Кто светел, тот и свят

Коли уж написал я о своём деде, то стоит рассказать в следующем портрете и о бабушке, первой его супруге (хотя их обоих уже давно нет в живых, в отличие от остальных людей, о которых рассказываю в этом цикле очерков об интересных людях). Ибо если и есть во мне что-то хорошее, то этим я обязан ей, её пребыванию рядом с моим детством.
Родители, вечно озабоченные погоней за куском хлеба для нас, детей, не могли уделять мне и сестре достаточно времени, не говоря уже о целенаправленном воспитании, да и не особо умели они это делать. Бабушка же, часто заменявшая их (например, с трёх до шести лет я жил у неё в Симферополе месяцами, отчего и стал он для меня, наряду с Ленинградом, вторым родным городом), воспитывала одним своим присутствием рядом – своей добротой, благородством и высотой души. Именно её лицо представляется мне теперь, когда слышу слова песни из «Синей птицы» – спектакля и кинофильма:

Мария Калинична Ломако прожила очень долгую и очень тяжёлую жизнь. Ровесница и современница практически всего ХХ века, она волею судьбы стала частью целой эпохи – точнее, даже нескольких эпох. Вживую видела царя Николая Второго и Индиру Ганди, разговаривала с поэтами Александром Блоком, Владимиром Маяковским и сполна пережила ужасы обеих войн – Гражданской и Великой Отечественной, чудом не погибнув от рук карателей в 1919-м и от блокадного голода в 1942-м.
Происходила она из южно-украинских крестьян, но крестьян глубоко образованных. Как и её братья с сёстрами, училась в лучших гимназиях, потому что образованию своих детей отец уделял главное внимание. В семье имели обширную библиотеку, знали европейские языки, играли на музыкальных инструментах, ставили домашние спектакли.
Это позволило ей в 1924 году поступить в Ленинградский университет (а может быть, он тогда ещё назывался Петроградским – точно не знаю). После этого она тридцать лет прожила в Ленинграде, пополнив его культурный слой, которым так славился наш город. Работала биологом, имела научные публикации.
А потом посвятила себя семье – не только своей, но всей огромной семье «Ломак», родоначальником которой стал её отец Каленик Захарович Ломако. Она сама, восемь родных её сестёр и два брата (не считая умерших в детстве) имели многочисленное потомство, и со всеми она вела непрерывное общение и переписку.
Бабушка всегда виделась мне вершиной конуса, пирамиды – человеком, державшим в руках все ниточки связи с сотнями людей. Всю жизнь неустанно переписывалась и перезванивалась с ними. Каждый человек, пересекавшийся даже на краткое время своею судьбою с её, входил в круг её переписки, продолжавшейся долгие годы.
Родственники и знакомые, друзья детства по родному селу и юности по университету, друзья и семьи этих друзей, бывшие квартирные соседи, сослуживцы, рабочие-ремонтники и случайные попутчики – все проникались её обаянием и теплотой, все хотели продолжать общение. У неё искали утешения и друзья, и враги этих друзей. Когда к ней поочерёдно апеллировали обе стороны – она умела справедливо рассудить каждую из них, всем сказать мудрое слово.
До последнего своего дня (а умерла бабушка в глубокой старости) не теряла она интереса к жизни. В день своей кончины успела написать пару писем, поговорить по телефону и с живым сочувствием смотрела телевизор – тогда вовсю гремели последствия событий октября 1993-го, когда обстреливался и горел Белый Дом в Москве, и это живо волновало её.

Сейчас повсюду идёт тенденция избавления от старых кадров, отправления их на пенсию, даже если они ещё хотят и могут работать. Особенно это заметно в учебных заведениях. Не очень-то церемонятся у нас с пожилыми преподавателями и мастерами, несмотря на их большой стаж. А ведь именно они могут передавать опыт, учить, подсказывать и помогать.
Одна крупная современная политическая фигура России, не хочу даже называть её имени, выразилась предельно цинично: «Пенсионеры – балласт для страны!»
Сколько же хамства и бескультурья просвечивает сквозь эти слова! Старые люди – наша история, наша нравственность и наше воспитание. На них во многом держится духовность страны.
Никогда я не мог понять неуважения к старшим. Живя некоторое время на Востоке, я видел глубокое почтение, с которым там относятся к старикам: стоит заговорить какому-нибудь аксакалу – все вокруг затихают и молча слушают его. Это одно из достоинств, которому неплохо бы поучиться, и которое многие у нас утратили.
Была у меня знакомая Наталья Л., психолог. Когда я поведал ей о своих предках и своих изысканиях в этом направлении, она вдруг выдала такое резюме:
– Твоя проблема в том, что ты окружён гниющими трупами! Я чувствую это в тебе, потому что ты всё время помнишь об умерших предках, думаешь о них. Они-то и мешают тебе быть самим собой, жить для себя. Тебе необходимо поскорее избавиться от этой ненужной зависимости, забыть о них!
Но как же я могу забыть тех, благодаря которым существую не только физически, но и духовно, которые во многом сделали меня самого?
Больше я с этой женщиной не виделся.

А беседовать со стариками я всегда любил. Какими бы ни были они иногда «неудобными» для более молодых поколений, каждый со своим характером и привычками, как бы трудно ни бывало иногда приспособиться к такому собеседнику – в итоге обязательно узнаешь что-то новое, интересное и неожиданное, после чего совсем по-иному посмотришь на историю.
К сожалению, слишком мало мы общаемся с самым старшим поколением, хотя ему есть что рассказать! И всегда это «слишком мало» особенно остро понимается с каждым новым уходом. Поэтому передам хотя бы то, что осталось у меня в памяти от общения с бабушкой – может быть, интересно будет всё это узнать кому-то ещё. А дополню эти записки найденными старыми письмами и дневниками – думаю, что фрагменты из них сегодня, по прошествии десятилетий, можно опубликовать.
Сохранившаяся небольшая часть эпистолярного наследия бабушки – это целый мир! Что побуждало её хранить переписку, не выбрасывать старые письма? Словно предвидела она, как через много лет кто-то будет с интересом разбирать пожелтевшие листки. Ведь чудо, что все эти чемоданы и коробки с пачками писем за 1930-1940-е и позднейшие годы не сгинули, пропутешествовав много раз с квартиры на квартиру, годами пылясь под кроватью, иногда заливаясь водой или талым снегом! Но всё-таки эти бесценные теперь конверты, тетрадки и отдельные листки выжили и находятся у меня в руках.
По ним, в числе прочего, можно судить о разнообразнейших интересах Марии Калиничны, которыми она жила. После её кончины я обнаружил переписанные её рукой малоизвестные стихи Державина, Лермонтова, Гамзатова, Солоухина, Евтушенко, Рождественского. Всё это вперемешку с массой кулинарных рецептов и беглыми записками на текущие темы. Нашлось несколько ответов на её письма от редакции «Литературной газеты», из которых явствует, что в этих письмах высказывалась и тревога по поводу уничтожения крымских лесов, и любопытство по поводу исследования озера Светлояр в Заволжье, и множество других интересов, вызванных газетными статьями.

Всю свою сознательную жизнь бабушка собирала книги об учёных – в основном отечественных, но и не только. Это было её горячим увлечением. В квартире её рядами стояли книги о Ломоносове, Миклухо-Маклае, Ньютоне, Декарте, Лобачевском, Тимирязеве, братьях Вавиловых. Она старалась скупать, несмотря на скудную пенсию, все издания на эту тему, выходившие у нас в советское время. Было даже кое-что из дореволюционного. На книжных полках можно было увидеть серию «Жизнь замечательных людей».
Была там и поэзия – правда, в весьма пёстрой эспозиции: Рабиндранат Тагор и Маяковский, Ахмадулина и Бёрнс, Тютчев и Шекспир.
Сохранились из её библиотеки и книги издания 19 века – Гоголь и Достоевский (к сожалению, в очень плохом состоянии, без начала и конца).
Множество книг было о путешествиях и приключениях. Когда мы с сестрой Светой находились уже в школьном возрасте, в нашу жизнь благодаря бабушке вошли Жюль Верн, Тур Хейердал и Сетон Томпсон, а также Обручев и Арсеньев, сочинения которых она много читала нам вслух.

Фамилия Ломако произошла, возможно, от слова «ломака» – так назывались по-украински дрын, кол или палка. Есть версия, что именно такими «ломаками» переселенцы из Украины в середине XIX века добывали соль, выламывая её кусками на озере Эльтон в Волгоградской области, где до сих пор встречается эта фамилия. Бытует и другое объяснение: «ломака» – тот, кто заставляет себя упрашивать, ломается, важничает. Но оно, скорее всего, надумано и просто напрашивается из самой фамилии.
Первым из известных нам предков с фамилией Ломако был Каленик Захарович, бабушкин отец. Если дед мой, о котором я написал предыдущий очерк, по отцовской линии происходил из донских казаков, то бабушка – тоже по отцовской – из запорожских.
Большая семья Каленика Захаровича обитала в селе Юзкуи Мелитопольского уезда – одного из восьми уездов Таврической губернии с центром в Симферополе (встречаются также написания Юзкуй, Юзкуя и Юз-Куи). По-татарски это означает «Сто колодцев». Село было основано в конце XVIII в., а в советское время с 1946 года стало называться Фрунзе.

Из справочника 1884 г.:

«Юзкуя – по балке, которая съ севера тянется дугою на юго-востокъ и подходить къ берегу Азовскаго моря. Въ 2 верстахъ отъ селенія къ юго-востоку Азовское море, а съ юга, запада и севера его – сплошная степь. Чрезъ село лежитъ солевозная дорога на Мелитополь, утратившая свое значеніе со времени открытія Лозово-Севастопольской железной дороги. На этой местности былъ ногайскій аулъ Юзкуя. Это татарское названіе состоитъ изъ двухъ словъ: юзъ – сто и кую – колодезь. После выхода ногайцевъ, первые переселились сюда въ 1804 г. выходцы изъ селеній – Водянаго и Андреевки, таврической губерніи, а потомъ – изъ тамбовской губерніи. Церковь, деревянная, съ каменною колокольнею и такою же оградою, построена прихожанами съ благословенія екатеринославскаго, херсонскаго и таврическаго архіепископа Гавріила Розанова и освящена въ 1834 г. въ честь Покрова Божіей Матери. Но первый молитвенный домъ построенъ былъ здесь, въ виде избы, еще въ 1821 г., и тогда селеніе называлось Малія Юзкуи.
Причтъ: два священника и одинъ псаломщикъ. Содержаніе: отъ казны 252 р. 84 к. и отъ прихожанъ 1300 руб. и 120 дес. земли. Настоятель помещается въ церковномъ доме, а прочіе члены – въ собственныхъ.
Приходъ – селеніе Юзкуя. Прихожанъ 1723+1632=3,355. Дух. 14+11. Въ приходе нетъ ни раскольниковъ, ни сектантовъ; только 4 семьи евреевъ.
Прихожане, малороссы и великороссы, занимаются преимущественно хлебопашествомъ и отчасти скотоводствомъ и рыболовствомъ».

Что может быть лучше для воспитания ребёнка, нежели вырастать в кругу трудолюбивой семьи, среди заботливых братьев и сестёр? И главное, постоянно заниматься общим делом – например, полевыми работами.
Все дети, от мала до велика, помогали отцу выращивать и полоть тыквы, арбузы, пшеницу. Отсюда, из детства, идёт бабушкина привычка к постоянному каждодневному труду, помогавшая ей всю жизнь – и в студенческие двадцатые, и в страшные тридцатые, и в голодные сороковые, и в одинокие пятидесятые, и в последующие тридцать лет, когда она жила в Симферополе одна (но при этом в постоянном общении).
Трудолюбием и неизменной сдержанностью она напоминала мне «смолянок» – воспитанниц знаменитого Смольного института в Петербурге, просуществовавшего до 1919 года (последние два года в Новочеркасске), девизом которых, как известно, были слова: «Праздность – мать всех пороков». Почти все они отличались долголетием, работоспособностью и высокой культурой, в том числе культурой общения. В наши дни остались в живых единицы из последних выпусков.

Наиболее подробно о жизни семьи в Юзкуях и Каленике Захаровиче (его детстве, становлении, женитьбе и семейной жизни) повествуется в мемуарах непосредственной участницы событий Серафимы Калиничны Ломако – тёти Симы, родной сестры бабушки, – а также в рассказе «Отец Каленик», который я когда-то записал с бабушкиных слов, так что не буду повторяться.
Всеобщий любимец в селе, Каленик Захарович держал бакалейную лавку. Он выкладывался по полной, чтобы обеспечить всех своих детей достойным образованием. Некоторые из них учились в 9-летней средней школе города Геническа, райцентра, что в двенадцати верстах от Юзкуёв, другие – в симферопольской гимназии Е.И.Оливер. В школе, скорее всего, учились мальчики – Лёня и Ваня, а в Симферополе, насколько мне известно, Лиза, Муся (так все называли бабушку в семье), Лида и Сима. Затем и Лёня учился в Симферополе, в мужской гимназии М.А.Волошенко. Насчёт Вани сказать не могу, успел ли он тоже поучиться там или не вышло по малолетству. Ведь потом началась Гражданская война, стало не до учёбы.

Муся начала учёбу с частной женской гимназии Екатерины Ивановны Оливер в Симферополе, куда её определил отец. Случилось это, если не ошибаюсь, в 1909 году. Именно с этого года количество учащихся в гимназии расширилось, она стала состоять из одиннадцати классов: два приготовительных (младшее и старшее отделение), два вторых (основной и параллельный) и остальных основных классов с первого по восьмой. За обучение дочери в первых двух классах Каленик Захарович платил по 100 рублей в год, с третьего класса плата была по 80 рублей.

Гимназия Оливер была известным и уважаемым заведением. Примерно половину нё учениц составляли дети мещан, купцов второй гильдии и ремесленников, около четверти было дочерей дворян и чиновников, остальные вышли из семей почётных граждан, иностранцев, представителей духовного звания и казачьего сословия. Детей крестьян, вроде Муси, было немного – всего 4,3% от общего числа девочек.

Гимназический курс обучения состоял из таких предметов, как русский язык, Закон божий, арифметика, французский и немецкий языки, география, история, естественная история, физика, позднее был введён латинский язык. Был даже такой предмет, как космография!

Симферополь, здание частной женской гимназии Е. И. Оливер
в начале XX и начале XXI века.

В гимназии Оливер Муся проучилась до 6-го класса, а затем продолжила гимназическое обучение уже в Геническе, поближе к родному дому.
Официальное название генической гимназии – «Неполная частная женская семиклассная гимназия Марии Осиповны Зеньчевской». Располагалась она на перекрестке улиц Вокзальной и Соборной. Восьмой педагогический класс давал право на звание домашней наставницы.
Казалось бы – рядовая провинциальная гимназия. Но какое мощное она давала образование! Как и в Симферополе, здесь тоже преподавались все основные гимназические предметы. Муж хозяйки Михаил Тихонович Зеньчевский вёл химию, Надежда Михайловна Прихненко – математику, Зоя Александровна Петрова – немецкий язык (изучали также в гимназии французский, латинский и греческий языки), Анфуса Андреевна Пятковская, окончившая Московские высшие женские курсы на математическом отделении, преподавала, вероятно, логику (но тут я могу и ошибаться). Прочими дисциплинами были физика, история, закон Божий, русский язык с церковнославянским и география.

Учащиеся Генической женской гимназии Зеньчевской
и их духовный наставник отец Пётр (Стрижевский). Около 1913 года.

В связи с событиями первой мировой войны летом 1917 года геническую гимназию Зеньчевской закрыли, но зато эвакуировались в Геническ две гимназии из Латвии – мужская и женская. Начальницей Рижской женской Ломоносовской гимназии была княжна Мещерская, директором мужской – Петр Степанович Пользинский (позже эти две гимназии сольются воедино).
В эту женскую гимназию Мусю с другими ученицами и перевели. Образование в ней было ещё более сильным и глубоким. Раза два-три, помню, бабушка произносила такую фразу:
– Я училась в Рижской гимназии Добычиной.
Поэтому я долгое время считал Добычину хозяйкой гимназии. На самом деле Мария Михайловна Добычина и её супруг Иосиф Николаевич Добычин были одними из преподавателей, но оба они внесли столь значительный вклад в образование, воспитание нескольких поколений и вообще в историю города Геническа, что одна из его улиц названа в честь учителей Добычиных. Их дочь Татьяна Иосифовна Добычина также позднее стала учительницей, которую и сейчас прекрасно помнит старшее поколение Геническа.
Правда, сначала Мария Михайловна была не Добычиной, а Богоявленской. Она родилась в 1890 году в Латвии, была дочерью мирового судьи и действительного статского советника, а в 1913 году окончила Петроградский Императорский женский педагогический институт, а затем и Петербургский Университет (после того, как туда открылся прием женщин). Окончив его, стала преподавать в Рижской Ломоносовской гимназии, где работал также и Иосиф Николаевич Добычин, до этого с отличием окончивший в 1912 году Московский Императорский университет. Поженились они уже в Геническе, после эвакуации в него гимназии из Риги...
Вот что говорит о них историк и писатель Виталий Михайлович Пихуля, автор книги «Геническ и геничане», вышедшей в 1995 году:

Безусловно должны быть выделены имена Марии Михайловны и Иосифа Николаевича Добычиных, внесших колоссальный вклад в воспитание многих поколений.
Иосиф Николаевич был одним из первых работников отдела народного образования. Он начал свою педагогическую деятельность после окончания с отличием в 1912 году Московского Императорского университета историко-филологического факультета.
Иосиф Николаевич слыл человеком культурным и имел обыкновение в знак приветствия кланяться и снимать шляпу при встрече с учеником любого возраста.
Мария Михайловна работала вместе с мужем в генических школах, преподавая немецкий язык и литературу. Кроме немецкого, она также полноценно владела русским, французским и латинским языками.
Вплоть до конца 50-х годов она и её супруг Иосиф Николаевич будут работать учителями в Генических школах и оставят о себе добрую и благодарную память.

Дисциплины, изучаемые в этой гимназии, были примерно теми же – возможно, с более углублённым курсом: церковнославянский язык и словесность, математика, география и история (отдельно всеобщая и отдельно русская – так же, как и география), физика, естественная история, физическая география, немецкий и французский языки, латынь, педагогика, закон божий, рисование, чистописание, рукоделие.
Преподавателем словесности была Евгения Николаевна Ермолаева – знаток русского языка, ставшая позднее ученым. Её из всех своих учителей бабушка вспоминала с особым теплом:
– Она была прекрасным человеком, большой умницей и знала наизусть всего «Евгения Онегина»!

Не хватало только музыки, но и здесь Каленик Захарович самостоятельно восполнил пробел и за большие деньги приобрёл пианино для своих дочерей. Настя, Лиза, Муся и Лида много занимались на нём и могли исполнять довольно сложные и даже виртуозные произведения. Во всяком случае, кто-то из них – я не запомнил, кто именно – по воспоминаниям бабушки, играл 14-й вальс Шопена, а чтобы его исполнять, нужно учиться не один год. Но и этого было мало: для бабушки, тогда 17-летней, была куплена скрипка! Она с энтузиазмом стала брать уроки игры на ней.
Занятия были прерваны Гражданской войной. Остро не хватало бумаги (особенно тетрадок для учёбы), затем нагрянул голод. Самым трагическим для семьи Ломако стало то, что в ходе этой войны был сожжён их дом. Сгорели и музыкальные инструменты, и роскошная библиотека. Об этом событии бабушка поведала мне незадолго до кончины.
Жаль, что в юности я так мало просил её рассказать о тех временах.
Когда-то бабушка начала записки о себе, о своей жизни (видимо, по просьбе сестры Симы, для семейных мемуаров) – но, к большому сожалению, написала только примерно пару страниц, тем дело и закончилось.
Этими записками я буду иногда скрашивать своё повествование. Вот их начало:

«Детство моё прошло в с. Юзкуи, в семье К.З. и Е.А. Ломако. Нам, детям, хорошо и весело было жить свободно, без нравоучений.
Жизнь папы и мамы была для нас наглядным примером, каким человеком надо быть, как относиться к окружающим людям. Вся их жизнь проходила перед нами и глубоко запечатлелась в памяти. Тогда, в счастливом детстве, нам казалось, что иначе и быть не могло, так и должно быть. И бесконечные заботы, труд с утра до вечера – как сохранить семью, дать им толк, образование; накормить, одеть и ещё дать духовную пищу, – воспринималось нами, как должное.
Только в зрелом возрасте мы оценили и сделали заключение – кто же были наши папа и мама. И благодарность, любовь, удивление перед их подвигом выросли в наших сердцах, благоговейно относясь к их памяти.
Детство для нас – это нечто светлое, радостное, пронизанное солнцем, любовью и полной отдачей сил наших родителей – нам, детям. Ничего показного, фальшивого, навязанного; мы росли на свободе, окруженные любовью и заботами, как воздухом. Как воздух, не замечали, хотя без него не могли бы жить. Спасибо дорогим папе и маме за такое ненавязчивое воспитание, которое оценилось уже гораздо позже. Если бы они услышали нашу благодарность, наше сердечное «Спасибо за всё!?!»
Я была средняя сестра между старшей Лизой и Лидой младшей. Паня и Настенька были для нас авторитет и пример для подражания; они были старшие в семье, а Домаша – самая старшая и рано вышла замуж. Так мы и делили свои интересы и игры по возрасту. Летом «гоняли» и по дороге, и по мягкой пыли, лазали по деревьям; там же начитались. Аврора – богиня – была известна нам, и мы, сделав из воды и варенья напиток, взяв рюмки – лезли на акацию, растущую в огороде, и старались повыше забраться, чтобы приветствовать Солнце, Аврору.
А осенью нас отправляли в Симферополь учиться в гимназию Оливер. Я всегда плакала дня за три; уткнусь в подушку в спальне и реву: «Не хочу учиться, хочу жить с папой и мамой!»
Зато как весело было возвращаться домой на каникулы – Рождественские и Пасхальные! Дядька Максим приезжал за нами на станцию Рыково (Партизаны) на тачанке или санях, мы зимой закрывались в тулупы, платки и мчались домой. Это давно прошедшее счастье.
А потом Гражданская война, деникинцы, Врангель, обстрел с моря дальнобойными. Мы бежали ночью на хутор к дяде».

В 1918 году в спокойную, налаженную крестьянскую жизнь аграрного села Юзкуи грубо ворвалась Гражданская война. Рушились домовые хозяйства, создаваемые десятилетиями. Страдали и те, кто не участвовал в военных событиях.
Власть в селе много раз менялась. Во дворы врывались отряды регулярных войск и просто грабителей. Они отбирали еду и нажитое добро, убивали скотину и тут же, на месте поедали, жаря мясо в огне костра на штыках винтовок. В связи с этим повсюду образовывались отряды самообороны.
О том, как возник отряд самообороны в селе, о набеге карателей, о сожжении большого дома Каленика Захаровича и о его отчаянном спасении своей большой семьи говорится в мемуарах Серафимы и в «Отце Каленике».

В конце марта 1919 года банда наёмных карателей ворвалась в село. Многих жителей убили – кого в своих стенах, кого в поле. Домá тех, кто был подозреваем в сопротивлении, сожгли. Большой дом семьи Ломако тоже был спалён врагами. Об этом есть рассказ бабушки, первые наброски которого я сделал ещё в 1990-х, записывая практически с её слов. У Серафимы в её мемуарах этот случай тоже описан так, как помнит она. Так что здесь я не буду повторяться, хотя так и тянет рассказать здесь вновь ту интереснейшую с исторической стороны повесть.

Старшая сестра бабушки Настасья Калинична имела непосредственное отношение к этим драматическим событиям – её муж руководил в то время большим партизанским отрядом и именно он стал главной мишенью террора. Поэтому ниже я расскажу отдельно о ней и её мужьях. «Обстрел дальнобойными», который упоминает бабушка в своих записках, происходил, если не ошибаюсь, в 1919 году. То был артиллерийский обстрел Геническа британцами с греческого судна «Калипсо». Судовая артиллерия производила залпы с правого борта. По замыслу англичан, этот обстрел должен был ускорить ликвидацию крымских партизан.

Итак, о Настасье Калиничне.
Долгую и сложную жизнь прожила она. Первым её мужем был белогвардеец, вторым красноармеец, третьим бывший священник, ставший затем школьным учителем и завучем.
Серафима в своих мемуарах описывает сватовство и свадьбу Насти с царским офицером Ефимом Кузьмичом Берлизевым. У них родился ребенок, но прожил он всего неделю. Да и семейная жизнь Насти вскоре трагически прервалась: Ефим Кузьмич был вероломно расстрелян красноармейцами, нарушившими обещание не трогать пленных офицеров.
Больше своих детей, к огромному сожалению, Насте так никогда и не довелось заиметь. Зато она вырастила и вывела в люди удочерённую ею девочку Надю Камынину, взятую из детского дома.

Вторым мужем Насти стал большевик Михаил Капитонович Линник – тот, что командовал партизанами. Это был яркий и сильный духом человек. Позднее он окончил советскую партийную школу и занимал высокий пост в городском комитете партии в Симферополе. Он наверняка продвинулся бы и дальше по партийной линии, если бы не ранняя смерть в 1929 году.
Участник партизанского движения во время гражданской войны в тех краях Исидор Федорович Дрига написал книгу "В степях Приднепровья ", которую выпустило в 1974 году симферопольское издательство «Таврия». Приведу пару фрагментов из неё:

«…С этого дня Геническ стал партийным и революционным рабочим центром не только для Юзкуйской волости, куда он до революции административно вводил, но и для окружающих волостей. В частности, в селе Юзкуи большевики города помогли решить земельный вопрос. В ревком выдвинут и бедняк-фронтовик Михаил Капитонович Линник, человек большой храбрости, полный георгиевский кавалер, еще во время войны вступивший в партию большевиков. Он-то и возглавил в селе отряд самообороны, насчитывавший до ста хорошо вооруженных людей. Поэтому и раздел земли идет без помех. Земельную комиссию возглавляет бедняк Салыкин. Энергичный и деловой. Комиссия взяла на учет и разделила между батраками, бедняками и маломощными середняками свыше двадцати тысяч десятин, весь инвентарь, лошадей, волов, выделяя их только супрягам.

…В Геническе буржуазия вынуждена была внести в фонд Совета и ревкома семьсот тысяч рублей, а в Юзкуях – сто тысяч. Из этих же сумм оплачиваются работники Совета, ревкома, учителя и другие труженики. Правда, все это проходит не без сопротивления богачей. В Юзкуйский ревком к его председателю Михаилу Капитоновичу Линнику пришел помещик Фишер и заявил от имени всех помещиков волости, что они не будут платить деньги, это незаконно.
Михаил Капитонович на это ответил:
– Если в течение двадцати четырех часов установленная сумма не будет внесена, вас предадим суду Военно-революционного трибунала. А это, сами понимаете, что такое.
Деньги были внесены».

А вот как описываются те события в книге, изданной в 1980 году – тоже вполне в советском идеологическом духе:

«С радостью встретила сельская беднота весть о победе Великой Октябрьской социалистической революции. В январе 1918 г. в Юзкуях была установлена Советская власть. В состав ревкома вошли большевик М. К. Линник, крестьянин-бедняк Л. В. Линник, ремесленник Г. Г. Сажнев. Члены ревкома осуществили перераздел земли и выделили крестьянам часть конфискованного у богачей инвентаря. Когда в апреле 1918 г. село захватили германо-австрийские войска, борьбой против них руководил ревком, ушедший в подполье. В ноябре Юзкуи были освобождены от захватчиков. Но в декабре 1918 г. сюда ворвались деникинцы. В этих сложных условиях продолжал действовать ревком, который снова перешел на нелегальное положение. Он направлял борьбу односельчан на срыв всех мероприятий врага. В феврале 1919 г., когда белогвардейцы попытались мобилизовать крестьян в деникинскую армию, в Юзкуях из 142 лиц, подлежавших призыву, явились на пункт только 17. Потерпела провал и вторая (в начале марта) попытка провести мобилизацию. Деникинцы расправлялись с непокорными, несколько крестьян были публично высечены.
16 марта 1919 г. в селе вспыхнуло восстание против белогвардейцев, подготовленное подпольным ревкомом. Восставшие образовали военно-революционный совет, в состав которого вошли 12 человек. Его председателем избрали Л. В. Линника, командиром партизанского отряда - М. К. Линника. Численность отряда достигла 200 человек. Восставшие устроили завалы и удерживались почти неделю, а затем вынуждены были сдать позиции. Белогвардейцы жестоко расправились с восставшими. Около 30 домов было сожжено, 20 активистов, не успевших покинуть Юзкуи, замучены, вожака сельской бедноты К. Т. Шлыкова вместе с семьей палачи живыми сожгли в хате. Однако М. К. Линнику удалось вывести основную часть отряда. Через несколько дней отряд влился в ряды Красной Армии, которая вела бои с деникинцами в Северной Таврии. Сразу же после освобождения села частями 5-го Заднепровского полка (29 марта 1919 г.) военно-революционный Совет принял все меры по снабжению частей Красной Армии хлебом и другими продуктами. В апреле 1919 г. за перевыполнение плана поставок зерна в фонд Красной Армии Юзкуи были занесены в «Золотую книгу» Мелитопольского уездного комитета партии. Но мирный период длился недолго. 29 мая 1919 г. к берегу Азовского моря приблизилось несколько вражеских судов с десантниками деникинцев. В селе был создан отряд самообороны, который контролировал всю береговую линию. Однако на одном из участков врагу удалось прорваться на окраину села. Будучи раненным, командир М. К. Линник продолжал руководить боем. В критический момент на помощь крестьянам прибыл рабочий отряд из Геническа. Не выдержав совместного удара советских отрядов, белогвардейцы отступили на судно, оставив на поле боя более 150 человек убитыми и ранеными. Отряд также разгромил банду, которая бесчинствовала в Приазовье, захватив при этом две пушки, несколько пулеметов и обоз.
В конце июня 1919 г. в село ворвались деникинцы. Неоднократные их попытки провести мобилизацию в белую армию и заготовить хлеб оказались безуспешными. В январе 1920 г. красноармейские части, входившие в состав 13-й армии, освободили Юзкуи. В начале июня 1920 г. врангелевцы, высадившиеся в тылу 13-й армии, в районе с. Кирилловки, захватили Юзкуи. Они грабили население, забирали лошадей, скот, хлеб, одежду. Тех, кто оказывал сопротивление, уничтожали. 2 ноября 1920 г. в ходе решительного наступления на врангелевцев части 5-й кавалерийской и 2-й Донской дивизий 13-й армии освободили село. Учитывая заслуги руководителя юзкуйской бедноты М. К Линника в борьбе против врагов Советской власти, Реввоенсовет СССР в 1928 г. наградил его Почетной грамотой.

Энциклопедия в статье, посвящённой Юзкуям, пишет в разделе «Известные жители»:

Михаил Капитонович Линник – полный Георгиевский кавалер, большевик, руководитель ревкома и командир отрядов самообороны Юзкуи в годы Гражданской войны.

Там же в главе «Революция и Гражданская война» подробнее описываются события тех лет:

«После Февральской революции в Юзкуях возникла группа сторонников большевиков под руководством М. К. Линника. 3 июня 1917 года в селе был создан Совет крестьянских депутатов. В январе 1918 года в селе была установлена Советская власть и создан ревком, в состав которого вошли большевик М. К. Линник, крестьянин-бедняк Л. В. Линник, ремесленник Г. Г. Сажнев. В 1918–1920 годах в Юзкуях много раз менялась власть.
16 марта 1919 года ревком села, находившийся на нелегальном положении, поднял восстание против белогвардейцев. Партизанский отряд М. К. Линника численностью 200 человек почти неделю удерживал село, но затем был вынужден отступить, и село было разорено белогвардейцами. 29 марта 1919 года Юзкуи были заняты Красной Армией.
29 мая 1919 года белогвардейцы высадили десант около Юзкуй. Но совместными силами сельского отряда самообороны под командованием М. К. Линника и рабочего отряда из Геническа десант был отбит.
После этого в селе ещё 4 раза менялась власть, и только 2 ноября 1920 года Юзкуи были окончательно взяты Красной Армией».

К большому сожалению, ни одного фото ни Е.К.Берлизева, ни М.К.Линника не сохранилось.
Из записок Серафимы Калиничны:

«Но Михаил утерял здоровье, ещё будучи партизаном. Подолгу находился в воде, в камышах, скрывался от врагов. Он заболел туберкулёзом. Долго его лечили, но в 1929 году он умер».

И наконец, третьим и последним мужем Настасьи ещё до войны стал учитель истории и завуч школы, где она преподавала – Павел Смарагдович Тычинин, «высококультурный и воспитанный человек», как пишет о нём Серафима, вдовец с дочерью на руках. Выходец из старой интеллигенции, он всю жизнь при Советской власти, скорее всего, был вынужден скрывать церковное прошлое – ведь до революции он окончил Санкт-Петербургскую Духовную академию и одно время преподавал там богословие.
С ним Настасья прожила в любви и согласии не одно десятилетие. Хорошо помню квартиру «тёти Настеньки и Пал-Смарадыча», как мы их всегда называли, практически в центре Симферополя, с большой комнатой, выходившей высокими окнами на проспект Кирова.
Когда он умер, мне не было и двух лет. Но у меня к Павлу Смарагдовичу до сих пор особое отношение – благодарное. Перед самой своей смертью он очень выручил нашу семью – дал отцу денег на взнос за кооперативную квартиру. Поэтому выросли мы не в «однушке», а в «трёшке». Светлая память и спасибо ему!
Настасья пережила его на шесть лет. Её я вспоминаю смутно: доброе лицо много изведавшей пожилой женщины, не узнавшей радостей материнства, но вырастившей много других детей.
Зато хорошо помню его дочь от первого брака – Татьяну Павловну Тычинину, умершую совсем недавно в очень почётном возрасте, под сотню. Хоть она и не являлась нашей кровной родственницей, но роль в семье Ломако сыграла большую, всегда находясь рядом. Она была врачом-терапевтом и оказывала помощь практикой и советами.
У неё был сын Юра и внук Саша Ботян, старше меня на пять лет. Откуда взялась эта фамилия – мне выяснить пока не удалось (помню только вышитые на почти всей моей детской одежде буквы «Ботян», в пять лет я думал, что это штаны и рубашки так называются).
Сейчас Александр Юрьевич Ботян занимает высокий пост в медицине Санкт-Петербурга, но мы совсем не общаемся.
Татьяна Павловна всю жизнь работала участковым врачом в поликлинике. Когда ей было уже 90 лет, молодёжь пыталась «уйти» её на пенсию – мол, сколько можно? Подослали комиссию, но та ничего не сумела найти, и пришлось оставить врача на должности. Так рассказывала мне бабушка.

Настасья Калинична Ломако, её муж Павел Смарагдович Тычинин,
его дочь от первого брака Татьяна Павловна Тычинина, Мария Калинична Ломако
(около 1965 года).

И ещё об одном человеке, с которым бабушка была связана всю жизнь, расскажу здесь всё, что помню и знаю, чтобы уж потом не распыляться. Это Ольга Максимовна Шведова.
Они подружились в 1922 году, когда Муся начала учиться в Таврическом университете, находившимся в Симферополе.
В 1924 году их обеих – Олю и Мусю – перевели в Ленинград. Учиться в знаменитом университете на Васильевском острове – мечта очень многих! Бабушке повезло: их вдвоём с Ольгой, можно сказать, откомандировали туда. Может быть, выбор именно этих студенток был случайным, а возможно, их отправили как лучших учениц.
Ольга Шведова была 1903 года рождения – т.е. на два года младше Муси. Они вместе учились, затем вместе работали и тесно дружили до старости, до последнего дня жизни Ольги Максимовны (она умерла примерно на 10 лет раньше бабушки), несмотря на разделявшие их расстояния и довольно редкие встречи. Их заменяла частая переписка.

По окончании Университета они вместе с бабушкой работали в Управлении Ленэнерго инженерами Энерголаборатории. Работали и во время войны. 28 апреля 1943 года Ольга Максимовна была награждена медалью «За оборону Ленинграда». Как сказано в представлении к награде от 6 марта, «в 1941 году два месяца работала на оборонительных сооружениях; участвовала в изготовлении незамерзающей смазки».
Удивительно, что бабушка такой медали не получила, хотя она тоже принимала участие в обороне Ленинграда – тушила в блокаду зажигательные авиабомбы на крышах. В то непростое время Ольга часто подменяла подругу в заботах о её маленьком сыне (моём отце) и стала ему почти родной.
В конце 1980-х годов, разбирая старые бумаги, бабушка наткнулась на пожелтевшую справку об этом её участии в тушении «зажигалок». Порвала и выбросила: «Зачем вспоминать былое?» А через год вышел указ о льготах участникам боевых действий – они стали иметь право на жилищную компенсацию, могли без очереди получить дефицитный тогда цветной телевизор и т.д. Как выяснилось, то была единственная бумажка, которая могла бы приравнять бабушку к ветеранам. Но – не получилось…

Когда бабушка могла, она всегда в наши приезды в Ленинград навещала старинную подругу, да и та часто бывала у нас, на улице Вавиловых. Помню широкое и довольно некрасивое, но доброе и располагающее к себе лицо Ольги Максимовны, помню её большую комнату на высоком втором этаже: Невский 90\92, квартира 4, между Лиговским и Литейным проспектами. Окна её выходили прямо на Невский проспект, и я любил смотреть сверху на непрерывное движение людей и машин (после скромного вида на помойку из нашей квартиры на Гражданке это было романтикой).
На стене комнаты висела огромная репродукция в массивной раме – «Лунная ночь в Крыму» кисти Айвазовского, любимая картина покойного мужа Ольги Максимовны, с его родным местом в Крыму. Умер он, возможно, из-за военных ранений, этого я точно не знаю.
Незадолго до его смерти эта картина рухнула однажды ночью со стены. Он расценил это как нехорошее предзнаменование, хотя можно было объяснить падение тяжёлой картины тем, что по Невскому проспекту на парад к 7 ноября, что проводился ежегодно на Дворцовой площади, тогда ещё ходили танки, и дом мог из-за этого постепенно пойти трещинами. Всё это (о муже, картине и танках) я узнал из разговоров, проходивших в этой квартире. Многого тогда по малолетству не понимал, но запомнил.

У Ольги Максимовны был родной сын Ярослав – высокий, тощий, сутулый и лысый, о котором бабушка отзывалась очень плохо. И был приёмный сын Константин, «Котя», низенький и полненький, которого бабушка очень ценила и говорила, что он, мол, заботится об Ольге как родной и очень помогает, вопреки Ярику. Обоих мужчин я видел редко и мельком.
Скончалась Ольга Максимовна, если не ошибаюсь, в 1983 году. Смерть её была потрясением не только для бабушки, но и для моего отца, который всегда очень любил и уважал её.

ДАЛЬНЕЙШИЙ ТЕКСТ ЕЩЁ НЕ ВЫЛОЖЕН...