|
|
У инженера Хомякова с женой приключилась бессонница. То ли виной тому было чрезмерное количество выпитого за ужином кофе, заедаемого свежими булочками, то ли вечерние телепрограммы так взбудоражили её куцее воображение, но Меланья Патрикеевна, отошед ко сну, лежала на постели, бездумно уставившись в сумрак спальни, и молча страдала. Помещавшийся рядом супруг, аккуратно встававший вместе с бодрыми позывными городского радио, давно уже предоставил себя в полное распоряжение Морфея, и, судя по всему, нисколько не тяготился случившейся с женой неприятностью. Он не любил её, причём не любил уже давно, с тех самых пор, когда Меланья перестала быть той стройной, хоть и не лишённой полноты молодой женщиной с весьма выпирающими и дразнящими округлостями, на которую так старательно выворачивались мужские шеи, и постепенно начала расплываться и занимать на супружеском ложе всё больше и больше места. По этой причине, а может, по причине несколько скверного характера жены семейные отношения начинали тяготить его; к тому же Хомякову в последнее время приходилось частенько спать только на правом или левом боку. При попытке устроиться на спине он неизменно упирался в несколько экспансивное тепло своей, если так можно выразиться, большей половины. Робкие манёвры с целью отвоевать им хотя бы сантиметр супружеского ложа заведомо терпели поражение. Разница в габаритах была явно не в пользу Хомякова. Тем не менее, оба супруга всегда спали достаточно крепко; по этой причине снотворного в доме не держали.
И вот теперь Меланья Патрикеевна оказалась во власти нечаянной бессонницы. Это событие было встречено ею с нарастающим гневом и изумлением. Она снова и снова перебирала в уме события минувшего дня, но поскольку он был как две капли воды похож на множество предыдущих, то её апатичный разум безуспешно пытался понять, в чём тут дело. За неимением сколько-нибудь утешительных выводов Меланья Патрикеевна принялась будить сладко спящего мужа, отчего бигуди на её голове оживлённо застучали.
- Вась, а Вась! Слышишь, Василий!
Инженер не сразу понял, что от него хотят.
- Тут нужен полиспаст, - чётко сообщил он жене, не открывая глаз.
- Да проснись ты, наконец! Какой пенопласт? Я заснуть не могу!
Хомяков, внезапно разбуженный столь бесцеремонным образом, шумно зевнул и совершил некий манёвр с целью потянуться. Манёвр не удался ввиду малости отведённого пространства. Тем временем беспокойная его супруга не унималась.
- Вась, а Вась!
- Ну, чего тебе? Что-то случилось?
- Мне не заснуть никак! Уже час лежу и хоть бы что!
- А я-то тут причём?
- Ну, может, ты какое средство знаешь!
Инженер чуть не заплакал. Спросонья, как это бывает у много работающих людей, он первым делом попытался сообразить, сколько ему осталось спать, и, не разобрав, решил, что всё равно осталось мало.
- Да какое у меня может быть средство! Я-то сплю! Мне же ничего не мешает! Бигуди
сними и спи!
- Причём тут мои бигуди! Тебе хорошо говорить: дрыхнешь без задних ног! А я лежу и
мучаюсь! Или тебе что, всё равно? – тут голос Меланьи надломился.
Окончательно проснувшийся Хомяков внезапно развернулся и в ночном полумраке попытался разглядеть лицо женщины, с которой столько лет назад так опрометчиво связал свою судьбу. Внезапно он ощутил знакомое и острое желание послать Меланью далеко-далеко, и в очередной раз, уступив врождённой мягкости и деликатности, вынужден был промолчать. Только участившееся дыхание, которое его супруга по своей душевной близорукости приняла за искреннюю озабоченность, могло обнаружить всю драматичность душевного состояния инженера.
- Чего тебе не спится-то, Меланья?
- Да так, беспокойство какое-то мучает, и сама не знаю, что такое.
- Ага, и поэтому надо меня будить? Мне же завтра на работу! – Хомяков сделал
трагическую паузу, чтобы до жены дошёл смысл сказанного.
– Ну, вот что: давай-ка попробуем заснуть вместе ещё раз. По методу аутотренинга. Ты меня слышишь, Меланья?
- Слышу, слышу.
- Ты сейчас лежишь на спине.
- Ну.
- Это я чувствую. Так вот: расслабься, дыши ровно, ощути, как твоё тело теплеет, и через
пять минут заснёшь как миленькая. Глаза лучше закрыть. Представь себя... ну, хотя бы своим любимым фикусом. Подумай, как ему там хорошо, на кухне. В общем, представь. И не забудь, дыши редко и неглубоко. Всё, спокойной ночи.
Хомяков тяжело вздохнул, пытаясь стряхнуть цепкие щупальца естественного раздражения человека, почём зря разбуженного посреди ночи, и снова повернулся на правый бок. Некоторое время сон не приходил, а через пять минут инженер услышал, как за спиной у него засопело и засвистало. Меланья Патрикеевна умудрилась-таки отключиться, и теперь спокойное блаженство стремительно уносило её в океан ночного забвения.
Хомяков зарылся поглубже в подушку. Понемногу его начало кружить и сворачивать в кокон. Последней его мыслью была нечаянная догадка, что жене и впрямь достаточно почувствовать себя деревом, чтобы заснуть. То есть просто стать самой собой. Обогащённый этим лёгким сарказмом, инженер легко вздохнул и выпал из реальности.
Сны на производственные темы давно стали для него привычными; как всякая натура, в которой есть творческое начало и которая счастливо занимается своим делом, он никогда не уходил домой с работы целиком. Какая-то, может быть, самая важная бестелесная часть его оставалась на производстве, а всё оставшееся по мере возможности приносило работу на дом. Где-то в уголке этой натуры сиротливо болтались бытовые и житейские проблемы, решавшиеся исключительно по мере надобности, но без никакого естественного удовольствия.
Вот и сейчас Хомяков, верный своему призванию и долгу, попытался вернуться туда, откуда вытащила его бессонница жены, а именно – на разрабатываемую площадку для нового цеха. Именно там десять минут назад возникла нужда в одном сложном приборе, и только Хомяков знал, в каком. Он торопился обратно, и, выражаясь фигурально, прямо-таки пришпоривал своё бедное подсознание, но к его удивлению, старый сон не спешил возвращаться на прежнее место. Взамен него инженер увидел себя как бы со стороны, в то же время полностью ощущая, что всё происходящее творится именно с ним.
Приснилась ему далёкая страна Канада. Почему именно Канада, Хомяков объяснить бы не смог, даже если бы нашёлся охотник спросить. Теперь на голове Хомякова сидела оранжевая каска, на плечах помещалась такая же оранжевая куртка, на лоб оказались вздеты защитные очки, и вместе с пятью незнакомцами, двое из которых являлись несомненными неграми, одетыми так же, он трясся в кузове грузовой машины по иностранному просёлку, невесомо подскакивая на приснившихся ухабах. Незнакомцы дружелюбно и немногословно поясняли каждый ухаб по-английски, и Хомяков, помнивший с институтской поры только сакраментальное «I love you, baby», вдруг осознал, что они просто матерятся.
Как это бывает иногда во снах, надобность в переводчике вдруг отпадает; проснувшись, мы с необыкновенной отчётливостью понимаем, что только что свободно изъяснялись на фарси, иврите, хинди, или, чего доброго, с блеском исполнили токкату Джироламо Фрескобальди и столь же непринуждённо танцевали на званом балу па-д`эспань. В реальной жизни ни один нормальный человек себе, понятно, таких штук позволить не может – он просто забывает поскорее все эти проделки задавленной культуры, встаёт, пьёт утренний кофе и бежит на автобусную остановку. Никому не охота иметь дело с собственным творческим началом. Оно всегда чересчур беспокойно.
Хомяков легко перешёл на незнакомый ему язык и с любопытством обратился к своим попутчикам.
- Куда это мы?
Иностранцы переглянулись, и один из негров выразительно постучал согнутым пальцем по лбу. Все дружно заржали. Хомяков ничего не понял.
- Да куда же мы всё-таки?
- Не дури, парень, - отнёсся к нему сосед слева, лицо которого, как это нередко бывает во
снах, виднелось, словно в тумане, - сейчас уже будем на месте.
Хомяков уже хотел было спросить, что это за место, и зачем они туда едут, но от нечаянных коллег повеяло вдруг странной отчуждённостью и холодком, и он не спросил.
Машина, окружённая густым лесом, остановилась. Иностранный народ горохом посыпался через борт. Инженер тоже не стал задерживаться, и, ухватившись одной рукой за шершавые доски, плавно и удивительно красиво выпорхнул из кузова. Веса своего при этом он не почувствовал.
Бригада в оранжевых куртках без дальних слов разошлась в чёткую и длинную шеренгу, и теперь у каждого участника хомяковского сна, включая и его самого, неизвестно как оказалось по хорошей, качественной бензопиле. Не сговариваясь, они как один опустили на глаза очки, в руках у них взревело, и не нарушая строя, вся компания двинулась в густую чащу.
Чаща немедленно начала редеть. Хомяков, оказавшийся с правого краю, шёл наравне со всеми. Это удалось ему необычайно легко, хотя бензопилу до того он видел только издали, да немного знал принцип работы. Удивительное чувство упоения охватило его. Оно возникло так неожиданно и так знакомо, что инженер почувствовал, что вот-вот случится что-то необыкновенное, что-то столь же мистическое и загадочное, сколь и приятное. Пила в его руках проходила сквозь толстую древесину без малейшего сопротивления.
Оглянувшись, Хомяков увидел, что за ними остаётся ровная и гладкая просека, а спиленные стволы деревьев куда-то сами по себе исчезают. Однако это обстоятельство нисколько его не поразило, потому что и спящий, Хомяков оставался в душе инженером и свято верил в технический прогресс. Спустя неизвестное время он вышел на открытое пространство, оказавшееся большой лесной поляной и тут внезапно почувствовал, что остался совершенно один. Его коллеги, включая негров, с таким вожделением крушившие лес направо и налево как в воду канули. По-видимому, они посчитали свои капиталистические обязательства выполненными, и теперь перебрались в какой-то другой сон. Вместе с очками и бензопилами.
Посередине поляны возвышалась большая, густо разросшаяся сикомора. Ствол её, мощный и покрытый пористой корой, выглядел неприступно и откровенно бросал Хомякову вызов.
Вошедший во вкус и не на шутку разгорячившийся инженер с бензопилой наперевес бросился на несчастное дерево. Он чувствовал себя настоящим канадским лесорубом.
Пила завизжала и застонала, когда встретила упорное сопротивление. Сикомора явно не собиралась сдаваться без боя. Ветви её угрожающе шелестели возле ушей инженера, почва под ногами колебалась и, что было совсем уж невероятно, из-под шины бензопилы брызнули искры. Обойдя дерево с другой стороны, Хомяков вновь попытался сделать надпил, и тут ему повезло немного больше. Бешено вращающаяся цепь вонзилась в кору сикоморы, Василий возликовал, и тут до его ушей донёсся странно привычный голос. Это был голос жены, Меланьи. Он был настолько нелеп и неуместен, что Хомяков мгновенно отпустил курок газа, отчего пила тут же заглохла, и в изумлении задрал голову. Нечто знакомое почудилось ему в очертаниях переплетённых веток. Но ассоциации его не успели принять четкие формы, ибо в этот же момент перед глазами у него всё поплыло, начало таять, разваливаться и пропадать, и Хомяков завершил свои ночные странствия так же быстро, как и начал.
В ночной темноте инженер не сразу сообразил, где он. Реальность понемногу стала отпечатываться в его голове, и Хомяков машинально протянул руку туда, где она всегда натыкалась на дородные формы жены. Рука свободно встретила пустоту.
Меланья Патрикеевна исчезла.
Что было удивительнее всего, вместе с ней исчезла и кровать. Инженер теперь помещался на гладкой, холодной и весьма твёрдой поверхности. Поведя руками вокруг, Василий почувствовал, что он окружён чем-то вроде опилок и маленьких щепочек. Это обстоятельство заставило его немедленно вспомнить свой сон, и Хомяков почувствовал, как его дыхание замерло. Осторожно, двигаясь так медленно, будто вокруг рассыпаны булавки, он начал привставать на локтях, и это ему удалось. В ночной темноте неясно проступили знакомые очертания: инженер Василий Потапович Хомяков сомнамбулически просыпался на кухне собственной квартиры. И кухня эта являла потрясённому взору находившейся тут же, и пытавшейся спросонья разглядеть что-нибудь Меланьи жуткую и невероятную картину.
По правую руку от него имелся электрический кухонный нож, подаренный инженером жене к очередному дню 8 марта, и так дотоле ею и невостребованный ввиду сложности в применении, а слева, прямо от него, и вообще на полметра вокруг раскиданы были в великом множестве фрагменты меланьиного любимого фикуса.
|
|