оно надёжнее, нежели верёвочками всякими!
    – Чем вы отрезаете проволоку от мотка?
    – А вот инструментик у меня завсегда с собой, – Хорс вытащил из засаленного кармана видавшие виды проскогубцы.
    – Вы позволите? – Моран взял инструмент в руки и попытался отрезать от проволоки небольшой кусок. Вышло у него неловко и не сразу, края скуса получились с зазубринами.
    – Да, тут сноровка нужна, – подытожил Лейб. – Кстати, такие же проскогубцы лежат на полке в сарае. Тот, другой, как видно, посноровистее был!
    Тут вновь неожиданным образом вмешался Пуаро:
    – Мистер Хорс, вам знаком этот цветок?
    – Красивая штуковина… Для богатеньких! Нет, не видал прежде.
    Пуаро снова умолк, отодвинувшись в тень, и Моран продолжил разговор:
    – А теперь, Хорс, я попросил бы вас помочь нам узнать одну вещь. Ваш бывший хозяин упоминает об услуге, которую вы ему якобы оказали, и за которую он вам обязан по гроб жизни. Вы не могли бы прояснить этот вопрос?
    – Много всякого бывало... Теперь уж и не припомню, о чём это он.
    – Не припомните?
    – Нет, сударь.
    – Ладно, идите.






    Томас проснулся поздно. Как и вчера, он заснул только под утро. Но на этот раз не от распутной жизни, а от вчерашних волнений. Эдит принесла ему в комнату кашу с тыквой нового урожая и кофе, что было более, чем кстати, ибо измученный Томас сильно проголодался.
    В дверь постучался Лейб и сказал, что сэра Уилкинса вызывает к себе лейтенант Моран. Томас судорожно сглотнул остатки кофе и, заметно нервничая, отправился на первый этаж. Нижняя губа его слегка подрагивала.
    – Сэр Уилкинс, знакомьтесь, это месье Эркюль Пуаро, – начал Моран, – он помогает нам в расследовании
    Пуаро церемонно поклонился Томасу – может быть, даже несколько ниже, чем того требовали приличия.
    – Очень приятно, – вяло ответил Томас, тоже слегка поклонившись. Популярное имя, похоже, не вызвало у Томаса никаких ассоциаций. И немудрено, подумал Моран: ведя в Штатах бурную жизнь, Уилкинс вряд ли удосуживался читать английскую периодику и беллетристику.
    – Хорошо ли вам спалось в колыбели детства? – спросил Пуаро, пытаясь первым делом расположить к себе собеседника.
    – Да как тут будешь спокойно спать, когда такое происходит… – безучастно ответил Томас. – Правда, часа на два мне всё же удалось вздремнуть.
    – Вы готовы продолжать отвечать на вопросы? – Моран расположился поудобнее за столом.
    – Вполне.
    – Тогда начнём. Когда вы уехали в Америку?
    – В 1927 году, то есть девять лет назад, ещё до начала Великой депрессии.
    – У вас были с собой какие-то сбережения?
    – Некоторой суммой на первое время, порядка двадцати тысяч, снабдила меня тётушка, хоть и была против этой моей затеи с учёбой в академии. По приезде я положил их в банк, надеясь сберечь на чёрный день, но они быстро растаяли. Сами понимаете – Америка, кругом сплошные соблазны. Словом, постепенно я промотался! Вот и решил вернуться в Старый Свет.
    – На что вы здесь рассчитывали?
    – Хотел открыть свою фирму и надеялся, что тётя снабдит начальным капиталом.
    – Как нам стало известно, ваша тётушка собиралась оставить завещание, по которому её состояние отходило мисс Литтл.
    Томас на мгновение смутился, что не укрылось от внимательного взгляда Пуаро, но тут же овладел собой:
    – Да, я знал об этом! Честно говоря, именно потому и приехал. Я хотел попросить тётю подождать! Надеялся, что мы станем компаньонами и быстро увеличим капитал.
    – А откуда у вас такие сведения о готовящемся завещании? – живо отозвался Моран.
    Решив, что ему это ничем не грозит, а напротив – отведёт подозрения, Томас вынул письмо, полученное им в Америке.
    – Отсюда, из последнего тётушкиного письма.
    Моран внимательно перечёл послание. Пуаро тем временем настороженно разглядывал Томаса, который сидел в неудобной позе, опершись о сиденье стула обеими руками и потупив глаза в пол. Прочтя, Моран передал письмо Пуаро. Тот бегло и даже как будто несколько рассеянно пробежал его глазами сверху донизу.
    – Почему же вы не показали это вчера?
    – Считал, что всё равно уже поздно, – обречённо сказал Томас. – Тёти нет. Да и письмо это, в общем-то, личное! Но раз уж вам стала известна эта информация, мне нечего больше скрывать.
    – Письмо будьте любезны оставить у нас до окончания необходимых формальностей. Теперь оно является важным свидетельством.
    Молчавший всё это время после своего вопроса о «колыбели детства» Пуаро опять вклинился в беседу:
    – Сэр Уилкинс, вам знаком этот предмет? – он протянул матерчатый пион.
    «С такой настойчивостью он что-нибудь да раскопает!» – подумалось Лейбу.
    – Совершенно незнаком, – ответил Томас, глядя на цветок. – Подобных украшений не имею! Человек я военный, а эта безделушка – вещь сугубо гражданского характера.
    – Вы не знаете, зачем мисс Литтл скрывалась вчера на берегу озера?
    – А почему вы думаете, что у неё была цель скрываться? – спокойно удивился Томас. – Она и в былые времена всегда приходила к берегу, когда была чем-то расстроена.
    – Вот оно что! – воскликнул Лейб. – Тосковать уходила к водичке! А я-то избегался.
    – В тоске чего только не сделаешь… – загадочно оборонил Пуаро.
    Моран вскользь подивился этому странному замечанию. Но его занимало другое: сейчас предстоит встреча с секретарём, вызванным на половину второго, – этим, по мнению экономки, вздорным зазнайкой.
    Моран заранее напрягся, предчувствуя непростой разговор.






    Появление секретаря не сняло этой напряжённости. Напротив, в воздухе явственно запахло конфликтом. Роджер Боттерилл вошёл нервной, угловатой походкой. С первого взгляда на него было понятно, что он настроен крайне враждебно.
    Желая разрядить обстановку, а заодно пытаясь опередить Пуаро и копировать его поведение, лейтенант протянул секретарю найденный Лейбом в траве цветок пиона из белой ткани:
    – Мистер Боттерилл, вам знаком этот предмет?
    – Никогда не носил таких. Пижонство!
    – Ясно. Теперь о другом. Вам известно, что в конце июня леди посылала в Америку письмо племяннику?
    – Ещё бы! Я сам отвозил это письмо на почту, когда ехал по делам в город. Но считал неэтичным первым сообщать вам о нём.
    – Вы знали о его содержании?
    – Безусловно, госпожа делилась со мной соображениями о наследстве. Её беспокоили юридические формальности, в которых она не очень-то разбиралась. Зато была крайне пунктуальна и законопослушна! Она желала, чтобы всё было сделано по форме, поэтому намеревалась отослать черновой вариант знакомому нотариусу сэру Пинчеллу, чтобы он внёс необходимые поправки, если возникнет надобность. Вряд ли она успела это провернуть, да ещё минуя меня!
    – Вы каким-нибудь образом выражали своё мнение по поводу её решения?
    – Я всегда предпочитал не вмешиваться в семейные дела Соммерслейнов. Но говоря откровенно, если бы сэр Уилкинс остался ни с чем, ему это пошло бы на пользу!
    Моран сразу заметил, что и Пуаро после вчерашнего вечера держится в присутствии секретаря настороженно, словно чуя опасность. Весь разговор сыщик сидел молча, глядя вбок. Но когда речь зашла о Томасе, Пуаро оживился и стал вслушиваться. А потом рубанул с плеча:
    – Скажите, Боттерилл, почему вы накидываете сеть на сэра Уилкинса?
    – Извечный вопрос: кому это выгодно? – секретарь не слишком почтительно развернулся боком к сыщику. – Я уже имел вчера удовольствие говорить об этом.
    – Но у него есть неоспоримые доказательства, – возразил Моран, – что во время убийства он провёл половину ночи в барах Хайбруша с друзьями, со своими одноклассниками. И я это проверил!
    – Эту неоспоримость можно и оспорить! – возразил Боттерилл. – Не был ли Уилкинс в сговоре с этими так называемыми одноклассниками? А точнее, с одним из них, который и убил?
    – Зачем же так усложнять? И на что вы намекаете? – настороженно спросил Пуаро.
    – На то, что вы, премногоуважаемый детектив, – взвился Боттерилл, – копаете не там, где надо! Дёргаете ни в чём не повинных людей: дворецкого, кухарку, садовника, мисс Литтл и меня, например.
    – Опрос свидетелей служит всего лишь поиску истины, – возразил Пуаро, желая сгладить взрыв эмоций, – я пытаюсь прояснить дело.
    – А ваша рулетка? И цвет занавесок? И чернила в перьевой ручке – тоже для прояснения? Это же чушь собачья!
    – Вы что же, не верите в мои методы? – как можно более угрожающе спросил Пуаро.
    – Не верю! – с вызовом вскрикнул Боттерилл, и на сей раз эмоции его хлынули водопадом. – В поисках истины вы, мистер Великий Сыщик, бродите по ложным тропинкам!
    – Позвольте, мистер Боттерилл, – вмешался Моран сухим официальным тоном. – Вы пока проходите по делу всего лишь как свидетель, и не более того! А уж кого допрашивать и как действовать – это наша компетенция.
    Этот тощий, ершистый воображала в очках позволяет себе дерзость критиковать прямо в глаза – и кого? – самого Эркюля Пуаро! Моран был возмущён.
    Но сам Пуаро, как видно, мудро решил не спорить и лишь спокойно ответил:
    – В данном случае, мистер, я совершенно согласен с господином лейтенантом. Алиби сэра Уилкинса бесспорно!
    Боттерилл круто развернулся в сторону Пуаро и бросил ему в лицо:
    – В данном случае, сэр, это всего лишь ваше частное мнение! Я могу идти, госпожа Исполнительная Власть? – повернулся он к Морану.
    – Да, идите.
    – Удачи вам в поисках! – бросил секретарь, поднялся и стремительно вышел.
    – Какой нахал! – удивлённо сказал Моран, когда захлопнулась дверь. – А кстати, у самого-то у него такое уж безупречное алиби?
    – Это надо ещё раз проверить, – мысли Пуаро, казалось, блуждали вдалеке.






    Пока Пуаро раздумывал над разгадкой свалившегося на него криминального дела, садовник Билл Хорс в лучах заходящего солнца принялся на другом конце усадьбы копаться в огороде. Промаявшись целый день, вечером Хорс, будучи ещё под впечатлением двух допросов Морана, вчерашнего и сегодняшнего (прежде его никогда не допрашивали), решил на всякий случай поработать. Взяв лопату и заступ, он отправился на плантацию и начал вяло ковырять землю у самого забора. Нельзя же позволить урожаю нынешнего года погибнуть, как погибла нынче хозяйка: тыквы ещё пригодятся другим! Убедившись в полезности этого кушанья, госпожа приучила питаться тыквенной кашей и прочих обитателей замка.
    Итак, в редком приступе служебного рвения Хорс принялся окучивать ровные полосы грядок. Занятый работой, он не сразу услышал шаркающие шаги за оградой. Лишь когда чья-то длинная тень упала на его лопату, он поднял глаза.
    Возле широкой калитки стоял невысокий пожилой незнакомец с брюшком и пристально смотрел на тщетные потуги Хорса, опираясь на сучковатую палку. У человека была седая бородка, не очень-то шедшая к его круглому добродушному лицу, и проницательные чёрные глазки-дырочки. Одежда на нём, хоть и изрядно потрёпанная, отличалась чистотой, что говорило о гордости опрятного бедняка. Он походил на сельского сквайра прошлых времён из старомодных музыкальных спектаклей, вместо которых теперь стремительно вошли в моду эти бесстыдные ревю.
    – Что, братец – вижу, не очень-то дело спорится? – спросил незнакомец довольно ясным для его возраста голосом.
    – Ох, и не говорите, мистер! Не в ладах я с ними, с этими растреклятыми плодами.
    – А вы, дорогой мой, не пробовали подкормить эти тыквы? Почва у вас неважнецкая, им бы удобрение не помешало. Очень помогает торф, перемешанный с куриным помётом. Не слыхали о таком?
    – Вот уж никогда не имелось в наших краях торфа! Да и кур не держим. Согласен, такое помогло бы.
    – Да-да, преотличная вещь, надо сказать! А я всегда держу дома эту смесь. Так уж и быть, для вас могу принести завтра. Мне-то всё равно, где прогуливаться! Можете даже у меня приобрести целый мешок весом в десять фунтов, – Хорсу показалось, что говорит старик с лёгким иностранным акцентом, но скорее всего, это из-за бороды, свисавшей клинышком на грудь.
    – Благодарствуйте! Значит тут, неподалёку живёте? Что-то я вас не припомню.
    – А я только на днях приехал в Крэнхойз. Пожить с внуками.
    – Дельные советы вы даёте, мистер … не знаю вашего имени.
    – Моя фамилия Сидвелл, Бернард Сидвелл. Когда-то, сударь мой, – тут говоривший приосанился, – служил я в садовниках у самого епископа!
    – Вот оно как! А я – Билл Хорс. Стало быть, вы в нашем садовом деле смекаете, мистер Сидвелл?
    – А как же? Да и вообще, в мои-то годы пора разбираться не только в тыквах и удобрениях, мистер Хорс, а и вообще в жизни, ха-ха! – закряхтел-закашлял старик. – Так и быть, завтра днём принесу. Не могу видеть запустения…
    – Буду вам признателен, сэр.
    – Тогда ждите меня завтра точнёхонько в это же время. И приготовьте шиллинг!
    Мудрые хитроватые глаза под косматыми седыми бровями подмигнули на прощание Хорсу, и старик исчез за кустами, окаймлявшими ограду.
    Ладно уж, решил Хорс, будет наконец случай сделать приятное Элизе. Хороший урожай не помешает! Она-то, любимица, на пару с хозяйкой к тыквенной кашке привыкла. Да и не пропадать же добру, столько сил положено. Пусть поможет старик, на это дело и шиллинга не жалко! А то и впрямь Томас возьмёт да и даст расчёт. Новая метла по-новому метёт. Что тогда?






    В минуты пунцового заката младший лейтенант Кевин Моран вновь напряжённо размышлял наедине с собой. Почти два дня следствие топталось на месте. Никаких зацепок! Только присутствие Пуаро успокаивало – однако не настолько, чтобы лейтенант опустил руки и ждал готового ответа, который ему преподнесут на блюдечке.
    В голове его выстраивались всё новые версии происшедшего и тут же рушились. По-прежнему подозрения падают на каждого, и от каждого же их можно отвести.
    Итак, Томас Уилкинс. С одной стороны у него есть безупречное алиби, но с другой – смерть госпожи была явно в его интересах.
    Интерес же Элизабет Литтл проявляется только в случае оставления завещания на её имя. Было ли оно составлено? И ещё: Элиза находилась ночью в саду. Только ли она опрыскивала розы?
    Теперь секретарь. Слишком уж он старательно и активно пытается увести следствие в другую сторону, не боясь – страшно подумать! – критиковать самого Пуаро. С какой целью?
    Садовник Хорс не похож на охотника за богатством.
    Экономка дорожит работой у господ.
    Опять мы ходим по тому же кругу!..
    Кстати, что там говорил Боттерилл насчёт фокусов миссис Рэтлифф с чеками и счетами? Моран вспомнил, что собирался проверить его слова и зашёл в кабинет леди Соммерслейн. Там он открыл один из шкафов, порылся в нужных папках и вынул чеки, по которым экономка приобретала хозяйственные товары, а также расписки в выдаче необходимых сумм на это. Промаявшись до боли в глазах над ворохом мятых бумажек более часа, лейтенант убедился в правоте секретаря и велел вызвать экономку завтра на два часа дня.
    «Дело не такое уж спешное, – рассудил он, – а к тому времени, глядишь, и обнаружится что-то ещё».
    – Опять за день ничего конкретного не выяснилось, – пожаловался он, выйдя из кабинета, встретившемуся сыщику.
    – Спокойствие! Старина Эркюль Пуаро методично перебирает возможные варианты, которые разъяснили бы все детали этой мутной истории. И внимательно рассматривает каждый из них на просвет. И кажется, – лукаво подмигнул Пуаро, – свет в конце тоннеля уже появляется!
    – У вас есть какое-то объяснение?
    – На текущий момент я имею в наличии разрозненные факты, которые необходимо связать в цепочку. Покамест цепочка не складывается, но дайте мне ещё совсем немного времени! Поскольку завтра, в крайнем случае послезавтра утром я уеду по важным делам, мне непременно следует прежде разгадать это дело. Вопрос чести!






    Шёл восьмой час вечера. Элиза вышла в сад, чтобы развеять малоприятный осадок от разговора с полицейскими, и увидела, как садовник Хорс возится с непокорными тыквами.
    – Что, дядя Билл, опять не ладится?
    – Да уж, милая, не даются они мне.
    – Может, помочь?
    – Не для твоих белых ручек это дело, Лизбет. Ничего, сам справлюсь! Встретил я тут мистера одного, не запомнил имени – забавный такой, седой. Завтра днём принесёт мне средства хорошего для этих овощей, будь они неладны. Да только где взять шиллинг на это дело? – спросил садовник с намёком. – Своих-то наперечёт.
    – Подожди, дядя Билл! Я сейчас.
    Элиза сбегала домой и принесла шиллинг.
    – Вот, возьми! – с готовностью протянула она Биллу монету из тех денег, что хозяйка давала Элизе «на шпильки».
    – Благодарствую, девочка моя! – растроганно ответил Хорс. – Приходи сюда завтра вечером, глянешь на него. Славный старичок!
    Тем временем Моран писал официальный запрос нотариусу:

    «Многоуважаемый сэр Н.Пинчелл! Центральная Хайбрушская полиция расследует дело о насильственной смерти Клементины Марии-Терезы Соммерслейн, вдовы баронета Реймонда Соммерслейна, происшедшей в ночь с 20 на 21 июля сего года. Нам необходимо выяснить, посылала ли она вам предварительный вариант завещания на проверку.
    В случае, если это не так – прошу вас, подготовьте необходимые документы для передачи после истечения положенного срока состояния Клементины Соммерслейн её наследнику и племяннику Томасу Чарльзу Уилкинсу, включая право пользования счетами и акциями, а также укажите, будьте любезны, их точную сумму после вычета налога. С уважением, младший лейтенант полиции Кевин Моран».

    – Мы должны проверить показания Боттерилла относительно суммы на счетах госпожи: действительно ли там менее двухсот тысяч? – изрёк Моран, прокорпев над текстом письма целый час. – Это поможет нам прояснить, не солгал он нам и не кроется ли тут его интерес. Желательно съездить к нотариусу кому-то из нас, и как можно скорее.
    – Я готов поехать! – тут же отозвался Пуаро. – Заодно пошлю с почты телеграмму в Турин. А строить свои умозаключения я смогу и в дороге.
    – Вы очень любезны, месье Пуаро! Сам я не могу более отлучаться, как вчера вечером. В качестве официального лица мне лучше оставаться здесь и следить за подозреваемыми. Как бы не случилось чего-нибудь ещё!
    – Но я не умею водить машину, – признался сыщик.
    – Не беда, вас свозит Лейб. Заодно, сержант, передадите в полицейское управление рапорт о проделанной здесь работе.
    – Отлично! – выдохнул Пуаро. – Выезжаем в ближайшее время. Нотариальная контора уже закрыта, мы посетим её утром, а телеграмму я пошлю сегодня же, да и Лейб ещё успеет в управление. Таким образом, мы убьём за эту вылазку даже не двух, а сразу трёх зайцев!
    – Не надо больше про убийства! – неловко пошутил Моран.
    – Не буду, не буду, – успокоил его Пуаро. – Номер в гостинице остался за мной, там мы и переночуем.
    По тому, как охотно вызвался Пуаро на эту прогулку в город, было видно, что он засиделся здесь. Ему хотелось размяться.
    Сборы заняли некоторое время. Моран написал рапорт, что отняло ещё почти час, затем запечатал оба письма и вручил их сержанту.
    Уже стемнело. Лейб сел за руль и посигналил, зовя попутчика. Пуаро подбежал откуда-то сбоку, втиснулся в полицейский бьюик, и в десять часов вечера сержант, прорезая тьму фарами, погнал машину в город.











    Лишь только Пуаро с Лейбом подъехали назавтра поздним утром к усадьбе, они увидели Морана, бегущего им навстречу со стороны сада. Их разделяло ещё более двухсот футов, а лейтенант уже кричал издали, делая руками широкие жесты:
    – Скорее, скорее, месье Пуаро! Такая беда!..
    – Что там ещё? – отрывисто спросил Пуаро, опуская стекло и моментально напрягшись.
    – Садовник Хорс мёртв!
    – Как – мёртв?..
    – Найден лежащим на берегу озера, головой в воде.
    – Отчего так случилось? – Пуаро с Лейбом поспешно вышли из машины.
    – Возможно, упал и захлебнулся, – тяжело дышавший Моран уже подбежал к ним вплотную.
    – Когда? – задал Пуаро быстрый вопрос.
    – Похоже, что ночью.
    – На теле никаких следов?
    – Ещё не осматривали, но лицо слегка посиневшее. Прошу вас, месье Пуаро, пройдёмте скорее на место!
    Все трое направились вглубь усадьбы и поспешили к озеру, куда вёл лейтенант.
    – Кто обнаружил труп? – спросил Лейб.
    – Тэрриджер. Совсем недавно, около получаса назад, он увидел лежащего Хорса и оттащил тело от воды, надеясь ещё спасти. После этого бросился ко мне.
    – Плохо дело, очень плохо! – обронил в отчаянии Пуаро, – стоило мне всего лишь на одну ночь отлучиться – и вот, пожалуйста!
    Тело покоилось на лужайке недалеко от берега. Над ним скорбно возвышалась фигура дворецкого.
    Заметно приунывший Моран сказал:
    – Доктор Олберн уже вызван по телефону, он скоро прибудет.
    – Скажите, Тэрриджер, в какой позе он лежал? – спросил Пуаро.
    – Лицом вниз, сэр, в воде. Только ноги находились на берегу, сэр.
    – Значит, утопление? – спросил Моран.
    – Похоже на то, – ответил Лейб.
    – А он часом не был пьян? – спросил Пуаро.
    Моран нагнулся над телом и принюхался.
    – Пахнет спиртным.
    – Ну, тогда всё ясно! Не исключён несчастный случай по собственной вине, – живо откликнулся Пуаро. – Но дождёмся всё же доктора!
    Через полчаса прибыл в экипаже всё тот же Генрих Олберн с неизменным маленьким чемоданчиком. Пока полицейские и Пуаро почтительно ожидали в сторонке, он тщательно обследовал тело, склонившись над трупом со своими причиндалами – шприцем и пробирками.
    – И зачем только я уехал! – продолжал сокрушаться Пуаро. – Особой необходимости в этом не было – так, формальности. При мне такого не случилось бы!
    – Кто же мог предвидеть? – пытался успокоить его Лейб.
    Доктор наконец оторвался от трупа и подошёл к стоящим поодаль.
    – Можете пока не афишировать, чтобы не сеять панику, – сказал он негромко, – но вам я обязан конфиденциально заявить: это не несчастный случай. Это убийство!
    Все были потрясены.
    После общего минутного молчания Моран протянул:
    – М-да-а-а, весёленький поворот... Только этого нам не доставало!
    (Как бы вместо повышения не схлопотать выговор по службе! Ещё не раскрыто на его участке одно преступление, а его уже догоняет новое дело!)
    Лейб остолбенело переводил взгляд с Морана на Олберна. А Пуаро не слишком тактично спросил медика:
    – Вы абсолютно уверены, доктор, что это не смерть по неосторожности?
    – Я сужу только по фактам, – с профессиональным достоинством ответил Олберн. – И вот вам мои выводы: на шее имеются следы удушения, почти такого же, как у леди Соммерслейн. Но в данном случае они не от проволоки, а от чего-то мягкого – возможно, от шарфа или даже от кистей рук. Кровоподтёки слишком расплывчаты. И ещё: алкоголя в крови нет!
    – Совсем нет? – удивился Моран.
    – Никаких следов. По крайней мере последние сутки, а то и больше, этот человек не употреблял спиртного.
    – Сколько времени тело пролежало в воде?
    – Сейчас уже трудно сказать наверняка, но не меньше двенадцати часов.
    – Значит, когда примерно это произошло?
    – Не позднее полуночи. То есть почти в то же самое время суток, что и предыдущее убийство.
    На мгновение всем стало жутко от такого совпадения. Кто же этот невидимый душегуб, уже дважды приходивший убивать в районе полуночи? И кто станет следующей жертвой?
    Одна надежда на то, подумал Моран, что Пуаро здесь, рядом. Он обещал разобраться!
    А вслух сказал:
    – Как видно, убийца специально дожидался вашего отъезда, месье Пуаро, чтобы совершить своё чёрное дело.
    – Значит, ему было известно о моём отбытии в город. Вот вам очередное доказательство того, что это кто-то из домашних!






    Тело несчастного Хорса было завёрнуто в кусок материи для отправки в город – следом за телом его хозяйки. Пуаро заметно переживал, глядя, как носилки задвигают в заднюю часть салона медицинской кареты.
    – Как же я не мог предвидеть, – сетовал он, не в силах успокоиться,– что злоумышленник только и ждёт, когда ослабнет моё наблюдение? Переспал бы я лучше в комнате наверху – ничего бы не произошло. Преступник побоялся бы одного моего присутствия!
    Моран замкнулся в себе, стал угрюм и неразговорчив. Как это скверно, что дело запуталось ещё больше! Хозяйка-то поместья ещё ладно, но кому понадобилась смерть её садовника?
    Он повернулся к дворецкому:
    – Поскольку именно вы, мистер Тэрриджер, обнаружили тело, я обязан допросить вас первым, как только мы освободимся. Пожалуйста, зайдите ко мне через час, то есть в 14 часов!
    – Хорошо, сэр.
    Моран решил никому больше не говорить о выводах врача. Пусть думают, что это несчастный случай, и произошёл он по вине самого Хорса! Такое убеждение окружающих должно помочь расследованию.
    В доме тем временем шла своя жизнь: на кухне, как и в прошедшие два дня, готовился ленч для увеличившегося количества жильцов. Но теперь его обитатели вели себя ещё более настороженно. Облетевшая всех весть о новом несчастье повергла замок в зловещее оцепенение.
    …Часы на стене звякнули один раз, робко напомнив о себе. Час дня. Моран сидел за столом в тяжёлом раздумье. Пуаро ходил мягкими тигриными шагами по залу. Оба молчали.
    Наконец Моран пробормотал себе под нос:
    – Какова же цель нового убийства? Именно это необходимо сейчас понять. Кому он мешал, этот Хорс?
    – Не спешите с выводами, лейтенант! Действительно ли произошло убийство – это ещё надо выяснить, – загадочно откликнулся Пуаро.
    Поражённый его словами, Моран невольно воскликнул:
    – А как же заключение врача? Заключение о насильственной смерти!
    – Да, врача! Но не следователя. Случалось в моей практике, что резюме того и другого не совпадали. А иногда и прямо противоречили друг другу. Неизвестно ещё, что скрывается за мнимой объективностью доктора Олберна! И насколько мы можем доверять его словам?
    Моран пожал плечами, не решаясь спорить. Он думал...
    Похоже на то, что в лице Хорса убрали свидетеля. Неужели садовник видел, как душили леди Соммерслейн? Тогда почему на допросах он это скрыл? Выходит, он хороший артист!.. А может быть, именно он убил хозяйку? Но для этого нужны основания, а их как будто нет. И кто тогда убил его самого?
    Пуаро прервал мысли лейтенанта:
    – После того, как я уехал вечером, все жильцы были внутри дома?
    – Я полагал, что все.
    – Полагали, но не были уверены?
    – Выходит, так!
    – Значит, один из них скрывался в парке! Как видите, пока я примеряю версию убийства… Недаром мне тогда послышалось – припоминаю теперь! – что где-то у озера громко хрустнул сучок. Хотелось посмотреть, кто это, но машина уже отправлялась! Неловко было задерживать Лейба. Я ещё успокоил себя, садясь в кабину, что это лошадь...
    – А преступник, видимо, следил из сада за вашим отъездом и ясно видел, как вы с Лейбом отбываете! И вот через какое-то время после этого Хорс направляется к озеру, где его поджидает засада.
    – Зачем направляется? – подхватил его рассуждения Лейб. – Вот ещё одна загадка! Не назначил ли ему некто встречу именно там?
    – Друзья! – с горькой торжественностью произнёс Моран. – Поскольку убийств стало вдвое больше, никаких теперь отлучек из этого места! Будем смотреть в оба.
    – Да, сэр! – ответил Лейб.
    И добавил:
    – Кстати, мне удалось узнать от старого конюха, что за услуга, оказанная садовником прежнему хозяину! Когда-то очень давно – лет, может, двадцать тому или поболее – лорд Соммерслейн отправился рыбачить и взял Хорса в помощники, а лодка возьми да и перевернись! Хозяин плавать не умел, Хорс и вытащил его. А то ведь господину лорду каюк был бы!
    – Всё, оказывается, так просто… – разочарованно протянул Моран. – Теперь понятно снисходительное отношение к садовнику его бывшего хозяина! А сам Хорс то ли не смог, то ли не захотел вспомнить этот случай. Скромный старик!






    Ровно в 14 часов вместо дворецкого в зал вплыла экономка Филис Рэтлифф – такая же статная, с сурово поджатыми губами. Облетевшее замок известие о смерти Хорса никак не повлияло на её манеру держаться.
    – Вызывали?
    За событиями и треволнениями первой половины сегодняшнего дня Моран и позабыл, что вчера приказал назначить ей встречу на это время.
    – Ах, да! Садитесь, миссис Рэтлифф... Для начала мне любопытно было бы узнать, есть ли в вашем хозяйстве такая проволока?
    – Да, у меня в сарае висят мотки… если не ошибаюсь, в количестве двенадцати штук.
    – Для чего вы их приобретали?
    – Для подвязки растений. В основном проволокой пользуется садовник… пользовался. Жаль его, конечно, дурака! Сам виноват. Но я бы давно, прости господи, взяла лучше на это место кого другого, трезвенника.
    – Как именно он использовал проволоку?
    – Отреза̍л куски и делал петли или натягивал в теплицах и оранжерее. Иногда в розарии, но там больше времени проводит Элиза.
    – Вы уверены, что это именно ваша, из сарая, а не из постороннего места?
    – Я узнала её: на ней кое-где ржавчина от того, что она не хранится у нас в коробках, как положено, а просто висит мотками на стене. Жестяные коробки сейчас нелегко достать!
    – А теперь, миссис Рэтлифф, не слишком приятная часть нашей встречи. Я тщательно проверил выписанные вами чеки и заметил много несоответствий с действительным положением дел.
    – Ага, это секретаришка меня выдал? Тот, которому наша Лизбет в прошлом году дала отставку? Он ведь сох по ней.
    – Отставку?
    – Да, раз и навсегда! И крутит она теперь, тихоня, с этим… с соседом. Какова, а?
    – Что за сосед?
    – Да Ронни! Рональд Коллинзхоуп. Я про них говорила, ежели помните. Во-он там их дом. Семейная чета, а у них сын молоденький, бездельник. Повадился к нашей Элизе, охмурил её, и встречается эта парочка бесстыдников по ночам в беседке возле озера, уж я знаю!
    – Это, конечно, весьма занимательно… Однако не пытайтесь увести разговор в сторону! Видно, не зря на вас ополчился секретарь. Вот вам результаты моей проверки…
    Он протянул ей несколько бланков с выписками и подсчётами. Экономка взяла их и начала пробегать глазами, привычная к подобному делу.
    Моран тем временем говорил:
    – Как видите, на многих чеках суммы подделаны. Некоторые чеки выданы дважды. Мне бы следовало завести параллельное дело о кражах инвентаря, постельного белья и множества других предметов, которые вы якобы приобретали для хозяйства.
    Экономка вдруг уронила голову на руки и разрыдалась. Это было так неожиданно, что все онемели. Неприступная Филис Рэтлифф с её внушительной осанкой в один миг превратилась в несчастную сельскую клячу, замученную житейскими тяготами.
    – У меня дети, их надо поднимать! И старые родители. А муж ушёл пять лет назад, – с жалким видом оправдывалась она, всхлипывая. – И теперь я в одиночку содержу семью. Вы должны меня понять! Хозяйка любила роскошь. У меня сердце кровью обливалось, когда она заказывала мне купить какую-нибудь дорогую безделушку, а за эти деньги я могла бы кормить сына и обеих дочерей целую неделю!
    – Успокойтесь, миссис! – сказал Моран поникшей и беззащитной Филис.– Пока мы только возьмём вас на заметку. А уж нового дела, так и быть, открывать не станем. Сержант, проводите миссис Рэтлифф до её комнаты! И тут же возвращайтесь.
    «Надо срочно увидеть этого самого Рональда. Так вот зачем выходила Элиза по ночам в сад! Значит, парень был в ту самую полночь на том самом месте. Следовательно, мог оказаться и сегодня ночью возле озера!»
    Отправив вернувшегося Лейба тотчас же привезти в автомобиле на допрос Коллинзхоупа-младшего, Моран пока решил тем временем расспросить дворецкого, ожидавшего за дверью.






    – Мистер Тэрриджер! – начал он, – извините, что задержал вас. Гибель Хорса обсудим чуть позднее. А пока вернёмся на два дня назад. Вспомните: когда вы в ночь убийства леди выходили из дома (простите, что напоминаю об этом!), не заметили вы чего-нибудь необычного?
    – Нет, сэр, не заметил.
    – Посторонних звуков, чьих-либо шагов не слышали?
    – Мне показалось… теперь припоминаю: женский голос неподалеку воскликнул: «Ах!».
    – Так… И это всё, что вы слышали?
    – Да, сэр! Больше ничего не было.
    – А вчера вечером где вы были после отъезда месье Пуаро и сержанта Лейба?
    – Вечером я лёг спать рано, около десяти. Ведь некому теперь ставить лампу! – сказал дворецкий с явным сожалением.
    – Значит, во время гибели Хорса вы уже спали?
    – Вероятно, да.
    – Сэр Томас Уилкинс тоже всё это время находился дома? Он и сейчас у себя?
    – Сэр Томас Уилкинс – простите за подробность – после известия о Хорсе принял достаточное количество виски и, кажется, не проспался до сих пор. Вряд ли у вас получится сегодня его допросить.
    – Ну что ж, тогда поговорим о садовнике.
    Когда Моран уже заканчивал записывать показания дворецкого об обнаружении тела, которые он ещё раньше дал у озера, в дверь заглянул Лейб:
    – Там, в холле, ожидает Рональд Коллинзхоуп.
    – Пригласите!
    – Он не один! С ним напросились ко мне в машину и родители – супруги сэр Артур и леди Эмили Коллинзхоупы.
    – Тогда пусть они войдут первыми! Неудобно держать в ожидании пожилых людей. Мне и с ними хотелось бы побеседовать!
    Миновав представительную фигуру выходящего дворецкого, словно предмет интерьера, в зал гордо вступили Коллинзхоупы. При высоком росте постное удлиненное лицо сэра Артура значительно возвышалось над низкорослой пухлой женой – щекастой и напудренной, напоминающей сдобную булочку. Они смотрелись рядом как ножка и шляпка гриба, отделённые друг от друга. На сэре был видавший виды серый, наспех отглаженный смокинг старого покроя, на его жене – утяжелённое безвкусными «фасончиками» ядовито-зелёное атласное платье с пышной плиссированной юбкой-колоколом, портившей и без того широкую фигуру, которую венчал крикливый розовый бант.
    Небось, заказывают себе наряды в самом Париже, подумал Моран. А к чему? Только чтобы покрасоваться в этой глуши перед соседями?
    И ещё одна странная мысль промелькнула в его голове: вот сейчас они хорохорятся и принаряжаются, а пройдёт не так уж много времени – и потомки, разглядывая семейные фотокарточки, будут смеяться над этими одеяниями и находить их ужасно старомодными...






    Когда супруги уселись в резные кресла, заранее принесенные для них из гостиной, Моран спросил:
    – Скажите, пожалуйста, господа, в каких отношениях вы были с леди Соммерслейн?
    – В отношениях вполне приятельских, – ответил сэр Артур уверенным баритоном. – Никаких разладов между нами не бывало! Хотя и дружбы особой тоже.
    – Иногда мы собирались у неё или у нас, – добавила леди Эмили слащавым голосом. – Играли несколько робберов в вист, бридж или преферанс. Участвовали сама леди Соммерслейн, наша пара, а четвёртым усаживали либо Элизу, либо нашего сына Рональда.
    – О чём вы говорили, когда собирались вместе?
    – Обычные светские беседы! О завтрашней погоде на побережье Англии, о курсе доллара относительно британского стерлинга…
    – Когда вы видели леди Соммерслейн в последний раз?
    – Недели две назад, в церкви.
    – По-вашему, она была богата?
    – Трудно оценить её состояние, – замялась леди Эмили, – но кажется, в последние годы оно значительно снизилось.
    – Из чего вы делаете такие выводы?
    – Она всё реже стала жертвовать на приход и почти перестала бывать в гостях у священника. И к себе на вечера совсем не приглашала людей – кроме нас, да и то изредка.
    – Позвольте спросить, господа, эта вещь вам знакома?
    – Конечно! Это украшение нашего Ронни. Я сама посоветовала ему носить, – с гордостью сказала Эмили, беря цветок в руки. – Оно так облагораживает! С ним человек выглядит весьма элегантно, вы не находите?
    Моран не находил. Он спросил только:
    – Вы уверены, что это именно его, а не чей-то похожий цветок?
    – Безусловно! Узнаю свои стежки. А позвольте спросить, как он оказался у вас?
    – Мы нашли его на территории усадьбы. Он был обронен прошлой ночью.
    – Как же наш мальчик оказался ночью по ту сторону забора? – с фальшивым недоумением спросила Эмили.
    Моран ответил вопросом на вопрос:
    – Вам известно, что Рональд в последнее время увлечён мисс Литтл?
    – То, что у них недавно начался роман, не было для нас секретом. Смотрим мы на это благожелательно. Лизбет хоть и бедная девушка, а мы люди достаточно состоятельные, всё-таки наш сын учится в Оксфорде, – растекалась Эмили с явными нотками хвастовства, – но мы готовы ради его счастья принять её в нашу семью! Правда, сначала ему следовало бы доучиться, хотя мы способны пожертвовать ради счастья Ронни даже его учёбой!
    – Почему вы считаете мисс Литтл бедной?
    – Состояние леди Соммерслейн достанется наследнику, это само собой разумеется, а ей вряд ли перепадёт что-то. Да там особо и не наберётся!
    – Этот цветок, миссис Коллинзхоуп, – жёстко произнёс Моран, – был потерян именно тогда и именно в том месте, когда и где была убита леди Соммерслейн. Вот это обстоятельство и вызывает мой интерес!
    – Неужели вы думаете?.. – голос Эмили осёкся, она со страхом взглянула на Морана. – Вы что, подозреваете его?! Наш сыночек на такое не способен! Вы только взглянете на него и сразу поймёте: он и мухи не обидит!
    Второй раз Моран слышал это выражение. Точно так же говорила мисс Литтл о садовнике Хорсе. Но в том-то и ужас, что именно такие скромники оказываются подчас опасными преступниками (тут Моран вспомнил о «Собаке, которая не лает» – одном из старых дел Пуаро, когда убийцей оказался затурканный смиренник-секретарь).
    – Простите, но мне всё же придётся вызвать сюда самого Рональда.
    – Воля ваша, сэр! Он здесь, за дверью. Мы позовём его! Но знайте же: скорее солнце пойдёт по небу с запада на восток, чем мой мальчик поднимет на кого-нибудь руку! – выспренне и патетически провозгласила Эмили.
    – Да, моя супруга права, – подал наконец-то голос немногословный Артур Коллинзхоуп, – даю вам сто процентов гарантии и ещё десять сверху, что наш сын не мог сделать ничего такого!
    Промолвив эти слова, Коллинзхоуп с достоинством удалился, взяв супругу под локоть.
    – Как думаете, можно ли им верить? – задумчиво спросил Моран, поворачиваясь к Пуаро.
    Тот не ответил, тяжело размышляя о чём-то своём. Во время допросов Пуаро сидел в углу тише мыши, не вмешиваясь в их ход. Видя, что он по-прежнему сильно переживает происшедшее во время его отлучки, Моран решил не лезть с утешениями и весь переключился на предстоящую встречу с Рональдом Коллинзхоупом.






    – Вы хотели меня видеть, господа? – спросил молоденьким голосом появившийся в дверях Рональд. Круглое холёное лицо его с длинными светлыми ресницами так и просилось на обложку журналов «Эсквайр» или «Космополитен».
    «Этот парень избалован и самовлюблён до крайности», – пронеслось в мозгу у Морана.
    – Сэр Рональд, для скорейшего расследования дела я вынужден задать вам некоторые вопросы.
    – Я готов рассказать вам обо всём, что вас интересует, – несмотря на эти стандартные слова, в голосе юноши угадывался затаённый страх.
    – Садитесь, сэр Рональд. Скажите, сколько времени вы живёте в этих краях?
    – Мы с родителями обитаем здесь уже восемнадцать лет. Они приобрели по случаю домик неподалёку от «Трёх пихт».
    – Вы приехали сюда на лето из Оксфорда?
    – Да, я здесь на каникулах до конца августа.
    Чтобы не терять времени впустую, Моран решился пойти ва-банк:
    – Сэр Рональд, нам стало известно, что в ночь на 21 июля вы находились после полуночи на территории этой усадьбы.
    Его риск оправдал себя. Рональд мгновенно весь напрягся и нерешительно произнёс слабым голосом:
    – Я… я просто прогуливался.
    Моран понял, что угадал, и принялся с напором вбивать вопрос за вопросом в одну точку:
    – Прогуливались в то время, когда все ворота были закрыты? Прогуливались прямо возле дома леди Соммерслейн? Как же вы проникли внутрь? И именно в час её убийства?
    Рональд сжался ещё больше.
    – Ну, что же вы молчите? – продолжал напирать лейтенант, не давая Рональду опомниться. – Следствием доказано, что этот цветок принадлежит вам! И был оборонен в ту злосчастную ночь. Что вы на это скажете, уважаемый?
    Рональд сидел бледный и потерянный. Наконец он выдавил из себя:
    – Ну что же, придётся признаться, господа. Вы, как говорится, взяли меня за жабры. Так вот вам моя тайна: с недавнего времени я влюблён в Элизу Литтл! Мы начали встречаться с ней. Днём у нас в доме, а потом поздно вечером здесь, в усадьбе. Смею думать, что она отвечает мне взаимностью.
    – И как часто происходят у вас эти поздние свидания? – спросил Моран.
    – Совсем не часто. Пока.
    – На этой территории?
    – Да, мы встречались здесь около полуночи, когда все уснут.
    – Как же вы проникали сюда? Ведь все входы-выходы были заперты.
    – Недалеко от беседки есть пролом в верхней части стены, он спрятан под плющом. Через него можно пролезать под решёткой.
    – Кроме вас с Элизой кто-нибудь знал об этом ходе?
    – Нет. Разве что Томми может ещё помнить, мы с ним в детстве часто пользовались этим способом сбежать на волю.
    – Продолжайте, сэр Рональд.
    – Мы прятались с девушкой в ближайшей из теплиц. Это удобно: нас не видно, зато нам самим хорошо слышно, что делается вокруг.
    – Теплица – ваше постоянное место для встреч?
    – Раньше встречались в беседке, но в теплице оказалось лучше. Вообще-то мы виделись всего лишь четвёртый раз. Назначили эту встречу, как и прежде, на двенадцать часов ночи.
    – Вы не заметили на территории усадьбы что-нибудь необычное после того, как перелезли через ограду?
    – Нет, не заметил. Правда, когда я направился в условленное место, то в темноте увидел Тэрриджера. Он, видимо, вышел из парадного входа, потому что появился из-за угла дома.
    – Куда он направлялся?
    – Пошёл вокруг здания. Обходил его с задней стороны.
    – То есть вы можете утверждать, что Тэрриджер проходил в это время мимо окон леди Соммерслейн?
    – Да, могу. Не желая по понятным причинам встречаться с ним, я бесшумно забежал за сарай, чтобы переждать. Но там же оказалась и Элиза, которая тоже слышала шаги Тэрриджера и скрылась от него за стеной сарая. Когда я с ходу налетел на неё, она вскрикнула: «Ах!» Я испугался, что этот крик будет услышан и зажал ей рот ладонью. Мы постояли за сараем несколько минут, пережидая, когда шаги затихнут. Мне почему-то показалось, что Тэрриджер свернул с круговой дорожки.
    – Почему показалось?
    – Потому что шаги раздались от сарая в сторону дома, а уж затем удалились по направлению к фронтону. Когда всё затихло, мы уединились в парнике. Шептались и прислушивались.
    – Сколько времени вы находились там?
    – Около пятнадцати минут.
    – Вернулись вы тем же путём?
    – Да.
    – Значит, когда вы возвращались через забор, было около двадцати минут первого, так?
    – Выходит, так, сэр.
    – Всё ясно. Можете идти, вас ждут родители! И возьмите обратно своё украшение. Ведь ваша мать считает, что оно облагораживает внешность!






    – Поглядите на эту мисс Литтл! – принялся возмущаться Лейб. – Уж такая фиалка с виду, а что вытворяет: вцепилась в этого богатенького Коллинзхоупа-младшего, бегает к нему по ночам, а нам ни слова! Цветок она, конечно же, узнала. Говорил я вам: такая может и дальше пойти ради своих корыстных планов, и даже дойти до убийства. Не забывайте о тихом ом…
    Тут внезапно вошёл Боттерилл, и сержант прервался на полуслове.
    На этот раз секретарь выглядел виноватым:
    – Господа, я должен был сразу вам сказать, но укрыл важный факт. Цветок принадлежит Рональду Коллинзхоупу, я догадался об этом почти сразу.
    – Значит, вы знали, что мисс Литтл встречалась с ним ночью? Почему же вы скрыли это от нас?
    – Не в моих принципах выдавать чужую личную жизнь! Я бы не поведал вам этой тайны, если бы не желание помочь следствию.
    – Вы повели себя благородно!
    – Не буду скрывать, мне самому нравилась Элиза, – видимо, секретарь решил в ответ на одобрение Морана ответить ему откровенностью, но говорил по-прежнему сухо, без выражения. – Мой интерес к ней могли истолковать не в мою пользу, потому я таил свои чувства. Но когда увидел, что она сошлась с этим нарциссом Ронни, отошёл в сторону. Считаю, что поступил определённо так, как подобает порядочному джентльмену! Она влюблена в него, и никакие доводы на неё не подействовали бы. Хотя подозреваю, что если и состоится их брак, то он будет браком по расчёту.
    – Сэр Роджер! – в своём удивлении Моран обратился к секретарю почтительнее, чем того требовал этикет. – Вы же сами уверяли нас позавчера, что мисс Литтл совершенно лишена расчётливости.
    – Элиза?! Да чёрта с два! – не выдержав, всё-таки взорвался Боттерилл. – При чём здесь Элиза? Я говорю о Коллинзхоупах. Для Рональда и его родителей она просто находка и спасение! Это единственная возможность поправить свои дела. Так они полагают.
    – Разве они не богаты? Сами видите, как они одеваются.
    – Показуха! Только на старые тряпки у них и хватило денег, надо же «держать фирму» перед окружающими. Оксфорд-то сынку пришлось бросить! Хотя в этом случае дело в несостоятельности не только материальной, но и умственной.
    – Но они сейчас уверяли нас, что достаточно обеспечены и готовы ввести в свой дом бедную мисс Литтл едва ли без гроша в кармане, лишь бы увидеть сына счастливым!..
    – Врут! Все трое – лгуны и притворщики! – вскричал Боттерилл. – Они тут, подозреваю, свою линию гнули. Будто бы богатенькие, будто бы Элизу, так и быть, готовы принять! Но они-то полагали, что леди намерена завещать всё воспитаннице – госпожа как-то поделилась с ними за вистом своими планами. Вот и смекнули, что нехудо бы занять поскорее тёпленькое местечко, пока кто-нибудь не опередил! Боялись меня здесь и даже Томаса за океаном. Ведь не было секрета в том, что госпожа поначалу хотела поженить их обоих. Поэтому сознательно и поспешно толкали сыночка на встречи с ней, советовали ему не оплошать! Нарочно приглашали её в свой дом. Знали, что молоденьких девушек этот красавчик умеет в себя влюбить! А потом делали вид, что им неизвестно об их начавшихся свиданиях.
    – Значит, всё это совершалось и с их, и с его стороны из корыстных побуждений?
    – Ну конечно! Они-то думают, что состояние леди Соммерслейн по крайней мере втрое больше, чем на деле. Рассчитывали едва ли не на полмиллиона! Никакой любовью тут не пахнет, это ясно. А сами-то Коллинзхоупы давно обеднели, я видел их счета и долги в банке.
    – Благодарю вас, мистер Боттерилл! Вы открыли нам глаза.
    – Рад был помочь!






    – Мисс Литтл, – начал Моран без обиняков, – сейчас мы не будем касаться смерти Хорса. Поговорим о другом: вы скрыли, что встречаетесь с Рональдом Коллинзхоупом!
    Элиза на несколько секунд смутилась, но тут же перешла в наступление:
    – Это что, представляет для вас интерес? Да, встречалась! Что здесь предосудительного? Мне не хотелось сообщать вам, это личное…
    – Теперь уже нет ничего личного, не обессудьте! Потому что во время вашего последнего свидания, как помните, была убита леди Соммерслейн.
    – Это ужасно, ужасно! Но я не предполагала, что наша встреча с Ронни будет иметь значение для следствия.
    – Как всё происходило? Будьте любезны рассказать нам!
    – Я вышла в сад в полночь, – обречённо начала Элиза монотонным голосом. – Мы договорились встретиться в теплице. И тут я услышала шаги! Но это был не Ронни, а Тэрриджер – шаги были тяжелыми. Я зашла за сарай…
    – Почему туда?
    – Если бы я направилась сразу в теплицу, то могла быть замечена, поэтому стояла за сараем, прислонясь к задней стенке.
    – Долго стояли?
    – Около пяти минут. Вдруг кто-то едва не налетел на меня с ходу. Я со страху вскрикнула. Это был Ронни, он тоже спрятался от дворецкого, которого увидел на дорожке возле дома.
    – И вы оба решили переждать?
    – Да, мы тихонько переместились в теплицу и постояли там ещё минут десять-пятнадцать, слегка обнявшись. Большего я ему не позволяла, – добавила Элиза, краснея, – мы ведь начали встречаться совсем недавно!
    – Продолжайте, пожалуйста.
    – Мы испугались и почти не разговаривали, да и то лишь шёпотом. Вскоре Ронни полез обратно, поскольку я не желала, чтоб он оставался дольше, раз уж здесь находится Тэрриджер.
    – Ладно, с этим всё ясно! Теперь вопрос «из другой оперы». Известно ли вам было, что покойная леди Соммерслейн намеревалась оставить вам всё своё наследство?
    – Она что-то такое говорила иногда под хорошее настроение. Мол, если я буду оставаться такой же послушной девочкой, то наследством она меня не обидит! Мне было как-то всё равно.
    – Вам не нужны были деньги?
    – Многого мне не требуется, я с детства привыкла довольствоваться минимумом. Прокормить себя я в любом случае смогу, пока молода и умею рукодельничать. А словам её я не придавала значения!
    – Почему?
    – Госпожа была человеком настроения и всегда могла неожиданно изменить планы, это во-первых. Например, снова отписать всё Томасу. А во-вторых, я была уверена, что она проживёт ещё долго! Поэтому старалась не думать об этих эфемерных деньгах и не принимать их в расчёт.
    – Вы говорите вполне разумные вещи, мисс Литтл, – признался лейтенант.
    После её ухода Моран промолвил:
    – Не похоже, что Элиза способна на недобрые деяния. Да и равнодушна она к деньгам!
    – Всё это у них напускное! – возразил Лейб. – Сколько я знал прехорошеньких дам, которые делали вид, что богатство их не интересует. А покажи им серьги за четыре сотни – тут же и растают!
    Моран почему-то обиделся за Элизу, несмотря на то, что ещё совсем недавно был сердит на неё:
    – Мне показалась, что она вовсе не такая!
    – То есть вы клоните к тому, что данных преступлений она не могла совершить?
    – Если опираться на голые факты, – трезво заключил Моран, – то теоретически она попадает в число подозреваемых. Правда, слаба физически для таких дел!
    Тут Пуаро впервые подал голос из угла:
    – А чтобы задушить пожилого человека удавкой, особой силы и не требуется! Стоит лишь затянуть её и удерживать на шее жертвы некоторое время. Это может сделать даже хрупкая женщина. Шаги у мисс лёгкие, она могла бесшумно подойти к окну и с достаточной сноровкой накинуть петлю.
    – Да вы, я вижу, специалист в этом деле! – пошутил Моран. – Признайтесь-ка, мистер детектив, сколько человек за свою жизнь вы уже задушили таким способом?
    Пуаро громко рассмеялся и моментально отпасовал шутку обратно:
    – С десяток, не больше! В среднем выходит раз в два-три года. Так что поводов для волнения у вас пока нет, господин следователь!






    После очередного допроса Элиза, расстроенная смертью садовника и тем, что пришлось открыть этим чужим мужчинам личную тайну, отправилась бродить вдоль грядок. Горестно взирала она на освещённые закатными лучами «тыквенные угодья», как их полушутливо называли обитатели замка. Слёзы душили её.
    «Бедный старый дядя Билл! Как он нянчился со мной в своё время!.. Он катал меня на плечах, подолгу играл со мной, девчонкой… Собственный внук его погиб, утонув в реке, а взрослые дети жили в Лондоне. Вот и остался он неприкаянным. И может быть, к бутылке стал прикладываться от одиночества».
    В это время седовласый человек остановился за оградой возле калитки, прислонив к ней какой-то мешок. Потрясённая второй смертью в доме, Элиза сначала не обратила на него внимания. Она думала, что это кто-то из деревенских поставщиков. Но человек упорно продолжал стоять в ожидании, глядя на неё и на тыквы.
    Элиза очнулась, подняв глаза:
    – Вы кого-то ждёте, мистер?
    – Жду, милая! Господина садовника здешнего, мистера Хорса.
    Элизу, как ни была она удручена, внутренне позабавило слово «господин», настолько не вязалось оно с дядей Биллом. А старик продолжал:
    – Договаривались мы с господином садовником свидеться здесь в половину седьмого, как и вчера.
    Тут только вспомнила Элиза сквозь пелену горя: Хорс что-то говорил ей об этом человеке.
    – Ах, это вы! Кажется, вы принесли какое-то средство?
    – Да, принёс, прелестная девочка.
    Элиза никак не отреагировала на комплимент.
    – Представляете, сэр…
    – Сидвелл.
    – Сэр Сидвелл, случилось ужасное несчастье… – губы её задрожали.
    – В чём дело?
    – Он мёртв! – выпалила она и поспешно отвернулась.
    – Что вы говорите?! – вскричал незнакомец, потрясённый не меньше, чем она.
    – Утром нашли на берегу его тело, – и она, печально всхлипывая, рассказала ему об утреннем происшествии.
    – Дела-а, – вздохнул Сидвелл. – Что же делать, никто из нас не избегнет суда высшего.
    – Но это ужасно, ужасно, согласитесь! – и Элиза вновь, не выдержав, разрыдалась.
    – Успокойтесь, милая девочка! Да, тяжело вам сейчас, понимаю.
    Если бы не разделявшие их чугунные узоры калитки – может быть, он отечески положил бы ей руку на плечо. А она готова была припасть к нему на грудь. Но металлическая преграда мешала ему в полной мере высказать ей своё по-настоящему глубокое сочувствие.
    Элиза сразу прониклась к старику симпатией и доверием.






    Появилась хмурая экономка, недовольная своей недавней слабостью в присутствии полицейских. Она уже оправилась от потрясения, вызванного разоблачением её тёмных делишек, и постаралась снова быть собой. Не обращая внимания на незнакомого человека за оградой, миссис Рэтлифф подошла к Элизе:
    – Милочка, вас не затруднит полить сегодня вечером эти тыквы? А заодно хорошо бы пройтись с лейкой и по парникам.
    – Конечно, Филис, я это сделаю!
    – Добрый день, миссис! – деликатно подал Сидвелл голос из-за забора. – Приношу соболезнования по поводу преждевременной смерти вашего служащего.
    – Здравствуйте, мистер! Не знаю, как вас и величать. Да чего уж там теперь-то, собственно… сам виноват! – экономка, всегда недолюбливавшая Хорса, проворчала это только для того, чтобы что-нибудь сказать.
    – Ну ладно, госпожи хорошие, – сказал Сидвелл, видя, что Элиза собирается возразить Филис и чувствуя неуместность своего пребывания здесь.– Извините, что побеспокоил. Прощайте, пойду уж!
    – И вам всего хорошего! – напутствовала его экономка довольно доброжелательным для неё тоном: ей захотелось смягчить свою предыдущую грубую реплику. Затем она повернулась к Элизе:
    – Вот беда-то, милочка! Кто же теперь будет управляться со всем этим хозяйством? Билли худо-бедно, но делал свою работу.
    – А знаете что, господа? Я рискнул бы предложить вам свои услуги, – скромно отозвался Сидвелл, не успевший отойти далеко.
    – Вы что, сударь, тоже из садовников будете?
    – Служил когда-то по этой части. Теперь вот пришёл помочь коллеге, а его уж и нет!
    – Это мистер Сидвелл, он принёс удобрение для тыкв, – сказала Элиза.
    Как видно, даже миссис Рэтлифф прониклась обаянием старика. А она редко кому симпатизировала.
    – Эх, мистер Сидвелл, если б не возраст ваш, попросила б я вас к нам на службу! Видно, в этом деле разбираетесь, да и порядочный вы человек, коли оказываете помощь. И не выпивоха вроде! А то у нас всё в парниках и в саду погибнет теперь быстро. Дело-то не терпит, за растениями уход и уход нужен! Лизбет одной не справиться.
    – А что, госпожа, – встрепенулся Сидвелл, – я бы, пожалуй, и не отказался! Хочется, понимаете ли, тряхнуть стариной. Вы на годы не смотрите, я ещё каштанчик твёрдый! Надеюсь, с оплатой вы меня не обидите?
    – Билл получал двенадцать шиллингов в неделю.
    Видно, с финансами у старика было не густо, потому что он без споров и торгов с охотою согласился на эти условия.
    Миссис Рэтлифф прибавила:
    – Оформить, правда, через агентство сразу не сможем, коль такая беда у нас. Секретарю не до того нынче! Так что плату получите позже.
    – Э, ерунда! Я вам верю.
    Если бы рядом находился месье Пуаро, от него не скрылось бы удовлетворение, которое старик изо всех сил пытался спрятать подальше, понимая его неуместность в этих печальных обстоятельствах.
    Чувствуя себя уже в новой должности, Сидвелл сказал:
    – Схожу домой, переоденусь да возьму всё необходимое. А через часок, с вашего позволения, и приступлю! Человек я не суеверный, не боюсь заступать на место покойника. Спасать-то вашу растительность и вправду надо!
    Довольно быстро он вернулся, переодетый уже в рабочую одежду. За плечами у него висела небольшая дорожная торба. Экономка кратко ввела его в курс дела.
    – Не извольте беспокоиться, – ответил он старомодной фразой. – У вас свои заботы, у меня свои! – и направился прямиком к парникам.






    Атмосфера в доме ближе к ночи стала ещё более тягостной. Все домочадцы ходили тихие и удручённые, словно ждали с наступлением полуночи очередного страшного события рядом с собой. Моран попросил никого из живущих в замке не отлучаться за ограду, а по возможности и из самого замка, пока продолжается следствие.
    «Следствие!.. Звучит красиво, но по сути-то никакого следствия и нет! Результативность нулевая...»

    А мистер Сидвелл к концу дня доказал, что наняли его далеко не зря! Он окучил и удобрил все тыквы, подвязал фасоль, подстриг кусты гортензии и барбариса, подрезал ветви на вишнёвых и грушевых деревьях. Перед этим даже сбегал зачем-то в дом. Он всё успевал, несмотря на годы!
    О необходимости заполнения вакансии садовника дворецкий сообщил Томасу Уилкинсу, с трудом продравшему глаза к восьми часам вечера. Принеся тому в комнату на подносе обед, Тэрриджер показал этим сэру Томасу, что готов служить свежеиспеченному хозяину, кровному родственнику покойной. Один лишь Всевышний мог понимать, легко ли было дворецкому внутренне принять новое положение вещей!
    Известие о том, что появилась подходящая кандидатура, более того: этот человек, протеже миссис Рэтлифф, уже приступил к работе, – Томас воспринял равнодушно. Страдая головной болью, он вяло махнул рукой:
    – Пусть штатами занимается экономка, ей видней. Не до овощей сейчас!

    Пуаро на весь сегодняшний день ушёл куда-то в тень и, в отличие от вчерашнего, почти никак не проявлял себя ни на допросах, ни в свободные от них часы. Он бесшумно бродил по усадьбе, вновь посетил сарай и места обоих убийств, после чего просидел часа полтора в беседке. Правда, вечером сыщик всё-таки поговорил с Томасом, очнувшимся (вопреки предположениям дворецкого) уже достаточно для того, чтобы провести беседу в саду, возле сарая. Но на сей раз разговор вёлся неофициально, и его содержание Пуаро скрыл пока ото всех.
    Остаток дня детектив просидел в зале с отстранённым видом, покуривая сигару. В глубине души Морана всё ещё теплилась надежда, что Пуаро раскроет оба преступления. Но, зная о скрытности сыщика и нежелании делиться выводами раньше времени, лейтенант решил не лезть к нему с расспросами и утешениями. Лучше подождать, пока тот сам «дозреет»! Известно было, что Эркюль Пуаро открывает свои умозаключения лишь тогда, когда сочтёт нужным.
    А пока придётся Морану повариться в собственном соку и, не надеясь на чужие мозги, поднапрячь свои. Тем паче, что для этого появилась новая пища, в том числе в виде письма от нотариуса Пинчелла, доставленного с вечерней почтой. Его ответ кратко гласил:

    «Многоуважаемый младший лейтенант К.Моран!
    1) Состояние леди Клементины Марии-Терезы Соммерслейн, не считая недвижимости, на сегодняшний день составляет 188 тысяч фунтов 13 шиллингов в ценных бумагах и акциях.
    2) Завещание на имя Элизабет Литтл леди Соммерслейн не присылала мне ни в черновом, ни в чистовом варианте. Следовательно, сэр Уилкинс по истечении положенного срока сможет воспользоваться указанной выше суммой за вычетом надлежащего налога. В этом случае по текущему курсу она составит 162 тысячи фунтов, 19 шиллингов и 11 пенсов.
    Всегда к вашим услугам м-р Н. Пинчелл».

    Прочитав послание, Моран глубоко задумался.
    Итак, секретарь сообщил правду. Значит, и его рассказ о Коллинзхоупах тоже, скорее всего, соответствует истине. А в свете этой информации дело ещё более усложнилось. В поле зрения появились новые охотники за состоянием старой леди, да ещё целых трое. Как будто мало было прежних подозреваемых!
    Что же касается гибели Хорса, то к их числу прибавился Томас Уилкинс, который уж на этот-то раз в той же мере имеет шансы быть уличённым, как и все остальные.
    Теперь ясно, что убийство садовника имело целью устранение случайного свидетеля. И если леди Соммерслейн теоретически мог убить некто пришлый, то бишь визитёр со стороны, то Хорса прикончил обитатель усадьбы – во всяком случае из тех, кто находился в это время на её территории, пока Пуаро с Лейбом были в отъезде.
    Кто же преступник?
    Посмотрим на дело в свете новых фактов.






    Начнём с Томаса. Получив известие о смерти Хорса, он напился и залёг в постель. Может быть, всё это игра, притворство – для того, чтобы его нельзя было допросить по свежим следам?
    Мы ещё так мало знаем его! На что он способен? Неспроста секретарь намекает, что алиби Томаса в первую ночь пребывания в Англии – слишком уж напоказ.
    Но по теории устранения свидетеля оба преступления – дело рук одного человека! Выходит, это не Уилкинс. Да и не мог Томас с его слабохарактерностью хладнокровно совершить убийство тёти и служащего, а после этого ещё и разыгрывать спектакль невинности! И хотя на Диком Западе чего только не наберёшься – всё равно не в его это стиле, насколько удалось узнать Томаса за эти три дня. Ничего странного в поведении сэра Уилкинса как будто бы не обнаруживается. Ведёт он себя так, как и должен себя вести молодой человек, узнавший о кончине родственницы.
    Значит, нужно начинать раскручивать клубок с первого из преступлений…
    Предположим опять-таки, что убийца леди – Элизабет Литтл. Что у нас есть против неё?
    Первое: то, что она была на месте убийства в то время, когда оно совершалось. Второе: она нередко имела дело с проволокой, сама в этом призналась. И третье: возможно, Элиза полагала, что завещание на неё уже составлено – и не утерпела, не захотела ждать!
    С другой стороны – мисс Литтл субтильная, чувствительная особа, а чтобы быстро и бесшумно задушить человека, нужна мужская сила, сноровка и железные нервы. Особенно в случае с садовником, когда на открытом месте вариант незаметного подкрадывания не срабатывал. Элиза едва ли бы справилась! Хотя Пуаро с этим утверждением и не согласен.
    …Теперь секретарь. Не перебарщивает ли он в старании быть честным?
    Поняв, что у мисс Литтл начался роман с соседским юношей, ушёл в сторону, как сам он говорит, чтобы не быть третьим лишним. Боттерилл болезненно самолюбив и раним, и теперь в нём говорит обида воздыхателя, попытавшегося однажды объясниться и получившего, по словам экономки, отставку. Причём ради гораздо менее достойного кандидата, которым движет лишь голый расчет! Из ревности, которую видно невооружённым глазом, он и открыл следствию истинную подоплёку свиданий молодых людей! Щепетильный в делах чести, секретарь сам неравнодушен к девушке, но при этом мучительно боится, что его ухаживания Коллинзхоупы тоже восприняли бы как погоню за богатой невестой. А ему страшно не хотелось вставать на одну доску с Рональдом! Потому и замкнулся он в себе, из гордости не обнаруживая свои чувства.
    Признался, что тряпичный цветок принадлежит Рональду, хотя было поздно, мы и так узнали к тому времени его хозяина (а может быть, и Боттерилл знал, что мы уже знали? – тогда это ему ничем не грозило). Назвал точную сумму на счетах госпожи (а если он догадывался, что мы можем получить такую информацию помимо него по другим каналам, то это был опять-таки лишний повод показать свою лояльность к нам, – и не исключено, что делается это неспроста).
    Боттерилл полагает, что Пуаро несправедливо защищает Уилкинса, и это говорит о ревности секретаря не только к Рональду, но и к Томасу. А его активная критика методов Пуаро наводит на простую мысль: не запахло ли тут для него жареным? Не опасается ли он, что Пуаро на пороге раскрытия истины?
    …Тэрриджер. Этот человек последним видел живую госпожу и первым обнаружил мёртвого Хорса. Совпадение ли сие? Если абстрагироваться от личностных качеств дворецкого, от его замкнутости и чопорности (а не маска ли это?), он вполне мог совершить оба грязных дела. Вопрос только – зачем? Как ни крути, а линию дворецкого нужно будет позднее исследовать более детально.
    …Что до экономки миссис Рэтлифф, то она при последней встрече умело и убедительно била на жалость. Так убедительно, что пришлось пообещать ей не заводить нового дела! Может быть, зря? Не перехитрила ли она всех нас? Закавыка в том, что смерть госпожи как работодательницы была невыгодна экономке, даже если бы она и не мухлевала со счетами. Терять такую работу было совершенно не в интересах миссис Рэтлифф!
    …И наконец, Рональд Коллинзхоуп и его родители. Для окружающих – состоятельная семья, которая в ближайшем будущем благородно введёт в свой дом бедную девушку ради счастья сына. На деле – обедневшие Коллинзхоупы уверены, что Элиза рано или поздно разбогатеет, а потому и затеяли операцию обольщения девицы своим красавчиком Ронни.
    Если эти предприимчивые Коллинзхоупы по какой-либо причине предполагали, что завещание в пользу воспитанницы уже составлено ("Представляю, – язвительно подумал Моран, – каково будет смазливому парню узнать, что старушка так и не успела его написать!"), то кольцо подозрений всё более сжимается вокруг Рональда и компании. Во-первых, он тоже в этом случае был материально заинтересован в незамедлительном устранении госпожи, а во-вторых, наряду с Томасом и Элизой, Рональд знал о замаскированном лазе в стене и единственный пользовался им. Все эти факты говорят против него и родителей. Сам Ронни совсем ещё ребёнок и вряд ли годится для заранее обдуманного преступления, матушка его слишком слащава и манерна для убийцы, а вот отец – это вещь в себе! Мы не знаем, на что он способен.
    ...В конце концов Моран не выдержал и перед сном поделился своими размышлениями с Пуаро и Лейбом:
    – Никакого просвета! Бьюсь, как рыба об лёд.
    – Да и я голову ломаю, – признался Лейб. – Загадочное, чёрт возьми, дельце нам досталось!
    Но сыщик на этот раз был наконец-то куда более многословен:
    – А у меня кое-какие догадки уже есть. Но я вам пока ничего не скажу! Не таков папаша Пуаро, чтобы уличать, не имея веских доказательств. Господа, я пристально наблюдал сегодня за всеми допрашиваемыми и должен признаться, что никто из них не вызвал у меня особого интереса. Мне нужно ещё кое-что додумать и почитать! Лейтенант, вы говорили, что у леди неплохая библиотека, в том числе на медицинские темы? Меня интересуют прежде всего книги по психиатрии. Пока же могу сказать одно: для меня это дело всё более проясняется, – произнёс Пуаро, загадочно улыбаясь. – Можете считать, что я уже почти раскрыл его! И поскольку я чувствую себя виноватым за второе преступление, то сам даю себе ровно половину суток на вычисление… э-э… бандита. Торжественно обещаю всем: я буду не Эркюль Пуаро, если завтра в полдень не назову вам его имя! В любом случае мне совершенно необходимо завтра же отбыть в Турцию, так что время моё крайне ограничено. Прошу вас ровно к 12 часам собрать в гостиной всех, включая Коллинзхоупов и прислугу замка. Чем больше народу, чем лучше для дела! Итак, господа полицейские, наступает исторический момент: серые клеточки моего уникального мозга завершают свою грандиозную работу!






    На этот раз ночь, по счастью, прошла без происшествий.
    К назначенному времени, то есть ровно к полудню, в зал, который до описываемых событий обычно пустовал, и в котором ещё лет пятнадцать назад Соммерслейны устраивали для гостей танцы под радиолу, начал стекаться народ.
    Моран с Лейбом предусмотрительно принесли полтора десятка стульев и расставили их в три ряда, по пять стульев в каждом.
    Впереди расположились: семья Коллинзхоуп – Артур с Эмили в своих знакомых уже нарядах и Рональд с неизменным цветком в петлице; на некотором расстоянии от них примостилась Элиза, скромно держа руки на коленях, а рядом с ней, по другую сторону, с унылым выражением лица сел Томас Уилкинс.
    В среднем ряду разместились дворецкий Уильямс Тэрриджер, всё такая же осанистая и неприступная экономка Филис Рэтлифф, и Моран с Лейбом, а поодаль уселся Боттерилл с презрительной миной на лице, не пожелавший сесть рядом с миссис Рэтлифф.
    Остальные поместились на «галёрке», в дальнем ряду: кухарка Эвери Фут, с лица которой не сходило пугливо-почтительное выражение, горничная Эдит, посудомойка, конюх, и наконец – старый (он же новый) садовник Сидвелл, который, кряхтя и стуча посохом, пришёл в своём чёрном фартуке с большими карманами и сел у образовавшегося вдоль стены прохода, выставив в него негнущиеся ноги.
    Всего собралось шестнадцать человек, включая самого Пуаро, который остался стоять, возвышаясь над всеми.
    В тишине слышны были вздохи Элизы, тяжёлое дыхание Тэрриджера, скрип стула под Томасом и шуршание платья миссис Коллинзхоуп.
    Когда мизансцена была готова, Пуаро взглянул на часы, свисавшие с его шеи на шнурке, обвёл зорким взглядом присутствующих и, выждав для вящего эффекта небольшую паузу, начал говорить:
    – Господа! Я рад тому, что вы все в сборе. Время не терпит, поэтому я позволю себе начать. Итак, друзья, смею думать, что я вычислил преступника. Да-да, Эркюль Пуаро выполнил свою миссию и теперь собирается в связи со срочными делами покинуть ваше приятное общество. Это было нелегко, поверьте! Но теперь я знаю, кто из обитателей замка совершил оба убийства. И открою вам его имя!
    Публика начала настороженно переглядываться. Недоверие друг к другу пролетело по рядам. Но Пуаро поспешил успокоить сидящих:
    – Не бойтесь, его нет среди вас! Убийца леди Соммерслейн покаран провидением и через двое суток после преступного деяния сам окончил бренное своё существование. Окончил не самым красивым образом – упав лицом в воду. После изучения специальной литературы я пришёл к выводу, что все мы ошибались – и лейтенант Моран, и я, и доктор Олберн. Да-да, господа, это всё-таки садовник Билл Хорс! Его смерть – действительно несчастный случай, – поскольку Пуаро явно рассматривал свою речь как неизбежную дань традиции, он говорил быстро, почти скороговоркой. – У хронических алкоголиков случаются психические заболевания, и в данном случае имеет место редкая болезнь «alko-auto-strangularis». При обострении человек хватает себя за горло, и в бессознательном состоянии возможна асфикция вследствие самоудушения. Потеряв сознание, Хорс упал в воду и захлебнулся.
    – Не верю. Это не он! – вырвалось у Боттерила.
    Но Пуаро, не обращая внимания на возглас секретаря, торопился высказаться дальше:
    – Теперь более сложный вопрос: зачем Хорсу понадобилось убивать леди Соммерслейн? Но чем сложнее вопрос, тем проще ответ! Тяга к спиртному при данной душевной болезни провоцирует на бессознательные действия. Госпожа была для него препятствием к питию – тем паче, что в тот вечер пригрозила увольнением! После полуночи Хорс, пребывая в сомнамбулическом состоянии, зашёл в сарай, механически отрезал кусок проволоки и задушил хозяйку, а затем вернулся домой и продолжал спать. Он ничего не помнил позднее. Вот видите, господа, как всё просто! – поспешно закончил выступавший. – Не виноваты ни сэр Рональд, ни мистер Тэрриджер, ни мисс Элиза, ни тем более сэр Томас, ни даже мистер Боттерилл, так рьяно критиковавший меня!
    При последних словах секретаря чуть передёрнуло. Вздох облегчения пронёсся по рядам. Томас сидел задумчивый, Элиза тайком утирала слёзы, на лице Боттерилла застыло скептическое выражение. Лицо дворецкого Тэрриджера ничего не выражало, а прислуга принялась активно перешёптываться.
    – Спасибо вам за помощь, дорогой месье! – растроганно произнёс Моран.
    – Не за что благодарить, – скромно откликнулся Пуаро. – И настоятельно прошу вас: не упоминайте моего имени в официальных донесениях!
    Моран был доволен, что раскрытие будет считаться его заслугой. Не за горами повышение! А Пуаро, сдержанно улыбаясь и раскланиваясь, принимал поздравления и отступал к дверям.
    – Итак, моя миссия закончена, и я позволю себе отбыть восвояси! Меня ждут дела поважнее. За мной должна прибыть машина, так что позвольте распрощаться!
    В этот момент с улицы действительно послышался шум мотора. Автомобиль, судя по звуку, подъехал к воротам здания и остановился. Пуаро круто развернулся к выходу. Люди уже собрались расходиться, как с «галёрки» прокряхтел голос старого Сидвелла:
    – Одну минуту, господа! Разрешите и мне сказать кое-что.






    Все без исключения взоры изумлённо обратились к нему. Что путного может добавить человек, который только второй день здесь? Пуаро застыл в нетерпеливом развороте туловища. А Сидвелл поднялся со стула и невозмутимо продолжал:
    – Прошу вас, господа, сесть по-прежнему! Вот так... Я рад, что надежды мои оправдались, и что мне снисходительно позволили присутствовать на этом собрании без сословных различий, – говорил он, пробираясь тем временем по проходу между рядами стульев. – Хоть я и никчёмный, старый ворчун, мне тоже есть что поведать вам, дорогие мои! Для этого я даже выйду вот сюда, «на сцену».
    Расправив плечи, Сидвелл протиснулся вперёд. Выставляя перед собой неизменную палку, он вплотную подошёл к Пуаро. Все замерли.
    И тут случилось неожиданное! С грохотом отбросив посох, Сидвелл гневно ткнул всей пятернёй в грудь Пуаро и сурово прогремел на весь зал твёрдым голосом:
    – Вот кто убил леди Соммерслейн и садовника Хорса!
    Все обомлели. А Сидвелл стремительным кошачьим движением схватил стоящего перед ним человека за левый ус и, сильно потянув, внезапно... оторвал его! Тот едва устоял на ногах, а затем, онемев от дерзости садовника, издал протяжный вопль на вдохе:
    – Что вы себе поз…?!
    Он потянулся было обеими руками к лицу, но Сидвелл тут же воспользовался этим и ловко защёлкнул оба его запястья наручниками, появившимися из широкого кармана его фартука. После этого он резко дунул два раза в свисток, извлечённый левой рукой из-под воротника, а правой тем временем спокойно сорвал со стоявшего второй фальшивый ус. Затем Сидвелл коротко и по-свойски бросил полисмену с нашивками капитана на левом рукаве, быстро входящему в зал:
    – Инспектор Джепп, уведите этого самозванца!
    Появление старшего полицейского инспектора Скотланд-Ярда Джеймса Гарольда Джеппа было для Морана новой неожиданностью. Публика же и вовсе не могла прийти в себя от разыгравшегося перед ней спектакля.
    – Вот мы вас и накрыли, Боб! – зловеще произнёс инспектор, вслед за которым в зал шумно ввалилсь два охранника в блестящих касках.
    – Проклятье! Чёрт бы вас всех побрал!.. – яростно выругался «сыщик», с которого моментально слетел весь его светский лоск. От его респектабельности не осталось и следа! В одно мгновение она сменилась нервной агонией, сопровождаемой рыком затравленного хищника.
    После минутной тишины, когда под дулом револьвера Джепп вывел лже-Пуаро в сопровождении обоих солдат на улицу, по залу пронёсся ропот. Сидвелл повернулся к сидящим:
    – Моя борода тоже не настоящая, – он осторожно отодрал её от лица,– но она не причиняла мне много неудобств. Зато вот это надоевшее украшение я сниму с радостью, ибо здесь жарковато!
    Он стащил с головы тяжёлый парик с седыми патлами. Все увидели блестящую лысину на яйцеобразном черепе, окаймлённую иссиня-чёрными волосами, добродушный взгляд кошачьих глаз и довольную улыбку между розовыми щёчками. В один миг Сидвелл помолодел, сбросив лет двадцать. Куда девалась шаркающая походка и кряхтящая речь? Теперь перед обомлевшими зрителями стоял совсем другой человек! И человек этот галантно, вовсе не по-садовничьи, поклонился публике:
    – Эркюль Пуаро к вашим услугам, господа!
    Моран с Лейбом остолбенело смотрели на это преображение, хотя, казалось бы, сюрпризов на их долю уже хватило. Гости же испытали потрясение и облегчение одновременно.
    – Ах! Вот это пассаж! – вскрикнула та же Эмили Коллинзхоуп.
    Вслед за ней послышались восклицания остальных:
    – Какой номер!
    – Ну и розыгрыш!
    В зал таким же скорым шагом вернулся старший инспектор Джепп со звериной мордочкой и умными глазами. Он наспех обменялся дружеским рукопожатием с Сидвеллом-Пуаро, а затем его бодрый голос перекрыл восклицания собравшихся:
    – Боб Гервенталь, опасный преступник-рецидивист, бежавший из Чикаго, арестован и посажен в экипаж под конвоем. Этот тип задушил проволокой ещё восемь человек в Штатах! Он участник банды южан из известного в Америке "Преступного синдиката" под предводительством Джованни Торрио, «папы Джонни». Его уже настигала американская полиция, но он сумел увернуться из-под её носа и проникнуть на судно, отплывавшее в Англию. Однако теперь вам больше некого опасаться!
    Этот голос подействовал на людей успокаивающе, разрядив обстановку в помещении.
    – Господин инспектор! – вкрадчиво спросил первым пришедший в себя Боттерилл и даже, дурачась, слегка поднял руку, словно в школе. – А вы уверены, что на этот раз человек, стоящий перед нами, действительно подлинный сыщик, а не очередной переодетый преступник?
    – Ну, разумеется, – суровое хорькообразное лицо старшего инспектора Джеппа расплылось в широкой улыбке. – Я прекрасно знаю дражайшего месье Пуаро и по личным, и по служебным делам! Он тоже в своё время служил в бельгийской полиции, и позднее не отказывал в помощи нашему департаменту. О его блестящем раскрытии кражи в «Метрополитен» до сих пор говорят в управлении! А похищение премьер-министра? Мы тогда с ног сбились, и если б не он… Словом, ручаюсь вам, что уж на этот раз перед вами самый что ни на есть истинный Эркюль Пуаро! Правда, мне самому странно видеть его без усов, лакированных туфель и безукоризненного белого костюма. Он-то меня и вызвал вчера после убийства Хорса! Я бросил всё и поспешил сюда из Лондона.
    – Браво! – закричал с места Рональд Коллинзхоуп. – Только вам, месье, и было под силу распутать столь сложное дело!
    Пуаро самодовольно улыбнулся. Но быстро спохватился и поспешил произнести:
    – Что вы, это просто случай! Мой труд по раскрытию преступления состоял разве только в том, что я решился сбрить усы. Для меня это самый героический поступок в жизни!






    – Расскажите же нам, дорогой месье настоящий Пуаро, – светски улыбаясь, попросила Эмили Коллинзхоуп, когда шум автомобиля с преступником и конвоирами затих вдали, – с какой целью самозванец, посмевший принять вашу личину, совершил оба преступления? Никто из нас об этом не догадывается.
    – Вот тут вы ошибаетесь, миссис! Среди вас сидит человек, замешанный в этих убийствах. Или, по крайней мере, в первом из них. Надеюсь, что он сам сейчас во всём признается. Это облегчит его участь. Ну? – нетерпеливо прикрикнул Пуаро и ожидающе направил в потолок грозный палец.
    Сидящие вновь принялись переглядываться – кто суетливо, кто удивлённо, кто опасливо.
    И тогда медленно, очень медленно, словно всходя на эшафот, поднялся со своего стула Томас Уилкинс. Он встал под перекрёстными взглядами, как в свете прожекторов – подавленный и беззащитный, с вяло опущенными руками.
    – Отлично, сэр Уилкинс, что у вас хватило мужества сознаться, – сказал подлинный Пуаро. – Это наилучший выход для вас! Всё равно правда так или иначе откроется, а без вашего участия это не пойдёт вам на пользу. Разъясните же присутствующим, что к чему, поскольку они натерпелись подозрений и имеют право знать истину!






    – Мы познакомились на судне «Сент-Луис» по пути из Америки в Европу, – с трудом выдавливая из себя слова, начал Томас. – Он оказался моим соседом по каюте и назвался Ричардом Мак-Берриеллом, полковником в отставке. В последний день плавания мы разговорились, я рассказал попутчику свою историю и даже показал письмо от тёти. А вскоре, перед самым сном, он вдруг заговорил сам и постепенно посвятил меня в свой план её устранения, склонив к содействию в этом.
    «Ты мог бы уже сейчас жить самостоятельно, развернуться во всю ширь! – убеждал он меня. – А ты собираешься ещё лет десять, а то и больше, плясать под дудку своевольной старухи? Зная, что ты у неё в кулаке, она не откажет себе в удовольствии повить из тебя верёвки! Не поздно ли будет потом начинать карьеру? А умри она внезапно сейчас – ты был бы уже богат и свободен!» – «И вы сможете мне это устроить?» – не совсем серьёзно спросил я. – «Ещё как смогу!» – заверил меня этот самый Мак-Берриелл.
    Он убедил меня в том, что необходимо убрать леди Соммерслейн с пути, чтобы разом решить все мои проблемы, – имея в виду, конечно, и свою выгоду.
    – Всё это вы повторите на следствии! – сказал Моран строгим голосом. – Сколько он потребовал с вас за свою услугу из тётиных денег?
    – Двадцать пять тысяч. Я занял их у друзей в тот вечер.
    – Ого! – удивился лейтенант. – Сумма вполне достаточная для того, чтобы сбежать хоть на край света.
    Видя, как трудно даётся Томасу каждое слово, Джепп продолжил рассказ за него:
    – Именно на край света! Как стало известно полиции, Гервенталь рассчитывал, получив свою долю, уехать в Австралию, где без труда можно раствориться среди знакомых беглых каторжников. Затем он, видимо, планировал найти себе работу, обосноваться в Квинсленде под другим именем и таким образом укрыться от правосудия.
    – Ловко придумано! – вставил Лейб.
    – На деле этот самый «Берриелл» – преступник Гервенталь, о котором разослала сведения по всей Европе американская полиция. Предполагали, что он скроется для начала в Старом Свете, так оно и вышло! Вокруг него давно смыкалось кольцо розыска, и в ситуации с сэром Томасом он увидел спасение для себя, возможность скрыть своё истинное лицо, а заодно и поживиться. Обыкновенным грабежом такую сумму добудешь нескоро, да и погореть легче. А тут деньги сразу и много! Оставалось только убедить своего попутчика.
    – Как же, Томми, ты смог согласиться на это бесчеловечное предложение?– с укором спросила Элиза.
    – Понимаешь ли… он загипнотизировал меня! В его лапах я стал марионеткой, которой умело управлял кукловод. Видимо, он владеет умением внушать, и я поддался ему тогда, на корабле. К тому же и выпитый перед этим вермут сделал своё дело! Сегодня утром я дал себе слово не пить по крайней мере пять лет… Только не думайте, господа, что я сам хотел умерщвления тёти! Напротив, я долго не соглашался, даже кричал, я категорически не желал её трогать! Но он убедил меня, хоть и не сразу. Он умеет убеждать! У него такой взгляд… Словом, сам не понимаю, как я в итоге поддался!?
    За ночь мы вдвоём разработали схему. Я нарисовал ему план усадьбы с домом и постройками. Решили, что проще всего провернуть дело поздно вечером, когда тётя находится у себя в кабинете. Она, к её несчастью, не изменила своей привычке. Затем я рассказал Бэрриеллу о лазейке в стене и указал на плане окно, возле которого тёплыми вечерами сидит тётя за своими бумагами и журналами. Он зачем-то спросил, есть ли на территории усадьбы тонкая проволока. Хоть я и удивился такому вопросу, но ответил, что её запасы всегда хранились в сарае… Мне очень стыдно теперь, господа, что я не устоял перед его уговорами и навёл на тётушку! Я совсем не знал криминального прошлого этого человека, и поэтому не отнёсся к его затее серьёзно. Мне тогда всё это казалось занятной игрой. До последнего я не верил, что он совершит задуманное!
    – Видимо, тогда же энергичному и изобретательному Гервенталю, – продолжил инспектор, – пришла в голову блестящая мысль: используя сходство в телосложении (он ведь тоже невысокого роста и с брюшком – простите, уважаемый месье Пуаро!), перевоплотиться в знаменитого сыщика, то есть в того человека, выводы которого благодаря его репутации безоговорочно примут. И прежде, чем скрыться, направить розыск в нужную ему сторону, чтобы выиграть время. Как помните, он упорно толкал нас к мысли, что преступник – кто-то из обитателей усадьбы!.. Ну, и как же вы действовали дальше, сэр Томас?
    – Из Саутгемптона в Хайбруш мы прибыли в одном поезде. Необходимые для гримировки усы и лысину он купил в театральном магазине неподалёку от Саутгемптонского порта, рядом приобрёл и белый костюм. В Хайбруше мы нарочно остановились в разных гостиницах и договорились встретиться уже здесь, в «Трёх пихтах». Когда стемнело, Бэрриелл ушёл в сторону усадьбы. А я согласно сценарию отправился, как говорится, «по кабакам». Гулял и шумел весь вечер и половину ночи в трёх питейных заведениях. Я рассчитывал встретить там старых приятелей и действительно встретил их.
    – С целью обеспечить себе алиби?
    – Вот именно! В последнем баре я как бы случайно разбил салатницу – с тем, чтобы меня получше запомнили. Пришлось притвориться сильно набравшимся. На самом деле я пил совсем немного, только для видимости!
    – А Гервенталь тем временем совершил убийство, – Моран медленно принялся размышлять вслух. – Назавтра он принял облик Пуаро с целью самому провести расследование. Ловко придумано! Это был лучший способ укрыться от полиции и пустить её по ложному следу – по крайней мере до того, как ему удастся надёжно «лечь на дно». Он нарочно поджидал меня в одном из баров, зная, что я поеду туда в поисках свидетелей кутежей Томаса. Он рассчитывал на то, что я попрошу его помощи. И я клюнул на эту приманку! Поломавшись для виду, он выразил согласие помогать следствию. Будучи наслышан о Пуаро, я выложил ему всё, что мне было известно на тот момент. И это стало моей непростительной ошибкой!..
    – Теперь понятно и про доску с гвоздями! – вдруг воскликнул со своего места Лейб, которому очень хотелось вставить своё слово в реконструкцию событий. – Он знал, что поутру будет вызвана из Хайбруша полиция, и нарочно подбросил доску на дорогу по пути следования машины, которую я вёл, чтобы остановить нас и свести как бы случайное знакомство.
    – Что за доска? – спросил Пуаро.
    – Ладно, об этом потом, – нетерпеливо прервал Моран. – Продолжайте, сэр Уилкинс.
    – Приехав в усадьбу, я узнал, что тётя всё-таки убита. И только тогда с моих глаз спала пелена. Я тут же глубоко раскаялся, поверьте! Вы верите мне?..
    – Теперь, пожалуй, верим, – откликнулся Тэрриджер, сидевший позади него.
    – Спасибо, дядя Вилли, – чуть слышно ответил Томас, обессиленно опустившись на стул и закрыв лицо руками. Весь его сгорбленный и удручённый вид выдавал неимоверные мучения.
    – Представляю, как ты терзался все эти трое суток! – в порыве сострадания воскликнула Элиза.
    – Бедный наш Томми! – подхватила Филис Рэтлифф.
    – Ещё как терзался! – глухо откликнулся Томас из-под ладоней. – Но пришлось делать вид, что я тут совершенно ни при чём и скорблю вместе со всеми. Впрочем, притворяться печальным мне не было надобности. Я был так убит происшедшим, что успел уже много раз пожалеть о своей опрометчивости и слабости. Можно же было решить всё мирным путём, поговорив с тётей! Больше я никогда не поддамся искушениям!..






    – Итак, складывается следующая картина той ночи, – продолжал Моран свои размышления вслух. – Рональд видел Тэрриджера возле окна хозяйки, а вот Элиза ошиблась – шаги, которые она слышала, не были шагами Тэрриджера. Как ни старался Гервенталь идти тихо, гравий всё-таки выдавал его путь, а слух у мисс Литтл тонкий. Молодые люди скрывались за сараем от дворецкого, пока он обходил дом. Затем он ушёл к себе, а преступник в эти минуты находился внутри сарая, в опасной близости от них!
    – Но как же убийца не услышал голоса Элизы? – спросил Рональд. – Когда я неожиданно налетел на неё, она успела вскрикнуть в испуге достаточно громко, хоть я и зажал ей рот ладошкой.
    – Так громко, что я услышал от дома, – подтвердил Тэрриджер.
    – Стены сарая довольно толстые, они заглушили звук, когда Гервенталь резал проволоку. И пока два наших голубка шептались, он выбрался из сарая, прошёл по дорожке, ведущей от озера к зданию, после чего направился вдоль стены к окну леди Соммерслейн и быстро прикончил её, а потом тем же путём выбрался обратно. Проволоку он нарочно взял на месте, а не принёс с собой, хотя это было бы надёжнее, – для того, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из домочадцев… Восстанавливая события той ночи, можно сделать вывод: убийца на пять минут раньше Рональда перелез через отверстие в стене, направляясь на своё гнусное дело, и точно так же, с разницей около пяти минут, они разминулись на обратном пути.
    – Таким образом, нашему Рональду просто-напросто повезло, – вставил Джепп. – Ведь известно, что Гервенталь носит с собой нож, и ему ничего не стоило бы убрать лишнего свидетеля!
    При этих словах Коллинзхоуп-младший вздрогнул, а его мать воскликнула:
    – О боже!
    Инспектор сурово сказал:
    – Да-да, миссис, это реальность! Все мы иногда рискуем, зачастую не ведая того.
    – А наутро Гервенталь появился на дороге уже в облике известного детектива, – продолжил сержант. И тут же восхитился:
    – Оригинально придумано – преступник под маской сыщика возглавляет следствие!
    Моран продолжил свой рассказ-размышление:
    – Во время осмотра места происшествия он подкидывает кусок проволоки в траву, чтобы вы, сержант, обнаружили её и заподозрили обитателей замка, имевших с ней дело. И начинает своё «расследование». Теперь-то ясно, что его ненужные, но интригующие действия, вопросы и задания попросту имели целью оттянуть время. Насчёт чернил мне так и не удалось ничего выяснить, а посмотреть цвет занавесок в коридоре, по которому шла миссис Эвери, я попросту забыл, да оно и к лучшему! За два дня, проведенные Гервенталем в усадьбе, ему нужно было успеть направить следствие по ложному пути. Он понимал, что со временем Уилкинс может не выдержать и сознаться, либо следователи окажутся умнее, нежели он рассчитывал, и догадаются в конце концов, кто виновник! Наконец, история может дойти и до истинного Пуаро, тогда обман раскроется. Но он рассчитывал, по-видимому, что к тому времени осядет в Австралии, где его уже не отыщут.
    Томас, испытав невероятное облегчение после своего признания, принялся рассказывать дальше более уверенно:
    – Именно так! Сначала он хотел под видом Пуаро попросту запутать расследование. Но когда увидел, что сэр Моран и мистер Боттерилл далеко не глупы и уже начали докапываться до истины, он быстро понял, что ради её сокрытия без второй жертвы не обойтись. Зная мою чувствительность и то, что я уже вовсю испытываю страх и угрызения совести, он не стал заранее говорить мне об этом. Выбор его пал на Хорса, который идеально подходил для этого. Он решает пожертвовать садовником, чтобы закрыть наконец дело.
    – Свалить всё на мертвеца – беспроигрышный вариант, не правда ли? – съязвил со своего места Боттерилл.
    Томас вздохнул и продолжил:
    – Когда я узнал о гибели невинного дяди Билла, то наконец-то вышел из себя и потребовал у Бериэлла, чтобы он убирался ко всем чертям! Правда, сначала я от расстройства глотнул лишнего и провалялся несколько часов в бесчувствии, но к вечеру пришёл в себя. И тогда мы крупно поговорили, уединившись за сараем. Возможно, он и меня напоследок планировал убрать, но – коротки руки: всё-таки я офицер Королевской Конной, у меня всегда при себе револьвер! Он это понял и решил смыться поскорее. Но боялся, что, если исчезнет незаметно и дело не будет закрыто, сэр Моран или кто-нибудь другой продолжит расследование. Ему надо было поставить красивую точку и уйти под занавес. Потому он и разыграл спектакль, которому вы все были свидетелями. Он убедил меня, что нужно «доломать комедию», и я согласился.
    Томас обессилено затих. И тогда Пуаро взял канву рассказа в свои руки:
    – Комедия удалась, ничего не скажешь! Моё имя было знакомо преступному миру, ведь репортажи моего друга капитана Гастингса о моих расследованиях доходили даже до Америки. Изучив описания моей наружности, Гервенталь, как умел, изобразил меня и мои повадки. Правда, смею заметить, иногда делал это довольно неуклюже! По-моему, я хожу и говорю более благородно, не правда ли? Но внешность мою знают в этих краях только по описаниям Гастингса, а потому постановка Гервенталя прошла без сучка и задоринки. Все вы, к прискорбию моему, верили до последнего, что он-то и есть Эркюль Пуаро!
    – И я, осёл, верил тоже! – с горечью признался Моран. – Надо же, я настолько обрадовался, когда эта «знаменитость» согласилась помочь мне раскрыть преступление, что потерял разум. И когда я заскочил позвонить из управления полиции в Лондон перед самым отъездом из Хайбруша, чтобы отчитаться по итогам следствия, то не удержался и похвалился знакомому мне старшему лейтенанту Берту, снявшему трубку, что за дело взялся сам Эркюль Пуаро. Уж он-то докопается до сути!
    – Берт мой помощник, – пояснил Джепп. – Как только он сказал мне об участии Пуаро в этом расследовании, я тут же смекнул, что здесь дело нечисто! Ведь я точно знал, что мой друг Пуаро в это время находится в Глазго, ибо только что говорил с ним по телефону. Я тут же позвонил ему снова и сообщил, что некто в районе Мидлсборо имеет дерзость выдавать себя за него! И связано это, по всей видимости, с криминальным делом по удушению леди Соммерслейн в «Трёх пихтах». Заодно мы с Бертом кратко ввели его в курс этого дела.
    – Не нужно много ума, чтобы понять: если кто-то подделывается под меня – значит, скорее всего, этот кто-то и есть преступник, – подхватил его рассказ Пуаро. – Заинтригованный, в тот же вечер я выехал поездом из Глазго и к полудню следующего дня прибыл в Хайбруш. Я остановился в гостинице, остриг выдающие меня усы (представьте себе, каково мне было этим заниматься!) и загримировался под старика, чтобы назавтра пойти к «Трём пихтам». Чутьё подсказывало мне, что дело серьёзное, и показаться в своём истинном виде – значит вспугнуть дичь! А для ареста нужны были веские основания. По этой же причине я не рискнул открыто прийти к Морану, тем более в таком маскараде: чего доброго, подумал я, он ещё не поверит мне и посадит под арест, тогда вся затея сорвётся! (При этих словах лейтенант крякнул, выдав этим, что, вероятнее всего, так бы оно и было). Поэтому я на время остался в тени, чтобы самому разобраться в деле, и действовал его же, преступника, методом. Облик старого фермера был выбран по той причине, что не так давно я закончил дело об убийстве Роджера Экройда в деревне Кингз-Эббот, где занимался выращиванием тыкв и ещё не утратил навыки в этом.
    Сразу появляться в «Трёх пихтах» было небезопасно, поэтому я снял домишко в Кренхойзе, где уже вовсю шли разговоры об убийстве владелицы замка. В тот же вечер я свёл знакомство с садовником Хорсом, чтобы получить возможность ближе узнать подробности и, если повезёт, заиметь случай легально проникнуть в «Три пихты».
    Бродя на другой день вокруг забора, я мельком увидел через калитку лже-Пуаро, идущего от беседки к сараю. Этого было достаточно, чтобы вычислить, что он-то и есть Гервенталь, на охоту за которым подключился Скотланд-Ярд. Оказывается, к тому времени он успел совершить второе убийство, как ближе к вечеру с сожалением узнал я от прелестной мисс Литтл. Медлить было нельзя! Напросившись на работу и получив благодаря этому доступ в замок, вечером я тайком проник в кабинет леди, где стоит телефон – единственный на всю округу, – и вызвал из Лондона Джеппа, предупредив, к его удивлению, что скрываюсь за личиной старого фермера без усов.
    – Мы мчались на автомобиле всю ночь, – признался Джепп, – потому что понимали: наш великий месье Пуаро не станет зря сбривать свои пышные закрученные усы!
    Все невольно заулыбались, а Пуаро заявил с важностью:
    – Вот ведь до чего дошло: моё имя стало настолько популярным, что им теперь прикрываются для совершения преступлений! Надо бы издать закон, карающий за, так сказать, «лже-пуаризм».
    Эта шутка вызвала почти всеобщий осторожный смешок, который пришёлся как нельзя кстати, сняв царившее в зале напряжение.






    – А как же вы, месье Пуаро, узнали о том, что леди Соммерслейн убита с согласия и пособничества сэра Уилкинса? – опять подал голос Роджер Боттерилл, с предельным вниманием следивший за ходом рассказа.
    – Я узнал это из случайно услышанного разговора, когда они двое стояли вчера вечером за сараем возле теплицы, а я находился внутри в соответствии с обязанностями новой должности.
    – Верно говорит сэр Рональд, – заметил Моран, – что теплица в этом плане великолепное место: тебя самого не видно, зато сам оттуда слышишь всё отчётливо!
    – Да, и услышал я довольно неприятный разговор Уилкинса с Гервенталем, из которого стало окончательно ясно, что удушил леди Соммерслейн и утопил Хорса именно он, Гервенталь. Теперь у меня были доказательства этому. Доведённый до смелости, Томас кричал ему: «И зачем только мы встретились на корабле?» Так ведь было дело, сэр Уилкинс?
    – Точно так! Я говорил: «Давай поскорей закончим это и расстанемся навсегда». – «Навсегда – если будешь молчать!» – отвечал он, а я швырнул ему пакет с купюрами: «Возьми свои поганые деньги, на них кровь!» – а затем спросил: «Зачем ты убил Хорса?» – «Чтобы тебя, дурака, спасти! Я вынужден был импровизировать. Необходимо было на кого-то свалить вину и закончить этим расследование» – «Неужели ценой ещё одного убийства? Хватит с меня и тётушки!» – «Так дело будет выглядеть чистым. А то на допросах под тебя подкапывались. Я и так сидел там, как на иголках! Расколешься – дружки мои тебя из-под земли достанут!» Мне было уже всё равно, страха перед ним я не чувствовал и потому ответил: «Не запугаешь! Я ещё постою за себя, у меня оружие!» – и щёлкнул предохранителем на полувзводе курка для острастки. В общем, мы серьёзно поссорились вчера вечером из-за этой его самодеятельности с Хорсом. Я не чаял дождаться сегодняшнего дня, когда он исчезнет!
    – А мы-то думали, что наш «Пуаро» проводит конфиденциальный допрос вдали от всех... Так вот зачем он поехал поздно вечером к нотариусу, а заодно якобы для отправки телеграммы в Турцию! – продолжал догадываться Моран. – Этим он создал алиби и себе! А садовника убил сразу перед отъездом, рассчитав, что когда обнаружат тело, естественным будет предположить, что тот погиб ночью, то есть в отсутствие лже-Пуаро – на которого, конечно же, подумали бы в последнюю очередь! Он выманил Хорса под каким-то предлогом к озеру, ведь дом садовника стоит почти у берега, и задушил, пока я писал отчёт. Одежду его Гервенталь, по всей видимости, обрызгал вином, чтобы из-за запаха казалось, что виноват в утоплении алкоголь. Но он не учёл высочайшего профессионализма доктора Олберна, который сумел по анализу крови сделать вывод, что садовник не был пьян, а по следам на шее – что тот был задушен.
    Моран умолк в раздумье, и Пуаро перенял у него линию повествования:
    – И когда всё же выясняется, что это не гибель, а убийство, и с Хорса таким образом снимается подозрение, Гервенталь, чтобы догнуть свою линию, придумывает объяснение, доказывающее, что Хорс наложил на себя руки в бессознательном состоянии. Ему необходимо сориентировать публику в нужном направлении, и он ссылается на несуществующее психическое заболевание. Ни в каком состоянии человек не станет хватать себя за горло и душить! Латинское название болезни он выдумал на ходу.
    – Выходит, господа, – удивлённо заметил Моран, – что Боттерилл совершенно справедливо подвергал критике методы расследования лже-Пуаро? Простите нас с сержантом, мистер Боттерилл!
    – Я просто делал и говорил то, что должен был, – скупо ответил секретарь.
    – Теперь я начинаю понимать, – обратился Моран ко всей публике, – что мистер Боттерилл вёл себя на допросах совершенно искренне и честно. Но почему-то никому из нас это не нравилось!
    – Он ходил совсем рядом с истиной, – поддержал Лейб, – и задавал уж больно меткие вопросы, могущие разоблачить Гервенталя. Вы первым догадались, Роджер, что за обоими преступлениями стоит посторонний!
    На минуту вновь наступило молчание, когда все обдумывали сказанное и радовались, что снято подозрение со всех жильцов. И опять его прервал голос Пуаро:
    – А мне сыграло на руку то, что Гервенталь сам назначил общий сбор – он хотел уйти незамеченным, потому и собрал в этом помещении как можно больше людей. Так, как собирался сделать я. Мне только нужно было дождаться Джеппа с охранниками перед тем, как разоблачить преступника. Потому я и позволил ему произнести свою «обличительную» речь. Никакая машина за ним самим, разумеется, не должна была прибыть! Он собирался уйти полями и перелесками, как пришёл сюда. А услышав и в самом деле шум подъехавшего автомобиля, насторожился и собрался наутёк. Тут-то я и задержал его!
    Послышался громкий возглас сэра Артура Коллинзхоупа:
    – Великолепно, месье! Если б не вы, никто бы не додумался до разгадки.
    – Браво, браво, наш дорогой Пуаро! – добавила его супруга, растекаясь в улыбке.
    Все дружно и наперебой принялись поздравлять сыщика с блестящим разрешением запутанного дела:
    – Отличный ход с переоблачением!
    – Вы как всегда, на высоте!
    – Ну что вы! – скромно возразил детектив. – К сожалению, в этом деле мне не пришлось особо напрягать серые клеточки мозга! Оно свелось лишь к тому, чтобы изменить внешность. Отдаю лавры вдумчивому сэру Морану, потому что не считаю своей заслугой раскрытие этого преступления. И даже рад тому обстоятельству, что мой «летописец» Гастингс в настоящее время гостит у своей невесты в Аргентине, так что некому будет предать это дело широкой огласке!






    Моран подбодрил Томаса:
    – Ничего, сэр Уилкинс! Вам, конечно, грозит срок за пособничество, и это правильно. Но зато, когда выйдете на волю, вы будете относительно богатым и независимым. Ваше счастье, что леди Соммерслейн так и не успела оставить завещания!
    Томас молчал, глядя в пол. Не похоже было, что он рад этому заявлению.
    И тут сбоку вновь раздался резкий голос Артура Коллинзхоупа:
    – Не успела?! Это что же получается – что Элизабет Литтл не получит ни цента? И вы считаете это справедливым?
    – Выходит, так, – развёл руками Моран. – Закон есть закон!
    – Это обман! – истерически выкрикнула Эмили Коллинзхоуп.
    – Вот так номер! – разочарованно бросил вслед за ней со своего места Рональд.
    – Ничего, Ронни, я не в обиде, – отозвалась Элиза. – До девяти лет я росла в страшной бедности, мне не привыкать. Не стоит обо мне беспокоиться!
    Но на лице Рональда Коллинзхоупа застыло выражение глубокой досады.
    Когда стали расходиться, Элиза приблизилась к Рональду и хотела ему что-то сказать, но он поспешно бросил ей:
    – Извини, нам не по пути! – и предпочёл поскорее удалиться.
    На глазах у Элизы заблестели слёзы.
    Как бы ни был Томас удручён собственной предстоящей участью, но, увидев слёзы, он не выдержал и подошёл к Элизе. На правах друга детства он бережно взял её за запястье:
    – Всё же тебе лучше было узнать сейчас, Лизбет, о его истинных намерениях, – промолвил он с нежным участием, – чем тогда, когда будет уже поздно!
    – Пожалуй, ты прав, – слабо улыбнувшись, Элиза взглянула на него ясным взором. И даже, в порыве благодарности за сочувствие, несмело взяла Томаса за другую руку.
    Так они и остались стоять рядом глаза в глаза, держась за руки и не замечая медленного вращения выходящих людей вокруг них.
    Зал постепенно опустел. Даже Джепп тактично вышел – но только с тем, чтобы поджидать Уилкинса, второго обвиняемого, за дверью. И прежде, чем последовать за ним, Пуаро – истинный Эркюль Пуаро, – оставшись наедине с Томасом и Элизой, отечески обратился к ним, и главным образом к ней:
    – Этот молодой человек, уже подпорченный, надеялся с помощью тётиных денег начать жизнь заново. Желание похвальное! Но таким людям, как он, нужна крупная встряска, чтобы решиться на это. Например, пара лет тюрьмы для укрепления характера и нравственных раздумий. Рассчитываю на вас, милая девушка! На то, что вы поможете ему пережить это непростое для него время и не оставите его одного. Для него события последних дней явились переломом в судьбе! Теперь, надеюсь, он встанет на ноги и отныне будет порядочным человеком. Так что вы, уважаемый сэр Уилкинс, – повернулся он к Томасу, – хоть и сможете воспользоваться тётушкиным наследством, но не прежде, чем отсидите положенный срок!
    Томас поник головой.






    По приговору суда Боб Гервенталь получил пожизненное заключение за серию уголовных преступлений в Америке и два убийства в Англии, уже известных нам. Роджер Боттерилл, видя стремительно растущую приязнь между Томасом и Элизой, записался в регулярную британскую армию и уехал в Индию, приняв сторону конгрессистов.
    А Томаса Уилкинса, учитывая его чистосердечное раскаяние, суд приговорил к двум с половиной годам тюрьмы за пособничество убийству и его сокрытие. Вышел он досрочно, через два года, будучи освобождён за примерное поведение и добросовестный труд в колониях. Этим он искупил вину перед Элизой, которую очень просил дождаться его. Она поколебалась, но согласилась.
    Любовь преобразила Томаса. Вернулся домой он обновлённым и очищенным. Поскольку усадьба отныне вызывала у него не слишком приятные воспоминания, по выходе на свободу Томас продал её и приобрёл ферму в Денбишире.
    Приняв облик типичного сквайра, слегка пополнев и отпустив пышные усы наподобие Пуаро, только светлые, он с увлечением переключился на сельские заботы и совершенно перестал пить. Ферма, а не фирма стала его призванием! С ужасом и брезгливостью вспоминает он теперь годы, проведённые в Америке, и роковое знакомство с опытным убийцей.
    За время, прошедшее после драматических событий, Элиза постепенно прониклась к нему сочувствием и искренне полюбила. Теперь Элизабет Литтл – извините, Элизабет Уилкинс – активно помогает Томасу в ведении фермерского хозяйства.
    Тэрриджер по-прежнему служит этой семье и, кажется, доволен.
    Счастливая пара ожидает прибавления.