|
ОКСКИЕ НЕДЕЛИ
(маленькая повесть, 1988)
|
ОКСКИЕ НЕДЕЛИ-2
(полгода спустя, 1989)
2. Бухара – Рязань 3. Рязань – Брыкин Бор 4. Стершата, баня и дыня 5. Старые знакомцы и новое пополнение 6. Птенцовые разборки 7. Спасение 8. В операционной 9. Версии 10. В реанимационной 11. Ночное дежурство 12. Завтрак и люди вокруг 13. Прогулка под солнцем 14. Прогулка под дождём 15. Прогулка под градом 16. День девятый 17. Орнитологи в Ленинграде 18. Прощание |
ОКСКИЕ НЕДЕЛИ-3
(10 лет спустя, 1996)
ОКСКИЕ НЕДЕЛИ-4
(25 лет спустя, 2011) МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ: 1983: Журавлиный крик над Брыкиным бором ("ВСЕ ТУТ.ру") 2006: Стерх по имени Колыма ("mybirds.ru") 2006: Как в Башкирии Москву спасли ("mybirds.ru") 2008: Как начинался проект стерх ("mybirds.ru") 2009: Поэзия и проза Окского заповедника ("История Рязанского края") 2010: В память о Ямале ("mybirds.ru") 2010: Птица-журавль и зверь-человек ("Накануне.ру") |
|
ОКСКИЕ НЕДЕЛИ
Это мой первый опыт крупной формы, сотворённый в 23 года. Посвящается всем, кто неравнодушен к живой природе.
Часть 1.
Один вечер из жизни одного молодого человека 1. История с географией и предысторией
Наконец этот жеребёнок на колёсах, этот прыткий грязно-рыжий автобусик после почти двух часов перетряхивания костей на ухабах пыльной полевой дороги угомонился, чихнул на прощание мотором и затих, уткнувшись с разворота горячим носом в забор из кустарника, чтобы на рассвете двинуться обратно в Спасск-Рязанский, куда ходил отсюда раз в день. Худосочный паренёк лет двадцати оказался единственным пассажиром, добравшимся до конечного пункта маршрута. Остальные – в основном женщины с кошёлками, ездившие в райцентр за продуктами – постепенно покидали автобус, пока он проезжал придорожные сёла: Гавриловское, Селезенево, Жолобову слободу, Городец, Ужалье, Новый Киструс, Деревенское, Воскресеновку, Ижевское, Городковичи, Лакаш, Добрянку и Папушево. Когда автобус прибыл, пассажир зашевелился, завозился и принялся неуклюже вставать с места, вылезая из-за спинки переднего сиденья и на ходу подцепляя свои многочисленные вещи: пакеты, сетки, мешки, рюкзак и спортивную сумку на ремне, – по четыре предмета в каждую руку. – Эк ты навьючился! – бросил ему из открытой кабины шофёр с копной волос, похожий на певца Джо Дассена. – Ладно, не суетись, я уж никуда не спешу. Ноги юноши затекли и остекленели – не столько, может быть, от долгого и неудобного сидения в тесном кожаном кресле, сколько от накатившей робости. И потому так неловко и мешкотно соскользнул он со ступенек «пазика» на землю, добирался до которой из родного Ленинграда почти двое суток. Над головой его зависли своды сосновых лап. Они словно оберегали и успокаивали его. За стволами проглядывались строения поселка Брыкин Бор – цели путешествия. До сей поры Миша ни разу не бывал в заповедных краях, и сейчас его по молодости обуял романтический подъём, жажда к бережению природы. Он благоговейно старался – заповедник всё же! – не слишком мять нежную весеннюю травку, осторожно ступая по ней. Списавшись ещё зимой со здешним руководством, он получил «добро» на временную работу. Двадцать лет, как известно – возраст порывов к свободе и собственному выбору. И вот Миша очутился там, куда занёс его такой порыв. Тот порыв, что отбросил в одночасье всё, что он имел на сегодняшний день: относительно сытую городскую жизнь в уютной квартирке с родителями, непыльную и творческую музыкально-воспитательскую работу, привычное окружение родных и друзей. А также и любимые занятия: слушание грампластинок всё свободное время (в основном классику и старинную музыку, но иногда интересы его склонялись к джазу или авторской песне) и постоянные культпоходы в концертные залы; всенощные бдения за печатанием тысяч снимков (в фотолабораторию периодически превращалась ванная комната); велосипедные летом и лыжные зимой прогулки за город; бесконечные разговоры с сестрой обо всём на свете, и вообще множество тех маленьких, но милых домашних радостей, что и составляют беззаботную жизнь нашей юности. Ту жизнь, которую не хочется менять, и с которой очень трудно вот так круто порвать. Для этого надо иметь некий очень сильный стимул. Но Миша перечеркнул это всё, такое родное и знакомое, ради неведомого. И втайне гордился своим деянием! А как же: в наивном порыве молодости он решил посвятить себя отныне благородной борьбе за сохранение природных сокровищ, за спасение редких видов животных и птиц. Это было, по сути, побегом из дому. И потому как ему было всё равно куда податься, лишь бы испробовать себя в новом для него деле охраны природы, он раздобыл солидную книгу под названием «Заповедники нашей Родины» и, не слишком дотошно полистав её, узнал много сведений о заповедниках и заказниках всех уголков страны, об истории их возникновения и направлениях деятельности. Из полутора сотен заповедников он выбрал Окский. Без особых на то причин. Мишу разве что привлекло его местоположение, не столь уж отдалённое от столичных краёв – не Чукотка, однако, а Рязанская область, есенинские места, воспетые Паустовским в книге «Мещерская сторона». Далее: заповеднику уже полвека, а значит, он достаточно обжитой, всё же не в палатке жить придётся. И наконец, Мише знакомо было имя его директора – Святослава Георгиевича Приклонского, написавшего множество трудов по заповедному делу и живому миру средней полосы России. Миша читал его работы о птицах и хищных зверях. Книги о природе он поглощал в те времена целыми книжными полками, раздобывая всё новые издания на естественнонаучную тему. Постоянно мотался в «Маяковку» – Центральную городскую публичную библиотеку на Фонтанке, – просиживая в читальном зале все выходные. Не пропускал и телепередач по природоведческой тематике. А уж цикл «В мире животных», выходящий еженедельно по субботам, в течение пары последних лет Миша не только смотрел с повторами по 1-й, а затем по 2-й общесоюзным программам, но ещё и записывал с «телека» на старенький магнитофон, чтобы затем снова и снова слушать голоса таких знаменитых ученых и путешественников, как Жак Кусто, Джералд Даррелл, Тур Хейердал, Питер Скотт и Бернгард Гржимек, узнавать новые рассказы об их странствиях. Он, выросший на Бахе и Шопене, на Глинке и Рахманинове, не очень-то любил эстрадной музыки. Но первые же звуки знаменитой мелодии оркестра Поля Мориа, служившие заставкой для каждого очередного выпуска, вызывали в нём бурную радость: вот сейчас начнётся нечто незабываемое, интереснейшее, сейчас он погрузится в волшебный мир живой природы! 2. Научный профессор нам всё растолкует
Любимцем его, как и миллионов телезрителей, был Николай Дроздов, популярный ведущий этих передач, после незабываемого Александра Згуриди, в течение вот уже двадцати лет. Этот уникальный человек, помимо своего знаменитого обаяния, привлекал Мишу ещё и тем, что пытался в жизни многое испробовать на себе. Он поднимался на Эльбрус, плавал на острова Тихого океана, почти год прожил в Австралии на стажировке, объехав различные её районы. Его редчайшую, посвящённую австралийскому периоду книгу под названием «Полёт бумеранга» Миша тоже сумел раздобыть и зачитывался ею. Известный всей стране, «Ник-Ник» Дроздов во многом оставался загадочной личностью. Хотя с детства было решено, что будущая профессия его будет посвящена природе (ещё учась в школе, он подрабатывал табунщиком на конном заводе), но мало кому известно, что, не будь он натуралистом и телеведущим, он мог бы стать великолепным портным. Потому что был ещё и мастером 7-го разряда по пошиву верхней мужской одежды, отработав два года на швейной фабрике. К тому же он и теперь играет на гитаре, имеет замечательный голос и слух (в одном из выпуском передачи «Вокруг смеха» он спел арию из оперы Верди), а потому мог стать и певцом. Плюс к тому – ездит на лыжах и верхом, занимается моржеванием и йогой, знает много иностранных языков. И между прочим, великий богослов митрополит Филарет (в миру Василий Дроздов) – его двоюродный прапрадед. Мечтая увидеть своего кумира живьём, Миша даже проник на Всесоюзную орнитологическую конференцию, что проходила в Зоологическом институте. Прослушал немало докладов орнитологов, съехавшихся со всей страны, хотя и мало что понимал в сухих научных формулировках. Из мишиных земляков-ленинградцев читали сообщения кандидаты, доктора и профессора биологических наук Владимир Михайлович Лоскот, Вадим Германович Высоцкий, Людмила Вениаминовна Фирсова, Виктор Рафаэльевич Дольник, Владимир Михайлович Храбрый. В их докладах говорилось о популяциях и адаптациях птиц, о способах их общения и размножения, о методах изучения и управления их поведением. Выступали на конференции и такие зоологические светила, как Юрий Болеславович Пукинский, Роальд Леонидович Потапов, Орест Александрович Скарлато. Доклад под названием «Оптимизация взаимоотношений человека с птицами» прочёл Валерий Дмитриевич Ильичёв, автор учебника по орнитологии. Из москвичей присутствовал и Феликс Янович Дзержинский, преподаватель кафедры зоологии позвоночных в МГУ. В отличие от своего грозного деда, «железного Феликса», он оказался симпатичным дядечкой, постоянно ходившим в круглой вязаной шапочке и даже читавшим в ней доклад «Об адаптациях челюстного аппарата в семействе ибисовых» . Название доклада Высоцкого, тощего, с острой бородкой, Миша тоже запомнил в точности, хотя почти ни одно слово из него ни о чём ему не говорило: «Дисперсия и филопатрия мухоловки-пеструшки на Куршской косе» . Малопонятным был и сам доклад, как и большинство других, пестревший узкоспециальной терминологией. Зато великолепно и общедоступно выступал Владимир Михайлович Галушин, автор книги «Хищные птицы» , стоявшей у Миши на книжной полке наряду с другими орнитологическими изданиями, – ревностный их защитник, одним из первых среди учёных обративший внимание общества на охрану пернатых хищников, до тех пор считавшихся просто «вредными» и подлежащими уничтожению. Блестящий оратор, в своём сообщении «Экология и охрана хищных птиц» он убедительно ратовал за всевозможную помощь орнитологам и иным зоологам, за содействие им со стороны властей в борьбе с браконьерами, с нарушениями законов – как официальных, так и нравственных. С нетерпением ожидал Миша появления в зале Николая Дроздова, который должен был делать сообщение на тему «Сравнительная орнитогеография аридных районов мира» . Ждали его появления и все присутствующие. Но «Ник-Ник» так и не приехал. Поговаривали, что ему помешали дела семейные. Очень жаль – приходилось довольствоваться лицезрением его на экране. 3. Обмен эпистолами
Но если в телепередачах встречались сюжеты об Окском заповеднике, то их на правах старинного друга его директора всегда озвучивал другой ведущий, журналист Василий Песков. Он говорил о Святославе Приклонском как о «человеке многих научных интересов», «хранителе заповедника, знающим в нём едва ли не каждый кустик». Едучи работать сюда, Миша с замиранием сердца думал теперь о встрече с этим интересным учёным, не слишком-то и надеясь, что оно состоится. А уж если посчастливится им познакомиться, то показать бы себя подостойнее, не с худшей стороны, думал Миша. Хотя чего уж там фантазировать, – тут же одёргивал он себя, – может, и не доведётся им повстречаться за весь период его работы в заповеднике, коли отправят его сразу куда-нибудь на кордон! Слишком широка пропасть, отделяющая простого начинающего лаборанта от самого директора одного из старейших в нашей стране заповедников. Может статься, будет Миша всё это время пребывать вдали от всех, где-нибудь на полевых работах. Что такое «работа в поле», он представлял себе довольно смутно. О возможности этого «поля» написал ему в ответном письме из заповедника некто Маркин, «мэнээс». В самом начале года Миша послал в Окский заповедник короткое и по-детски наивное письмо: «Здравствуйте! Мне бы очень хотелось поработать у вас кем-нибудь в свой отпуск, то есть начало летнего сезона. Хотя бы лаборантом. Есть ли такая воз- можность? С уважением, М.Строков» Пока Миша писал это прошение, он почти не надеялся на ответ, и уж тем более на согласие. Послав его, он уже начал жалеть, что не отправил подобные письма сразу в несколько заповедников – авось, где-нибудь и «обломилось» бы. Каково же было его радостное изумление, когда в один из дней середины февраля он получил обстоятельное, отпечатанное на машинке послание, да ещё с описанием дороги в заповедник! Обычно письма вынимали из почтового ящика родители, у них же был и ключ от него. И только по счастливой случайности, пробегая как-то мимо, Миша заметил белеющий через дырочки ящика конверт с буквами «ОГЗ» на прямоугольном штампе в месте обратного адреса. «Окский государственный заповедник»! После нескольких попыток, изрядно попыхтев, Миша подцепил ножницами и выудил его. Иначе родители замучили бы его расспросами. А догадавшись, что он ищет работу вдали от дома, ни за что не отпустили бы его за порог. Миша был для них совершенным ребёнком, ни к чему не приспособленным в жизни. И в этом они были недалеки от истины. Итак, получив письмо, он заперся в ванной, поспешно вспорол конверт и прочёл: «Уважаемый тов. М. Строков! В этом полевом сезоне у заповедника есть возможность принять Вас на должность лаборанта научного отдела. Для нас желательно, чтобы Вы приступили к исполнению обязанностей с середины апреля. Работать будете в основном в поле, но не исключена вероятность использования Вас на хозработах. Апрель и май будете задействованы, скорее всего, в поисках гнёзд серых журавлей. Тематика дальнейших работ будет определяться обстоятельствами. Так как в апреле и мае будете действовать под моим руководством, то считаю необходимым предупредить Вас об экипировке, заповедником не выдаваемой: болотные сапоги и прочая полевая одежда, компас, желательно жидкостный. Если имеете права на управление моторной лодкой, мотоциклом, автомашиной – обязательно прихватите с собой. Жить будете в общежитии на центральной усадьбе заповедника и на кордонах. Вообще-то до окончательного приезда для устройства на должность желательно, если есть возможность, приехать для знакомства с условиями быта и работы. На всякий случай дорога к нам: из Москвы лучше выехать в 7 часов утра электричкой до Рязани; из Рязани с Торгового городка автобусом до г. Спасска; из Спасска ходит один раз в сутки автобус к нам, то есть в Брыкин Бор. Надо успеть на этот автобус, он отходит в 15.10. По поручению администрации младший научный сотрудник Окского заповедника Ю.Маркин И ниже – от руки: P.S. Кстати, заработная плата лаборанта – 90 рублей в месяц. Во время полевых работ дополнительная доплата». М-м-да-а-а… Какой уж там автомобиль, какой мотоцикл, какая моторная лодка! Мишиным излюбленным и единственно доступным транспортом, кроме общественного, всегда был велосипед. Со всякими же самодвижущимися приспособлениями за все свои невеликие годы он практически не имел дела. Разве что на чешских аттракционах с электрическими автомобильчиками в Парке Культуры и отдыха. Зато хождение по болотам в поисках журавлиных гнёзд – это ведь так романтично! Именно этого ему не хватало в жизни! Придётся потратиться, незаметно скопив денежку, на эту самую экипировку – то есть компас, болотники и что там ещё такое… А то в июне прошлого года он попробовал как-то пройти за ночь от Малуксы до Назии, то есть между двумя расходящимися от Мги ветками пригородной железной дороги Ленинградской области, не подумав о страшных Синявинских болотах, что расположены на этой территории – да и завяз в них почти безнадёжно. Всю белую ночь, заблудившись без компаса, пропрыгал по кочкам в своих кедах, вспугивая ночевавших в кустах лосей, и лишь к полудню еле выбрался к станции Жарок, весь вымокший под моросящим дождём и полуживой от холода и усталости. А ему-то казалось прежде, что он уже бывалый лесной человек! Это было ему хорошим уроком. Что же касается зарплаты, то сейчас Миша, как молодой специалист, получал 84 рубля в месяц – и ничего, жил (правда, большая часть денег за ненадобностью отдавалась родителям). Так что если этот самый Маркин хотел его испугать, то напрасно. Словом, ответ из заповедника воодушевил его, и он бодренько ответил на другой же день, что согласен на все условия и готов прибыть в 20-х числах апреля, как только появится возможность вырваться. В дошкольном учреждении, где работал он музыкальным руководителем, он договорился пока о двух месяцах отпуска, которые и собирался использовать на заповедник. И вот 24 апреля 1986 года Миша отчаянно распахнул новую главу жизни, тронувшись в свой первый далёкий путь. 4. "Столичная штучка"
Молодая бородатая троица беседовала невдалеке на пригорке. И чего это в заповедниках все мужчины с растительностью на лице? – подумалось Мише, который не ведал ещё, что через два месяца сам будет выглядеть так же, обзаведясь первой в своей жизни бородой. Пройдя метров с пятьдесят, он остановился в нерешительности, а затем круто повернул и подошёл к ним: – Извините, мне нужен Маркин. Не подскажете, как найти? – Юрка? – тут же отозвался один из молодых людей, с рыжей окладистой бородой. – Если «Ю» – это «Юрий», то да, – церемонно ответил Миша, держа в руках письмо, и тут же ему стало стыдно за этот свой выкрутас. – Вот так пойдёшь по этой дороге, – сказал другой из троицы, – затем повернёшь во-он там, где сосны, пройдёшь направо – и увидишь его дом. Небольшой такой, из кирпича. – Благодарю весьма, – машинально ввернул Миша. И, обвешанный сумками, поковылял в указанном направлении. Не знал он ещё тогда, что Брыкин Бор со сбережённой его первыми умильными шагами травкой не является территорией собственно заповедника, куда в эту пору весенних разливов переправиться можно только на моторке. Здесь расположена лишь его центральная усадьба – основное место проживания руководства и сотрудников с семьями. А также гостей заповедника – как российских, так и иноземных. Он шёл и досадовал на себя за свои «столичные закидоны». «Если “Ю” – это “Юрий”, “благодарю весьма” ... ну к чему это здесь?» Никак не мог он освободиться от привычки к «подковыркам», к перекидыванию дружескими мимолётными пикировками, которые далеко не каждый чужой способен сразу принять и подхватить, а потому нужно быть осторожнее. Постепенно самоедство его сменилось умиротворением от прекрасного тихого вечера, заполнявшего посёлок. Сосновые стволы расстилали по неровностям земли длинные волнистые тени, отчего земля походила на гигантскую зебру, уже устроившуюся на ночной покой. Закатное солнце подкрашивало их золотистыми бликами, столь милыми сердцу пейзажистов. Окрест разносились редкие попевки зяблика, бреханье собак, крики далёких петухов, звяканье вёдер – звуки столь непривычные после оглушительной сутолоки огромного города, что Миша невольно остановился, закрыл глаза и, застыв на месте, долго внимал им, прежде, чем тронуться в дальнейший путь. Вскоре он вместо маркинского домика набрёл на контору – двухэтажное строение с вывесками у входа: ЛАБОРАТОРИЯ ГРУППА БИОЛОГИЧЕСКОЙ СЪЁМКИ ЦЕНТРАЛЬНАЯ ОРНИТОЛОГИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ Как выяснилось потом, Миша просто не свернул вовремя вправо, а сделал крюк много больше, чем следовало. Он зашёл внутрь здания, надеясь найти живую душу и спросить дорогу. Перед собой он увидел деревянную лестницу на второй этаж, направо тянулся коридор с дверями. За одной из них слышались голоса и женский смех. Миша с опаской приоткрыл дверь и просунул в неё голову. За столом сидели две девицы, одна склонилась над микроскопом, вторая держала в руках что-то извивающееся. Оно оказалось змеёй. Миша постарался не удивиться и не испугаться. Когда он спросил о Маркине, девица с тёмной косой встала и вызвалась его проводить. Они вышли. Оказалось, что через лесок тянется тропинка, не заметная для новичка. Пока шли по ней, Миша искоса разглядывал свою спутницу. Чёрненькая, с казахским разрезом глаз, она казалась «девушкой с характером» и вдобавок молчуньей. Попытавшись пару раз «подъехать» к ней и получив в ответ молчание, Миша оставил попытки разговорить свою провожатую. Внезапно она наклонилась к его ногам и, буркнув: «Прошу прощения!» – извлекла из-под них… метровой длины змею, покрытую чёрной блестящей кожей. Змея угрожающе зашипела, но девушка спокойно намотала её на кисть левой руки таким образом, что свободным остались только извивающийся кончик хвоста да голова, и продолжала путь, не говоря ни слова. Заинтересованный, Миша небрежно спросил наугад: – Уж? – Да. На этом диалог закончился. Ещё пару минут шли молча. Когда миновали замшелые каменные развалины какого-то древнего строения, девушка остановилась и махнула свободной от змеи рукой вперёд: – Под горку спуститесь – будет домик, кирпичный такой. Это Маркина и есть. И повернула обратно с ужом в руке. – Спасибо! – прокричал Миша ей вслед и потащился со своими ношами дальше. Спустившись в указанном направлении, он увидел дом из розового кирпича, с моторной лодкой у задней стены. Постоял немного на крыльце, отдуваясь и любуясь закатом, а затем решился и осторожно постучал в дверь. 5. Проваленный экзамен
– А! Проходи, – мигом отозвался с порога бородатый парень в джинсах, лет двадцати восьми, когда Миша пробормотал своё: «Здрасьте-я-тот- самый-который-вам-писал», – и через секунду он обнаружил себя в выступе кухни довольно прихотливых очертаний, служившем в доме прихожей, между холмиками обуви – от домашних тапочек до меховых сапог. Полкухни завоевал массивный стол, над ним свисали воткнутые в оконные щели длинные журавлиные перья. – Сейчас будешь рассказывать, – Маркин ловко подхватил одной рукой фарфоровый чайник и пару чашек, локтем другой разгребая при этом загромождавшие настольное пространство закрытые и вскрытые консервные банки, книги (детективы и справочники по птицам), чучело полевой крысы на дощечке и… пару женских туфелек. Эти последние Миша постарался не заметить, когда скованно присаживался за краешек стола. Хозяин зажёг газовую плиту («Надо же! – а я думал, здесь только печи», – пронеслось в голове у Миши), поставил чайник на пламя и тоже подсел за стол. Миша не ожидал такой лёгкости в общении: учёный Маркин представлялся ему похожим на хирурга – важным, чрезмерно серьёзным, в очках и почему-то с золотым зубом. А оказался весьма простым молодым человеком, с живым взглядом и чёткой, торопливой речью. Пока поспевал чай, Миша с трудом поспевал отвечать на сыпавшиеся вопросы: – Как с образованием? – Да не очень-то. – Биологии учился где-нибудь? – Как сказать… – Миша принялся излагать свою историю. – Походил осенью на подготовительные курсы в Университет – наш, Ленинградский, – хотел учиться на биолога. А там по этой части есть только биопочвенный факультет. Что ж, решил поступать туда, чтобы взять во время учёбы специализацию по орнитологии. – Ага – значит, знал уже конкретно, чего хочешь? – Да, знал. – Это хорошо. И что? – Потом выяснил, что выбирать специализацию можно только в конце пятого курса. До этого следует четыре с половиной года изучать почвы и всякие там цэ-аш-три. А у меня к химии отвращение ещё со школы – не везло, видно, с учителями. Ну, и расхолодило меня это. Решил бросить курсы и взяться за дело с другого конца, практического. – И что сделал практического? – Вот, послал письмо вам сюда. Вышло так: когда абонемент на эти курсы я сплавлял одной девушке, которая в нём нуждалась, она мне рассказала мимоходом, что работала раньше лаборантом в Астраханском заповеднике. – Это на Каспии. Знаю, бывал! – Вот я и решил тоже начать с этого. Проглядел по справочнику все заповедники и остановился на Окском. – Понимаю тебя. Он – из лучших! – Тогда и прислал сюда письмо, что хочу поработать у вас. Так и написал: «лаборантом». Запало мне это слово, хотя вообще-то – мне всё равно кем. Я с той девой и поговорил-то несколько минут всего, больше не встречался с ней в жизни, но эти минуты всё и решили. Да вы же это письмо читали! – Оно попало сначала к директору нашему, Приклонскому. Знаешь такого? – Как, прямо к самому? – испугался Миша. – А я-то как раз и не хотел, чтобы к директору сразу, дело ведь слишком незначительное, чтобы так вот… Потому и написал, помню, на конверте обтекаемо: «Администрации заповедника» . Чтобы кто-нибудь из низших… – Директор его первым вскрыл, а потом отдал своему заму по научной работе, Сапетину Ярославу Владимировичу. Тот прочёл и спустил его Панченко – это заведующий журавлиным питомником. А Владимир Григорьевич пока не знал, понадобится ли ему работник, и передал письмо мне, чтобы я ответил. – А, Панченко! Из «В мире животных» про него знаю! – поспешил Миша показать свою осведомлённость, и тут же вновь устыдился этого восклицания, так по-ребячески оно прозвучало. На его спасение, в эту минуту обнаружилась владелица туфелек: услыхав шорох за занавеской, прикрывающей дверь в комнату, собеседник мягко вскочил и вытянул оттуда за руку юную симпатичную особу с роскошными каштановыми волосами. – Кстати: моя жена, Таня. Вчерашняя студентка. А это вот Михаил, будет у нас с журавлями работать. Привстав, Миша зачем-то слегка пожал ей кончики пальцев. Лукаво стрельнув глазками, вчерашняя студентка сказала: «Привет!», сняла с плиты пыхавший паром чайник и расставила на столе чашки. Хозяин тем временем спрашивал: – А ты вообще занимался когда-нибудь животным миром – ну, хотя бы в детстве, в юннатских кружках? – Не пришлось, – признался со вздохом Миша и добавил: – Разве что пожил как-то недели две в лесу под Можайском, там был такой «КЮБиК» – «Клуб юных биологов и краеведов». Палаточный лагерь. Жили там в основном старшеклассники, человек десять, они отчасти и орнитологией занимались, домики птичьи по лесу развешивали. Я помогал, мне тогда лет шестнадцать было. А потом мы учёт делали: сколько из них заселили, сколько птенцов родилось… Но, честно говоря, в этом деле я не спец. У меня другая профессия: с самого младенчества, сколько себя помню, давил на клавиши рояля. Пианист я, то есть учитель фортепиано по диплому. – Гляди, Маркин, уже и музыканты к тебе просятся! – Татьяна бросила на мужа задорный взгляд, раскладывая на столе бутерброды. Втроём они принялись за чай. – А хотя бы какие-то начальные знания по орнитологии у тебя есть? – продолжал спрашивать Юрий. – Что, вообще о птицах? – Об их физиологии хотя бы. Можешь ли определить, например, тарзальный сустав или дорсальную поверхность? – Н-не-ет. – А хоть с оперением-то ты знаком? Кроющие, маховые умеешь различать? – Какие? – Ну, перья на крыльях! Первого порядка, второго?.. Миша ничего не умел. – А практически определить род, вид, семейство птицы? Визуально, камерально? Миша погибал. Это было хуже, чем «тонуть» на экзамене. Вот сейчас Юрий Маркин скажет: «Ну, тогда ты зря приехал, товарищ дорогой: не можем мы тебя взять, нужны знания!» И придётся убираться восвояси. В обуявшей Мишу тоске он малодушно ухватился за последнюю соломинку: дед! Родной дедушка был его единственным козырем в этой игре, и его Миша ну никак не хотел раскрывать до поры до времени в своей жажде самостоятельности. Но пришлось, ибо ничего более не оставалось. Смущаясь, он произнёс: – Сам-то я птицами почти не занимался непосредственно и всерьёз. Но зато помогал в этом моему деду. Он был орнитологом, водил меня часто по лесам, с пением птиц знакомил. В том же «КЮБиКе», например. Мы там вместе гнездовья осматривали. Вы его имя слыхали, наверно: Вячеслав Всеволодович Строков. –- О-о-о! – собеседник уважительно поднял брови. Дед был довольно известным орнитологом, не раз приезжал он работать и сюда, в Окский заповедник. – И ты, значит, решил пойти по его стопам? – Пока – да. А дальше… как сложится. – Я гляжу, ты весь ещё домашний такой, непотёртый, – Мише показалось, что начальник его смягчился, – жизни пока не изведал. Суровой нашей действительности, – прибавил он, отхлёбывая чай. – Так что приготовься: если в поле пошлют работать вместе с нашими парнями – там жизнь погрубее будет, люди они простые. Но дело знают. – А кто будет определять, куда меня направить? Разве не вы? – Эти дела в любом случае нужно обговаривать с директором. Он решает, где сейчас работники нужнее. Оформим тебя пока на низшую ставку наблюдателя, иначе никак не получается, ты ведь не против? («Да-да, конечно!» – поспешил согласиться Миша) – а там уж будем тебя перебрасывать, куда понадобится. «Неужели сам Приклонский будет решать мою судьбу?» – подумалось Мише. Но вслух он ничего не спросил: решил больше не выскакивать с замечаниями. 6. Шириня, Онуфреня и другие
С чаепитием было покончено, Таня понемногу убрала со стола чашки с чайником и сахарницей. И тут молодой учёный, увидев, что Миша разглядывает обстановку, спохватился: – Да! Надо же тебе жильё сообразить, а то уж стемнеет скоро. Вставай, пошли, – и он порывисто вскочил, бодро похлопав себя по карманам джинсов. Они спустились с крыльца. Несколько ниже маркинского домика стоял другой, деревянный. Подойдя к калитке, Маркин прокричал: – Влдимборисч, а Влдимборисч! Из сумрака за скрипучей дверью выплыла громоздкая и сутуловатая фигура длинноволосого и длиннобородого великана (таким он тогда показался Мише) лет сорока, с острым взглядом из-под припухших век. Когда он приблизился, обойдя сосновый ствол у порога, Юрий повёл с ним разговор в своей иронично-стремительной манере, так что Миша едва поспевал следить за его течением. – Влдимборисч, вот этот новоприбывший намерен открывать новые виды журавлей. Захотел поработать у нас. – Хорошее дело, приветствую молодой энтузиазм. – Верно заметил, хорошее, только энтузиасту надо где-то приютиться. Ты уж позволь любезной нашей Марь-Семённе поселить его в общежитии! – А что от меня нужно, чтобы любезная Марь-Семённа его пристроила? – Подари ей свой автограф. – Понял, черкну что-нибудь. – Черкни уж. – Только, Юрик, у меня полная катастрофа с писчей бумагой. – Как всегда! – Была, да сплыла вся. – А это что? – Маркин подхватил с земли занесённый ветром клочок величиной с пачку сигарет. – Бамажка енто. – Вот и пиши здесь! – Ладно, давай спину, – пробурчал тот, повертев клочок перед носом. Расправил его на подставленной маркинской спине, сгрёб в свою мощную лапу случившийся у Миши огрызок карандаша и нацарапал несколько слов. – Фамилия как? – спросил он по ходу писания. – Строков. – Не родственник ли? – Внук! – ответил Юрий. – О-о-о! – протянул он точно так же, как недавно мишин новый шеф. – Семейный подряд… Желаю успехов! – глядя на Мишу с интересом, он подал ему листок. – Пойдём теперь селиться, – сказал Маркин, и Миша с зажатым в ладони документом отправился с ним по узкой песчаной дорожке. Украдкой он прочёл на ходу: «Уважаемая Мария Семёновна! Будьте любезны, поселите тов. Строкова в общежитии. И.о. директора В.Б.Шириня» – А этот Владимир Борисович – он кто? – спросил Миша. – Наш старший лесничий. Ба-альшой человек! – А почему он – «и. о.»? Где же сам директор? – Приклонский сейчас в отпуске. Вот Шириня за него и подписывает документы. "Вот оно что! Выходит, нет сейчас директора в заповеднике! Отдыхает где-то. Жаль, что не увижу его покамест, – думал Миша, идя позади. – А с другой стороны, вернётся же он когда-то, зато я здесь уже обоснуюсь, начну работать и вносить свой вклад в охрану природы, непременно успешный (пожелал ведь успехов Шириня!), и тогда уж будет с чем предстать пред директорские очи, а не только с внучеством своим, в котором моей заслуги – ноль". Тут он поскользнулся на крутом подъёме и шлёпнулся в сухую траву. Оказывается, задумавшись, Миша наступил ногой на кучу слежавшегося снега, который ещё не сошёл до конца на теневых склонах. Юрий помог ему подняться и вновь обвеситься сумками. Миша вовремя очнулся от дум, иначе непременно уткнулся бы во встречного, поравнявшегося с ними. Миша поздоровался, как и его попутчик, и стал вспоминать, где он встречал это лицо с пушкинскими бакенбардами. Только через сотню шагов он припомнил, что видел его по телевизору в несколько раз демонстрировавшемся научно-популярном фильме «Знакомьтесь: выхухоль!» Фамилия этого человека – Онуфреня, зовут его Александром Сергеевичем (!) и занимается он здесь выхухолью. Ради спасения от вымирания этого уникального, чисто русского зверька Окский заповедник и был основан в 1935 году. Выходит, Мише ещё до приезда сюда было кое-что ведомо из здешней жизни. Вот только никого больше из работников, кроме Онуфрени, он не знал в лицо. Когда дорога расширилась настолько, что Миша смог опять поравняться с проводником, провожатый спросил: – А кто у тебя есть ещё из родных? С кем живешь? – С родителями и сестрой. – Ну, и как родители отнеслись к тому, что ты сюда уехал? – Пока не знаю… Очень уж захотелось поработать в заповеднике – вот и слинял тайком. У меня такая мама, что ни за что бы не отпустила! – Так как же она – не знает ничего? Ни где ты сейчас, ни с кем? – Как сказать… знает наполовину. Перед отъездом я оставил на столе записку: «Мама, я уехал в Москву договариваться насчёт будущей работы в заповеднике». Чтоб сразу не огорошивать, что аж сюда подался. В прошлом году я уже заикался, что хочу поработать в каком-нибудь заповеднике, так она – ни в какую! Опекает меня слишком. – Да, бывает… – В общем, как только пристроюсь с жильём – надо будет ей сообщить, что я здесь и что всё в порядке. Телеграфом, может быть… А лучше – позвонить! Это возможно? – Ближайшая почта в Ижевском, километров пятнадцать отсюда. – А там телефон есть? – Есть. – Можно мне будет как-нибудь смотаться туда? – Конечно, о чём речь! Придумаем что-нибудь, устроим тебе звонок! 7. Новые друзья
Общежитие оказалось длинным одноэтажным деревянным строением с пирамидой дров во дворе. Поднимаясь на крыльцо, Миша увидел в одном из окон кружевные занавесочки и герань на подоконнике. У него невольно вырвалось: – Вид довольно уютненький. Значит, жить здесь можно! Шеф поглядел на него, ничего не ответив, и Миша тут же почувствовал себя идиотом: «Зачем я это сморозил, зачем опять высунулся? Он, наверно, решил, что я хочу показать свою наблюдательность, которую считаю необходимой для будущей журавлиной работы!» Они потыкались наугад в несколько запертых дверей по бокам коридора, и наконец напали на одну открытую, за которой обнаружился невысокий крепыш в очках. – Привет! – сказал Маркин. – С тобой никто не живёт? Тогда вот тебе сосед. Располагайся! – повернулся он к Мише. – Потом ещё заскочу. И вышел. Оставшиеся стали знакомиться: – Олег. – Миша. – Куришь? – Нет. Не терплю. – И я тоже дыма не выношу. – Вот и отлично! Они сразу приглянулись друг другу. Сгрузив вещи на пол, Миша принялся поочерёдно потрошить их за разговором с новым соседом. …Олег приехал сюда в прошлом году из Донецкой области. Здесь его для начала определили поработать истопником в кочегарке, с тем, чтобы в мае (этого дня он ожидал с нетерпением) перевести на работу в питомник хищных птиц, куда он уже теперь ходил в свободное время осваиваться, помогая учёным, супругам из Латвии – Эмилии и Альбинасу Шална, основателям этого питомника – в их работе. Подобный испытательный срок (кочегарка или что-нибудь в этом роде) доводилось пройти практически всем, кто приезжал сюда впервые. И в том, что через день Мише доверили ответственную работу с журавлями, ему очень и очень повезло. Правда, он далеко не сразу осознал это. Вскоре пришла ворчливая Мария Семёновна, комендант общежития. Неодобрительно скосилась на протянутую ей ширинёвскую писульку и взамен принесла Мише постельное бельё с одеялом. Узнав, что он «питерский», она вдруг умилилась и вытащила из кладовой ещё одно тёплое одеяло. Такой широты души ни один старожил общежития от неё не видел, как сообщил Олег по её уходе. – А как тут вообще, в житейском плане? – спросил Миша. – Какие есть удобства в Брыкином Бору? – В самом посёлке магазин есть продуктовый, – сказал Олег. – А ещё я хожу по вечерам в Папушево, это километра два отсюда, за парным молоком. Хочешь, и тебе брать буду? – Не откажусь! Их взаимная симпатия росла с каждой минутой. Олег оказался на несколько лет старше Миши. В рассказе о себе он доверительно поведал, что за время своего проживания в заповеднике обрёл себе невесту – воспитательницу из детского сада для детей сотрудников заповедника. («Здесь и такой, оказывается, есть!» – удивился Миша). Она, Наташа, ещё учится в педагогическом училище города Касимова, что неподалёку отсюда. А живёт здесь же, в общежитии – как выяснилось, в той самой комнате с занавесочками, вместе с подругой из Барнаула. – Подруга – это такая тёмненькая, молчаливая? – догадался Миша, сопоставив Барнаул и казахские черты лица. – Да. Ты её видел? – Она меня проводила через лес к Маркину. И ещё ужа подцепила по дороге. – Змеи – её увлечение, просто помогает друзьям. А вообще-то она работает у Панченко, на журавлином питомнике. Галя её зовут, Чичимова. – Этот питомник показывали по телеку, – сказал Миша. – А твой, хищный, я пока не видел. – Увидишь, я тебя свожу. Там тоже здорово интересно! Олег вскоре ушёл к своей Наташе, а Миша продолжал обустраиваться. Развесил в шкафу одежду, выложил на стол посуду и остатки снеди, застелил кровать, на полочке у её изголовья расставил рядком привезенные с собой любимые книги Лескова и Солоухина, а также нотные сборники: оба тома «Хорошо темперированного клавира» Баха, эту Библию музыканта, и томик сонат Бетховена размером с обычную книгу. Миша никогда не расставался с этими нотами, хотя и мысли не имел встретить здесь фортепиано, даже самое завалящее. Покончив с этими делами, он взобрался с ногами на кровать и, прислонясь спиной к подушкам, заиграл на деревянной блокфлейте, которую прихватил с собой из дома, дабы иметь под рукой хоть какой-то музыкальный инструмент. Нежные мелодии помогали ему потихоньку отходить от волнений дня. Вскоре на звуки флейты заглянули в комнату «помолвленные» – Олег и Наташа. Миша познакомился с Наташей, они поговорили немного, а затем она попросила поиграть ещё. Наташа ему тоже сразу понравилась. Хрупкая, черноволосая, с карими пугливыми глазами, она слушала флейту зачарованно и не дыша. Он играл и чувствовал, что обретает новых друзей – возможно, на многие годы вперёд. 8. Байкерский дебют
Внезапно в дверях нарисовался Маркин: – Есть возможность тебе смотаться в Ижевское, позвонить своим по междугородке. Сейчас один наш сотрудник туда поедет на моём мотоцикле. Если пошевелишься, прихватит тебя! Миша пошевелился. И через несколько минут уже неумело взлезал на сиденье позади водителя, волосатого паренька его лет. Едва он напялил протянутую ему каску, как вынужден был вцепиться в тощую шофёрскую талию, чтобы не катапультироваться. Второй раз за этот вечер ему пришлось подскакивать на рытвинах дороги, но теперь его лёгкий транспорт походил больше не на жеребёнка, а на кенгурёнка, выпущенного порезвиться на просторе. Острые ощущения от стремительной езды увеличивалась роившейся в воздухе мошкарой, картечью залетавшей в незащищённые глаза. Время от времени им удавалось сквозь тарахтение мотора перекидываться отдельными фразами. – Ты к нам надолго? – Как выйдет. Хотелось бы до конца июня хотя бы. – Что, будешь работать у Маркина? – Думаю, что да. Хотя вообще-то – куда направят. Так он сказал. – К нам сюда многие просятся. Поработать хотят, как ты!.. В прошлом году к Маркину дантист приезжал один из Минска. Ты, наверно, тоже хотел бы с журавлями иметь дело? – Ага! Надеюсь, начальство разрешит… И тут же, проникшись молодостью и откровенностью водилы, Миша неожиданно для себя спросил: – А Приклонский – он что за человек? Шофёр нимало не удивился вопросу. – Хороший дядька. Всё для заповедника делает, каждый уголок в нём знает, каждый брод… Последнее время, правда, нервным стал каким-то: новый дом себе с семьёй строит, сложностей много. Вообще-то он в отпуске пока. Пятнадцать километров промахнули незаметно. Село Ижевское – расположенное, в отличие от Брыкина Бора, не на лесных буграх, а посреди полей – довольно велико по площади, и прежде всего примечательно для приезжающих в него домом-музеем Константина Циолковского на улице Зелёной, 5, в нём родившегося. С сельской почты всего за каких-нибудь полчаса, пока мотоциклист отсутствовал по своим делам, удалось дозвониться до Ленинграда. Миша очень волновался, что деспотичная матушка будет рвать и метать по поводу его отъезда «по-английски», из-за которого могло достаться и отцу с сестрой – за то, что упустили. Ещё, чего доброго, пошлёт мягкосердечного папочку вдогонку с наказом вернуть! Записку Миша специально написал зелёным цветом, ибо вычитал, что зелёный цвет успокаивает. Но – вроде бы обошлось. Мать решила, видно, занять выжидательную позицию: посмотрим, мол, что получится из этого его «финта»! А может, зелёный цвет оказал своё действие... Он обрисовал ей по телефону свою новую жизнь, как райскую: прекрасная благоустроенная комната с отличными соседями, все удобства, магазин и парное молоко по вечерам, плюс ко всему прочему – благожелательное расположение руководства (имелся в виду Маркин) и будущая интересная работа с журавлями, до которой допускаются далеко не все. Словом, Миша постарался успокоить встревоженную родительницу и заверил, что не пропадёт и будет звонить ещё. Для этого он по совету телефонистки приобрёл здесь же пару талончиков, по которым имел право позвонить домой через эту почту прямо из конторы заповедника, где, оказывается, тоже стоял телефон – не считая ещё и директорского дома. На обратном пути мишин возница, им был Володя Колотов, работавший одно время на журавлином питомнике, говорил по ходу продвижения: – Вон там, за леском, журавлиное место – болото, где птицы по весне устраивают танцы. И ещё потом покажу пару таких мест. Может, пригодится тебе! Миша прилежно старался запоминать, продолжая подлетать кверху от каждой ямки и каждой кочки. 9. Решающая встреча
Одурев от непривычной тряски, он слез с мотоцикла пораньше, возле оригинальной деревянной доски с вырезанными на ней словами «Брыкин Бор». Этого указателя он как-то не приметил из окна автобуса. И, попрощавшись с Володей, на своих двоих поплёлся через село. От весенних сумерек очертания деревянных домов и сосен расплывались в быстро густеющем воздухе. Миша брёл и путано раздумывал: ага, не один ты такой, выходит, Строков, оригинал, что поменял свою специальность, ничего ведь особенного… многие, Володя сказал, сюда работать просятся, вот и дантист... так что нечем пока гордиться, жизни ты всё равно не знаешь, правильно Маркин говорил… Ведь был же кто-то из музыкантов – кажется, какой-то французский композитор – ещё и орнитологом! Миша никак не мог припомнить его имя. От бесконечных дорог, от двух ночей почти без сна и кучи свежих впечатлений голова его осоловело болталась на ослабевшей шее, и, словно телеграфные столбы, гудели, подкашиваясь, ноги. Хотелось одного: нырнуть под оба марь-семёновских одеяла и начисто вырубиться до утра. Но не тут-то было. Он заплутал! Каждый новичок, сказали ему потом, поначалу путается в Брыкином Бору среди множества дорожек, пока не обживётся здесь. Походив в полутьме взад-вперёд по развилкам в поисках человека, у которого можно было бы узнать дорогу к общежитию, и потыкавшись наугад по каким-то задворкам, Миша услыхал невдалеке спокойные мужские голоса. Вглядевшись в сумрак, он различил поодаль фигуры трёх мужчин – одного молодого и двух пожилых, занятых серьёзным, интеллектуальным разговором. До него долетали слова: «сорок листов машинописных», «публикацию мою задерживают» и «секретариат принял поправки». В молодом Миша быстро узнал Юрия Маркина. Он стоял перед поджарым представительным мужчиной с седоватыми, слегка вьющимися волосами и в тёмно-синем костюме с галстуком, не очень-то вязавшемся с сельской обстановкой. Миша непременно принял бы его за директора, если бы не знал уже от Маркина и Колотова, что тот в отпуске. Третий, простого вида, с залысинами и лёгкой улыбкой на скуластом лице, сидел в потёртой рабочей спецовке рядом на бревне. Миша решил не вторгаться в их культурную беседу, а незаметно пройти сторонкой – не хотелось спрашивать дорогу в общежитие, хватит и без того казусов. Но обнаружил себя в тупике двора, куда непонятно как проник. Не было иного выхода из положения и из двора, как только пройти мимо них. Миша принялся бочком, как бы невзначай, пробираться поодаль, намереваясь, если заметят его, только поздороваться мимоходом. Однако при его приближении будущий мишин шеф провозгласил: – Разрешите вам представить нового работника. Михаилом величать. Страшно стесняясь, Миша изменил маршрут в направлении стоявших, подошёл и кое-как пожал руку мужчины в синем костюме. – Ярослав Владимирович, – представился мужчина. (Ага, Сапетин! – тот самый заместитель директора по научной работе, – вспомнил Миша). – Наш отец родной и кормилец, – прибавил Маркин. – Очень приятно, – зачем-то сказал Миша дежурную фразу, и от её банальности так смутился, что забыл повернуться назад и пожать протянутую ему руку рабочего на бревне. – Куда направим нового сотрудника? – спросил зам по науке. – Собирался я бросить его на журавлей. Но у меня кое-что изменилось сегодня за вечер, так что думаю, можно его временно отдать на журавлятник – там вроде бы есть вакансия. А с середины мая, когда гнездование пойдёт у серых, мне, возможно, ещё наблюдатель понадобится в лесу – тогда и перехвачу его. – А если завтра его на кордон послать? – проговорил Ярослав Владимирович в размышлении. – Мог бы он пока пожить и там... Хотя нет, пожалуй, рано. Пусть пообвыкнется здесь. – А может, для начала всё же отправить его на Липу? – неспешно подал голос третий, напомнивший Мише своим черепом и скулами пианиста Святослава Рихтера. – Пусть позанимается паутинками, начнёт с мелких птиц, а затем можно будет его и на журавлей бросить. Видно было, что рабочий здесь – свой человек. Весь триумвират стал обсуждать мишину ближайшую будущность, а он в покорном молчании стоял подле них и тщетно пытался «врубиться» в их разговор, не зная ещё, что речь шла о кордоне Липовая гора посреди разлива, где ловят певчих птиц для их кольцевания так называемой паутинной сетью. Туда можно по весне переправиться только на лодке. Тут его внимание привлекла вылезшая из-под стены большая бурая крыса. Свесив тощий облезлый хвост, она принялась деловито шастать за спинами сотрудников и подбирать с земли какие-то крошки и личинки, нахально не замечая, что Миша в упор её разглядывает. А он с интересом наблюдал за её поведением. – …Ты всё понял? – обернулся вдруг к нему хозяин. – А? Да! – ответил Миша автоматически, очнувшись от созерцания крысы. – Значит, завтра приходишь, – подвёл он итог. Миша подумал: «Куда приходить? Спросить? Глупо. Надо было слушать! Ладно, приду, как только проснусь, к Маркину, а там разберёмся. При всех стыдно переспрашивать». Он попрощался и ещё поплутал некоторое время во тьме, а затем неожиданно наткнулся на общежитие, выйдя к нему совсем с другой стороны. Тусклая лампочка горела над крыльцом. Предвкушая отдых, Миша прибавил шагу, но поспешил зря: его с Олегом комната оказалась запертой. А ключа он ещё не успел заиметь. Пошатавшись по пустому коридору, Миша вышел во двор. Там тоже никого не было. Он завернул за угол, где располагались «удобства». На обеих дверях «удобств» вместе двух привычных букв нарисованы были неизвестные тогда Мише, но понятные любому зоологу значки: самец и самка. Изредка мимо пробегали коты и собаки, спеша по своим ночным делам. Мишу начал изрядно донимать холод. Он прошёл в кухню, увидел там напротив плиты большую печь, притащил со двора охапку отсыревших дров и затеял попытку – едва ли не первую в жизни – её растопить. Через полчаса, когда от усердия вызвать хоть какое-то пламя он сам стал разогреваться, чего нельзя было сказать о печке, а в кухне от дыма невозможно стало дышать и видеть, появились наконец-то долгожданные мишины соседи – Олег с Наташей. Они проводили вечерние часы так, как и полагалось в их положении: гуляя под луной и звёздами. 10. Как приятно чай попить, о том, о сём поговорить
И вот наконец-то он сидит в тёплой комнате возле обогревателя, имеющегося у хозяйственного Олега, и пьёт с ними ароматный, приправленный чабрецом чай с большим русским пряником, который уже не один день ехал с Мишей от самого дома. Предлагал он его своему дядюшке Игорю Ломако, у которого останавливался на ночь в Москве, но тот наотрез отказался, говоря, что в заповеднике пища ему будет нужнее; предлагал и у Маркиных за чаепитием, но и шеф отверг его презент по той же причине. Вообще к новичкам здесь, как заметил Миша, отношение покровительственное, их прикармливают. Теперь он с радостью потчевал новых своих знакомых, с которыми ему было на удивление комфортно. Он откинулся на подушки кровати, куда вновь уселся с ногами, укутав их обоими шерстяными одеялами, пожертвованными комендантшей, и млел от жилого тепла и непринуждённой беседы. Наташа улыбалась ему, а Олег рассказывал о здешней жизни. – Сейчас понаехали сюда строители – подхалтурить. Директор их нанимает иногда, если кое-что построить надо. В общем-то, у нас строительством занимаются в основном сами сотрудники, на людей со стороны денег не хватает. Да и не в средствах дело: мы далеко от дорог расположены, поэтому подрядчика трудно найти. Но на лето удаётся, бывает, и нанять «шабашников». Многие селятся здесь, в общежитии – от них-то я и закрываю комнату. На тебе, кстати, второй ключ. Ага, вот откуда человек в спецовке, понял Миша. И спросил у Олега: – Сам-то ты где работал прежде, до заповедника? – У себя в Донецкой области, лесником. Захотел оторваться от родительского дома, жить своим умом и поближе к природе. Вот и устроился на это место. Думал – в лесу буду работать, на воздухе. А оказалось – там надо больше руководить людьми, да ещё далеко не первого сорта: уголовники бывшие, пьяницы… дым, в общем, коромыслом. Помаялся я, а потом взял расчёт и поехал в заповедник. Здесь, в Окском, я оказался случайно – посоветовали мне. По образованию-то я связист. Миша удивился: – Надо же! Много таких, я гляжу, кто с другими профессиями сюда приезжает! Я вот всю жизнь занимался музыкой, а тут вдруг тоже захотел быть поближе к природе. – Мы так сразу и поняли, что ты музыкант, когда флейту услышали, – сказала Наташа. – Приклонский, директор наш, тоже музыку любит. У него и рояль дома стоит. – Ро-яль??!! – Миша подумал, что ослышался. – Да ты что!?? – Да, рояль. – Настоящий?! – Ну конечно же! И жена его, Оксана Михайловна, тоже когда-то музыкой увлекалась, в хоре пела. Она вообще-то по насекомым специалист. – Вот это да-а-а!.. – произнёс Миша в обалдении. – Многогранные какие люди… – Ты можешь зайти к ним потом – посмотреть рояль, поиграть им. – Ну, так сразу – в дом к директору?.. – А что? У нас все к нему ходят запросто, если надо. Рояль!.. Надо же, какая полнейшая неожиданность! Да Миша готов был прямо сейчас побежать, чтобы хоть взглянуть на него даже и в отсутствие где-то загорающего директора. Пусть он и старенький какой-нибудь, раздолбанный и расстроенный, этот рояль… таких инструментов Миша, часто выступая в своё время с концертами, перевидал на перифериях немало – дребезжащих, со щербатыми клавишами. Но уже то, что здесь, в такой глуши (как ему казалось тогда), имеется этот символ культуры, было для него лучшим из сюрпризов! Известие, что директор не вовсе чужд миру музыки, делало его образ в глазах Миши ещё более притягательным и в то же время недосягаемо возвышало для него. С благоговейным страхом и с ещё большим нетерпением ожидал и желал он теперь этого знакомства. Рояль… Не пианино даже, а рояль. Хоть бы одним глазком!.. Миша понял, что за эти два дня дороги он успел уже здорово соскучиться по клавишам фортепиано. – ... Что? – вскинулся он, услыхав сквозь думы эти, как Олег спросил его о чём-то. – Как решили-то с тобой? Куда направят работать? – Не знаю ещё. Завтра, как проснусь, пойду к Маркину. Там всё и определится – ему буду служить или ещё кому-нибудь. – Ты смотри, не прозевай: сегодня, пока ты в Ижевское мотался, у нас в общежитии три девушки поселились, студентки. Они прошлым летом уже работали у Маркина, теперь снова к нему просятся. На практику. Ага, вот что значит маркинская фраза о том, что у него «кое-что изменилось сегодня за вечер»! Тем более: завтра первым делом после пробуждения – к нему! Мише вдруг очень жаль стало потерять журавлиную работу, которую он ещё и не получил. Он уже свыкся с мыслью об общении именно с журавлями, и ему не хотелось теперь переключаться на какую-нибудь иную живность, кроме этих птиц. И тем более – на кочегарку или стройхозработы. А ведь эта перспектива, оказалось теперь, была ещё вполне реальна! – Хорошие девчонки, я их уже видела, – сказала Наташа. – Дала им пачку макарон, пусть ужин сварят. – Кстати, – спросил Олег, – как ты собираешься питаться? – Не знаю. – Миша пожал плечами. – Пока не думал об этом. – Я это вот к чему. Наташа предлагала такой вариант: мы с тобой покупаем продукты, а она готовит на всех троих. Тебе, наверно, это было бы удобнее? – Мне-то – конечно! – ответил Миша. – А ты как, Наталья? – А мне что! Где два, там и три, – подхватила Наташа. – А кушать вместе веселее. На том и порешили, отправляясь по кроватям. Утомлённый калейдоскопом событий и знакомств этого вечера, Миша заснул мгновенно. Слишком уж непривычно много всего свалилось сегодня на его невыспавшуюся голову. И кажется, никогда ещё он не спал так крепко и так долго, нежели в ту ночь – первую свою ночь на рязанской земле.
Часть 2.
Полёт зелёных ещё мыслей в незелёном ещё лесу и падение в галошу 1. Чуть-чуть истории
Продрав поутру глаза, Миша увидел, что солнце уже поднялось над макушками сосен. На столе мирно тикал олегов будильник, показывая едва ли не полдень. Он поскорее вскочил и оделся. В общежитии было тихо: Олег с Наташей, Галя Чичимова и прочие его обитатели, по-видимому, давно ушли работать – в кочегарку, в детский сад, на питомник или на стройку. Мише стало совестно: не для того он прибыл сюда, чтобы вот так прохлаждаться в безделье! Он прошёл через коридор в кухню, намереваясь вскипятить чайник, и остановился в недоумении: всю её пересекали натянутые в разных направлениях верёвки, густо увешанные интимными предметами женского белья. Как видно, в здешних условиях стесняться не привыкли. Миша сообразил: это же, наверно, тех самых красавиц, что приехали к Маркину! Надо спешить. Сейчас не до чаю, успеется. Тут он заметил на плите кастрюлю с запиской на крышке: « Миша! Эти щи – тебе. Разогрей и доешь. Наташа»
Слегка ещё тёплые щи он быстренько сглотнул, не разогревая, ибо опасался, как бы эта троица в самом деле не опередила его, – и поспешил домой к Маркину. Началось состязание в скорости, призом которого были журавли. – А Юра с утра укатил в Рязань. – огорошила его Таня. – Сегодня ты его вряд ли дождёшься. У него дел много с издательством, должны его работу принимать в набор. – Эх, как жаль! – Разве вы договаривались о встрече? – Да как сказать… Вроде – да. Я думал, приду сейчас – и всё решится. – А он сказал, что тебя уже определили куда-то. На паутинки, что ли? – Да нет вроде... Как же мне теперь быть? – Не знаю, чем и помочь тебе. Без него не могу ничего решать. – Что ж сейчас-то, интересно, делать? Хочется уже приступить к работе… А я, вот что, – пойду- ка сейчас к Панченко! – придумал Миша. – Познакомлюсь с ним на всякий случай – может, придётся потом поработать и у него в питомнике. – Панченко уже второй день в Москве, на совещании по водоплавающим. Завтра утром вернётся. – Вот незадача!.. А на сегодня-то мне что остаётся? – Да ничего. Ты погуляй пока, посмотри Брыкин Бор. Не волнуйся, пристроят тебя куда-нибудь. Поброди по окрестностям, освойся. – Спасибо. Ну ладно, пойду я!.. Он так и сделал: прямо сейчас пошёл дальше через тот же лесок, по которому вела его Галя с ужом в руке, только в другом направлении. Листва ещё не распустилась (в этом году весна была поздней), и ветви деревьев чётко вычерчивались на фоне апрельского неба, устремляясь в него кончиками почек. Некоторые из них уже полопались, остальные были наготове и словно из последних сил удерживали в себе тайну жизни. Ещё какие-нибудь два-три дня – и лес восторженно заиграет всеми оттенками нежно-зелёного цвета, похожий на только что обсохшего птенца. Вскоре Миша вышел к вольерам журавлиного питомника, примыкающего тыльной своей стороной к лесу. Для Брыкина Бора это заведение за последние годы стало такой же неотделимой частью единого целого, какой, например, являются скрипки для симфонического оркестра. Обитатели питомника, белые и серые журавли, настороженно застыли, уставившись на Мишу сквозь сетки. Он тоже остановился, разглядывая изящные силуэты птиц, которых до этого мог видеть только на телевизионном экране в передачах об этом удивительном создании – питомнике редких видов журавлей, единственном в нашей стране. А всего в мире таких сооружений три, два других находятся: один в Германии, в городе Вальсроде, а другой – в Америке, возле Барабу, штат Висконсин. Миша знал уже, что этот питомник, теперь всемирно известный, был создан ровно семь лет назад – весной 1979 года, и главной целью его постройки было: сохранить от вымирания редкостных белых журавлей – стерхов. Спасти их от полного исчезновения с российской земли, а значит, и со всего земного шара (потому что стерх – это, как и выхухоль, российский эндемик, то есть больше нигде на Земле не встречается). Была даже задумка – идеалистическая, но заманчивая – создать в мещерских болотах новую, страховочную популяцию этих птиц. Именно стерху, можно сказать, и посвящён питомник. Немало книг и документальных фильмов об этом интересном начинании возникло в последние годы. Статьи о нём появлялись в газетах, в журнале «Наука и жизнь» и других изданиях. И ныне стала широко известной даже далёким от орнитологии людям так называемая операция «Стерх», руководитель которой – наш замечательный учёный Владимир Евгеньевич Флинт (не путать с капитаном Флинтом!), написавший о ней книгу с таким же названием. 
Средний ряд: 1) Обложка первого издания книги В.Е.Флинта «Операция "Стерх"»; 2) Логотип питомника; 3 – 5) Статья в журнале "Человек и природа" за 1980 год; 6) Фотография на обложке журнала "Наука и жизнь" за май-июнь 1992 года, в котором напечатана статья о журавлином питомнике. Нижний ряд: Кадры из фильма американского журналиста Брайана Кана "1000 журавлей" (1986): 1-2) Юрий Маркин; 3) Брайан Кан; 4) Брайан Кан, Юрий Маркин и Владимир Флинт обсуждают предстоящую экспедицию в Якутию; 5) Владимир Флинт, Брайан Кан и сотрудник питомника Татьяна Кашенцева проверяют на "живучесть" привезенное яйцо стерха; 6) Питомник на 8-м году существования, то есть во время описываемых событий. Так вот, с целью спасения стерха и создавался питомник, хотя содержатся в нём теперь различные виды журавлей – как редкие, так и более благополучные. Получилась уникальнейшая журавлиная коллекция, какой нет больше нигде в нашей стране. Ради неё специально приезжают в заповедник учёные-орнитологи. Не удержавшись, Миша сделал несколько шагов в направлении жильцов питомника. Все они разом подняли громкий шум. Белые журавли оглашали окружающий лес яркими трубными всплесками, серые примешивали к ним короткий гортанный треск и скрип. Крики журавлей могут о многом рассказать посвящённому. Например, если пара журавлей решила создать семью, они принимаются кричать разом, и при этом их крик сливается в один. В этом случае можно смело сводить птиц, помещая их под общей крышей. Так они и будут отныне кричать – только синхронно. Это и есть тот самый, известный многим, унисонный крик журавлиных пар. Ни на что не похожие журавлиные голоса, такие разные и волнующие душу, вскоре станут для Миши привычным фоном Брыкина Бора и его окрестностей. Он поспешил удалиться, чтобы понапрасну не тревожить птиц, и вдогонку ему долго ещё неслось звонкое, переливчатое курлыканье. Вот и замшелые кирпичные развалины, возле которых расстались они вчера с любительницей змей Галей Чичимовой. Это, как он узнал позже, местная достопримечательность: бывший стекольный завод, построенный одной бельгийской компанией. Когда-то производство здесь процветало, была даже проложена к заводу железная дорога с мостом через реку. Теперь же сохранились лишь эти кирпичные коридоры в глубине земли да косяки дубовых дверей. Много слитков старинного стекла с мягким дождевым отливом – матово-белых, зелёных, желтоватых и коричневых – насобирал Миша за время своей работы в Окском заповеднике на остатках этого завода и близи них, в лесу. Ещё одна гордость заповедника – сохранившееся доныне на его территории славянское городище почти двухтысячелетней давности. Это весьма интересный памятник археологии. А Брыкиным Бором издревле назывался в народе здешний лес – в нём укрывался разбойничий атаман Иван Брыка. Его шайка лет двести назад пиратствовала на Оке. Любопытно, что своё название посёлок пронёс сквозь последние семьдесят советских лет, когда переименовывалось всё и вся. А память о разбойнике жива! 2. О змеях и людях
Дорога повела Мишу всё ниже, ниже и… ушла под воду. Дальше весь лес был затоплен живой, переливающейся на ветру тёмной массой воды. В ней отражались утонувшие по пояс высокие деревья. Вот они, знаменитые окские разливы. Пусть это вода не самой Оки, а её притока – реки Пры, на правом берегу которой и стоит посёлок. Всё равно разливы даже здесь весьма внушительны, они простираются на несколько километров, а вода реки поднимается, как говорят, на высоту до пяти метров! Совсем недавно, ещё в этом месяце, река была скована льдом. В один прекрасный день она, поднатужившись, с глухим треском сбросила ледяной панцирь, вобрала в себя окрестную талую воду и увеличилась от этого в десятки раз, распластавшись среди лесов. Сесть бы сейчас в лодку, выплыть на открытое место, оттолкнувшись хорошенько от берега – и парить над этим подводным лесным царством, не заботясь о фарватере. Греби, куда душа запросит! А хорошо бы и на моторке пронестись сквозь сизо-голубое пространство, оставив все земные хлопоты на берегу. Кто бы прокатил? Миша долго стоял и всматривался в затонувший лес. Коряги, торчащие близи берега, и вывороченные из земли мохнатые корни лежащих сосен можно было, будь сейчас потемнее, принять за притаившихся по пояс в воде диких зверей – медведей, лосей или зубров. Надо бы, кстати, посмотреть как-нибудь и ещё одну достопримечательность Брыкина Бора – питомник чистокровных зубров, о котором Миша тоже читал. Этот «зубровник», как и журавлиный питомник (которого он старше почти вчетверо), очень нужен делу сохранения живой природы: ведь было время, когда в ней не осталось ни одного зубра!. И странно, что иным людям это дело кажется чем-то второстепенным, незначительным. Разве может быть какая-либо людская деятельность более благородной, чем забота о природных богатствах?.. Из торжественно-созерцательного состояния Мишу вывел прошелестевший рядом уж. Стараясь не бояться змей, как и его новая знакомая, он схватил его и попытался намотать на руку. Но пленник усиленно сопротивлялся, и тогда Миша положил его на воду. Уж поплыл, энергично извиваясь и подняв голову над поверхностью. В ближайшие дни Миша тоже сдружится с этими безобидными тварями и научится обращаться с ними, помогая в кольцевании. Он увидит, что лес вокруг кишмя кишит разновеликими ужами, выползающими из травы греться на солнце. Там и сям в погожие майские дни можно увидеть сплетения из двух, трёх, а то и пяти ужей, в эту пору года спаривающихся после зимней спячки и весенней линьки. Многие из них окольцованы: лёгкое алюминиевое кольцо с номером закрепляется плоскогубцами на верхней губе ужа, не причиняя ему неудобства при передвижении. Конец весны – лучшее для кольцевания время, змеи все на виду, вот учёные и пользуются этим, чтобы пометить их. И Галя им помогает. И не замкнутая она вовсе, а просто оригиналка. Несколько раз Миша ещё встретился с ней по журавлиной работе, а затем она уехала к себе на родину, и больше они не виделись почти год. Каково же было мишино изумление, когда однажды она вдруг появилась на пороге его ленинградской квартиры – он не сразу вспомнил её, и уж совсем позабыл, что когда-то давал ей свой адрес на случай, если она захочет повидаться со своим коллегой. Они провели вместе несколько дней, Миша поводил её по родному городу и даже свозил в зубровый питомник, что находится в пригороде Токсово, дабы похвалиться тем, что и них есть нечто похожее на «зубровник» заповедника. Вообще работа в таких местах, как заповедники, по-особому объединяет людей, порождая дух общности, несколько отличающийся от того, что возникает в каком-нибудь городском НИИ: ведь работать здесь зачастую приходится в далеко не комфортных условиях. И потому сотрудники заповедников – по крайней мере те, что серьёзно относятся к делу – по складу своему подвижники. Сочетание сельского быта с интеллигентностью рождает уникальный социум. Потом, по прошествии времени, Миша понял, что попросту не вписался тогда в ту среду, в тот брыкинборский коллектив. Со своими столичными «закидонами», приправленными восхищением собственным поступком – побегом в заповедник, – со своими витиеватыми фразами и эксцентрическими выходками, со всем тем, к чему привык он в общении с городскими друзьями, Миша, тогда ещё совершенно не приспособленный к деревенской жизни, казался жалким и комичным. Вся эта нелепая вычурная игривость оказалась здесь вовсе не к месту. Но это осознание пришло позднее, а тогда он ещё не способен был к таким обобщениям: просто бродил по новым местам и дышал новым воздухом. Со временем он познакомился, конечно, со многими сотрудниками и их детьми. У того же Вовы Колотова с его женой Мариной уже было, несмотря на их молодость, двое детей. Сотрудников удивило, как безошибочно определял Миша возраст заповедниковских детей, говоря при первой же встрече с ними: ему, наверно, четыре годика, вон той девчушке по виду год и семь месяцев, а этому мальчику шесть с половиной лет... У Миши это выходило как-то само собой: сказывался опыт работы в детском саду. Сделав крюк по незатопленной части леса, он вышел к окраине Брыкина Бора и побрёл сквозь него, разглядывая строения вокруг. Гараж. Хоздвор с мини-тракторами – один из них Миша будет вскоре нагружать сугробами опилок для подстилки журавлям. Баня... Вот и детский сад – там сейчас работает Наташа. Никого из детей не видно: значит, тихий час ещё не закончился. Музей природы с экспонатами в застеклённых витринах – сюда в первую очередь ведут почётных гостей, посещающих заповедник. А вон – гостиница. Здесь-то и останавливаются важные персоны, о визитах которых сюда рассказывает иногда с экрана телевизора Василий Михайлович Песков. Он и сам живал тут, наряду с Флинтом и другими российскими учёными (и обиделся однажды, когда за неимением места в гостинице пришлось поместить его на одну ночь в общежитии). Из зарубежных гостей заглядывал сюда совсем недавно всемирно знаменитый писатель-натуралист Джеральд Даррелл. Пожил в заповеднике несколько дней и оставил запись в книге для гостей. Частый посетитель здесь и американец Джордж Арчибальд, президент Международного фонда охраны журавлей. Окна в гостинице полупрозрачные, с волнистыми изгибами стекла, дабы не заглядывала через них почём зря к иностранцам любопытная местная детвора. Заезжают в Окский заповедник и телевизионщики – как рязанские, так и московские, в том числе та бригада (а лучше сказать – творческий коллектив), что создаёт передачи «В мире животных»: сам «Ник-Ник» Дроздов, а при нём – редактор Алексей Макеев и неизменный оператор Эдуард Назаров, без участия которого не обходится практически ни один фильм о заповеднике, да и вообще все выпуски знаменитого цикла. 3. О мухах и прочих братьях меньших
Пытаясь соединить в своей жизни природу и музыку, между которыми он всё время метался, Миша и сам мечтал работать на подборе музыкального оформления к любимым телепередачам о животных. Он всегда внимательно наблюдал за этой стороной фильмов и радовался удачным находкам звукооператора – например, восточному колориту «озвучки» к замечательному фильму о змеях. А совсем недавно он пришёл в восторг от мастерски подобранной музыки к съёмкам в пустыне, где по песку резво бегают муравьи-«фаэтончики» под виртуозные пассажи на ксилофоне. Получилось очень забавно. Лучшего музыкального сопровождения к подобным съёмкам и не придумаешь! Вообще насекомые – это отдельная тема для разговора. Им нет равных в природе по совершенству в экономичности форм. Муха часами носится по комнате, не пополняя питанием свой «бензобак», и тем не менее остаётся бодрой. Запаса энергии ей хватает на расстояние в сотни тысяч длин своего тела. Да если б вертолёт имел такой коэффициент полезного действия, он месяцами летал бы непрерывно без подзаправки! В то же время насекомые – это роботы энного поколения. В технике ведь как: чем «эннее» поколение роботов, электронно-вычислительных машин, то есть чем оно моложе, чем больше его порядковый номер, тем гибче сама машина, тем она сложнее, тем разнообразнее её поведение в различных нестандартных ситуациях (разумеется, заранее смоделированных человеком). Эта гибкость доведена у насекомых до предела – при жёсткой запрограммированности инстинкта. Робот, который на заводе навинчивает пробки на бутылки, так не может: отставь бутылку чуть в сторону – и он будет не в состоянии решить проблему. Теперь, правда, придумывают автоматы и с более гибкой программой, способной исправлять ошибки и корректировать отклонения (хотя бы той же бутылки), но всё равно им далеко до насекомых, у которых человеку ещё предстоит учиться и учиться. Если пчела не находит искомого красного цветка, она садится на жёлтый, белый или синий – включается новая функция поиска. Если сильный ветер раскачивает растения, и пчеле трудно из-за этого сесть на соцветие, она всё равно упорно будет добиваться реализации заложенной в неё программы: сесть-таки на него и напиться нектара – и, относимая воздушными потоками в сторону, не попадая на ускользающий цветок, облетая его кругом и силясь уцепиться, с какой-нибудь десятой или даже двадцать пятой попытки всё же сделает это. И ещё интересно: почему пчела или шмель обхаживают понемножку абсолютно каждый цветок, который видят? Это ведь не случайно. Не проще ли было бы одному насекомому наесться до отвала из одного цветка? Но нет! – с каждого понемножку. Так задумано природой – ради опыления, ради состава мёда или ради ещё чего-то, чего мы пока не знаем. Иногда Миша думал о насекомых: не пришельцы ли это с других миров? Настолько отличаются они от прочей земной живности! Пожалуй, что нет, не пришельцы: это не случайная ветвь развития в природе, как считают некоторые. Они необходимы ей, они важная часть стройной экологической системы. А бережёт ли сама эта система столь нужных ей насекомых? Ну, например: может ли какой-нибудь олень, бродя по лесу, наступить случайно на жука или паука – или природа этого не допустит? Вопрос нелепый, но он почему-то занимал Мишу. Наверное, не бережёт, зато защищается их количеством. Чего их беречь, если их вон сколько – триллионы! Тем более, что по причине отсутствия нервной системы они вообще не способны чувствовать ни боли, ни страха. Это – просто ЭВМ, в каждый из которых заложены определённые программы. Миллиарды таких мини-ЭВМ, запрограммированных на инфракрасные и тепловые лучи, исходящие от людей и животных, а также на запах крови, затаятся скоро под новорожденными листьями любого клочка леса, готовые каждую секунду запустить в ход свою задачу: поиск объекта – теплокровного животного или человека – и высасывание из него животворной крови с помощью тоненького хоботка, чтобы прожить лишние сутки. Сколько раз слышал Миша досадное восклицание: «И кто только их выдумал, этих противных комаров! Ну на что они нужны?» А они нужны. Раз уж есть они у природы, значит – не случайно она их создала. Попробуем понять, почему. В общем, так: первое – они суть стражи леса! Да, мешают они понаслаждаться природой, мешают побыть в лесу, в поле, у реки лишние минуты, часы, сутки, недели. Изгоняют непрошеных посетителей, то есть нас с вами. Так ведь любой организм стремится изгнать из себя инородное тело! И во сколько же раз быстрее пойдёт изгаживание лесов планеты человеком, когда изобретут какое- нибудь действенное антикомариное (антимоскитное) средство, особые лучи или там газ какой-нибудь, убивающий насекомышей наповал! Второе: они – живой корм. Белковый, питательный! – для всевозможных животных, в том числе земноводных и пернатых: лягушек и жаб, ласточек и стрижей. И даже для растений! Такой вот планктон леса. А на наши страдания от их укусов природе плевать, это наши проблемы, нам их и решать. Кстати, «кровососными» свойствами, как выяснилось, обладают только комариные самки – да и то оттого лишь, чтобы иметь возможность отложить яйца, без крови у них это не очень-то получается. Между прочим, комары в городе и деревне – разные, как и люди: городские комары, выросшие в подвалах и не видевшие солнца – маленькие и бледные какие-то; или наоборот – рыжие, но всё равно тощие и прозрачные. И при этой «анемичности» – ужасно вертлявые и хитрые, ни за что не поймаешь. Может, это вид какой-то особый городской вывелся? Деревенские же комары – крупные крепыши, прямолинейно не скрывающие своих намерений: такой «крестьянин» катит прямиком на тебя и садится основательно, без всяких выкрутасов – тут ты его запросто и хлопай. Хорошо, что есть люди, изучающие насекомых. Жена директора, например, Оксана Михайловна Бутенко, как узнал Миша позднее, вот уже три десятилетия занимается клещами, которые паразитируют на птицах. Нет, всё-таки полезно знать жизнь «Класса Insecta» – насекомых, – у них можно многому научиться! Несколько лет назад, в Крыму, Миша наблюдал и даже заснял на кинокамеру смертельную схватку большой осы с большим пауком – тогда, в свои 12 лет он как-то не задавался их научными названиями. Борьба длилась долго. Не хватало только драматического звукового сопровождения – уж он бы подобрал к этим кадрам нужную музыку! Окончилась дуэль вничью: каждый сумел воткнуть в другого смертоносное жало, и обе стороны так и остались в траве дожидаться какого- нибудь их пернатого пожирателя. 
Верхний ряд – из якутской эпопеи по сбору яиц (начало 1980-х): 1) Ю.М.Маркин в салоне вертолёта; 2) Ю.М.Маркин в тундре с портативным инкубатором для яиц журавлей; 3) Художник Максим Сорокин с юмором изобразил эпизод у гнезда стерха: Джордж Арчибальд оступился и тонет в болоте; из-за шума вертолёта А.Г.Сорокин, увлечённый измерениями гнезда, этого не замечает; пилот вертолёта и профессор В. Е. Флинт (в дверях вертолёта) напуганы происходящим и пытаются привлечь внимание коллеги к пострадавшему иностранному гостю; 4) В.Г.Панченко в самолёте во время транспортировки яиц стерха из Якутии в Окский заповедник. Средний ряд – Окский заповедник, 1985 год: А.Ф.Ковшарь, А.С.Онуфреня, Ю.М.Маркин, А.А.Шална, С.Г.Приклонский, В.Е.Флинт; Нижний ряд – люди заповедника (фото из разных книг, 1986 – 1987 гг.): 1) С.Г.Приклонский; 2) Я.В.Сапетин; 3) Дж.Даррелл и С.Г.Приклонский (фото Ю.Маркина); 4) С.Г.Приклонский, В.Е. Флинт и японский журавль Антон (фото Т.Кашенцевой). 4. Они не такие, как мы
А вообще-то в природе побеждает тот, кто более сложно организован. Как-то в одном из выпусков «Мира животных» показывали поединок хорька и большой ящерицы. Оба стремительно «выплясывали» друг перед другом довольно долгое время, быстро раскачиваясь из стороны в сторону, и каждый пытался схватить противника за горло, при этом уворачиваясь от его выпадов. Победил хорёк: его нервная система организована тоньше, чем у рептилий. Хотя рептилии, конечно, в этом не виноваты. Они такие, какие есть, и тоже необходимы природе. И почему некоторые виды живности у людей считаются неприятными? Чем они провинились? Всем известно, что Николай Дроздов любит змей – не за то ли, что все другие их не любят? Ну, почти все – за исключением таких, как Галя. Или взять, например, жабу. Почему она – синоним чего-то мерзкого, отвратительного? Мишина сестра Света в детстве обожала носить жаб в ладошках. «Они похожи на хомячков», – говорила она. Да и дед их, кстати, много внимания уделял в своих книгах охране жаб и даже помещал рисунки устройства для них в лесу особых зимовальных ям. И не случайно: жабы чрезвычайно полезны лесу! А к ним – такое отношение... А вот насекомыми восхищаемся как раз вредными, так уж получилось: бабочками, божьими коровками. Поэтизируем их («бабочка – это порхающий цветок», «божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба»), а полезных почему-то не любим. Пауков, например. Хотя, собственно, они и не относятся к насекомым. Дома, в городской квартире, над мишиным узким подростковым креслом-кроватью, на котором он спал с шестилетнего возраста и до последнего времени, под потолком сплёл паутину крупный паук-крестовик – и жил там долгое время. Миша специально не тревожил его жилища, наблюдая, как он латает свою сеть и ловит мух. Миша назвал его Трифоном и иногда специально подбрасывал в паутину мушиную и комариную подкормку. Люди склонны проецировать свою этику на мир животных. Главарь мафии разгуливает не спеша по городу в окружении охранников, не суетясь и не пытаясь скрыться при опасности – появлении полиции или конкурентов. «Совсем обнаглел!», – говорят люди. Теперь возьмём ёжика. Другие грызуны – мышки-полёвки, суслики, тушканчики, песчанки – успевают так шастнуть в укрытие, что мы порой не можем понять, видели мы их, или нам просто померещилась мелькнувшая тень. Ёж же ходит не спеша, уповая на иголки-секьюрити, мы спокойно можем взять его в руки, и потому говорим: «Ах, какой доверчивый!» И уже не употребляем слово «обнаглел». Такими же доверчивыми бывают и птицы – синички, воробьи и поползни, которых Миша не раз кормил с руки в пригородных парках. Вот и здесь, в Брыкином, певчие птицы гнездятся прямо под окнами домов. Или взять кукушку. Общепринятое отношение к ней – плохая мать, мол, в лучшем случае – легкомысленная: не вьёт гнёзд, ленится высиживать яйца, подбрасывает их в чужие жилища. Слово «кукушка» давно стало у людей нарицательным. А ведь оттого и подкидывает эта птица яйца в гнёзда мухоловок, горихвосток, зарянок, камышёвок, что она как раз наоборот – заботливая мать, что стремится к тому, чтобы её дети выжили, пусть и далеко не все яйца удаётся надёжно подложить кому-то, а лишь где-то пятую их часть. Из-за неодновременного откладывания яиц, когда нет возможности сидеть на яйцах, приходится прибегать к таким вот ухищрениям, к паразитизму некоторому. Да, другие птенцы в гнезде при этом гибнут, выброшенные жильцом, – но хорошо, что она такая у нас одна, эта кукушка – у остальных-то птиц и кладка происходит в одно время, и насиживают они аккуратно. Журавлей тоже часто наделяют человеческими качествами. Это даже легче, нежели в отношении других птиц: ведь журавли и по размерам близки к человеку (они самые крупные птицы в Евразии), и по повадкам-жестам во многом схожи с ним. Интересно, изменится ли мишино отношение к ним и в какую сторону, когда он пообщается с журавлями поближе? ...За этими раздумьями он не заметил, как обошёл весь посёлок. А хорошо здесь всё-таки! Пожалуй, надо будет вечерком ещё раз обойти свою будущую обитель. Но уже – снарядившись должным образом: надеть хотя бы болотные сапоги, чтобы побродить в них по затопленному лесу возле берега и испытать, что они такое. Ведь прежде ему не приходилось надевать на ноги эту обувь. Всё равно податься некуда: Маркин в рязанской редакции, Панченко в Москве на совещании, Приклонский в отпуске, а Строков из-за всего этого - в подвешенном состоянии: не ведает, что ждёт его завтра. С этими намерениями он и вернулся в свою комнатку «общаги». Почитал и поиграл на флейте. А вскоре и Олег вернулся из кочегарки. Отработав положенное и успев уже сходить в Папушево, он вынул из мешка литровую банку ещё тёплого молока и разлил его в две кружки на столе. – Угощайся, – сказал он Мише. – Устроился куда-нибудь? – Спасибо. Пока не удалось, – отхлёбывая молоко, Миша поведал ему о своих неудачах. – В общем, у меня сегодня целосменный простой. Погулял вот, посмотрел разлив и журавлятник. Хочу ещё разок пройтись сейчас, поглядеть эти места. В спецодежде! – гордо прибавил он. – Рекомендую сходить к другим питомникам – зубровому и кабановому, – и Олег разъяснил, как их найти. Миша поблагодарил и начал свои сборы. 5. «Сбыча мечт»
Желая поскорее приобщиться к естественнонаучной деятельности, он нацепил поверх спортивного костюма всё, что заимел для этой деятельности на сегодняшний день: болотные сапоги (пришлось-таки погоняться за ними по московским магазинам), ветровку (погода в апреле капризная), поверх неё на шнурке – жидкостный компас на шею (был куплен именно жидкостный, как велено в письме), фото- и кинокамеры (вдруг да попадётся что-нибудь, достойное съёмки) и наконец – военно-полевой восьмикратный бинокль в потрёпанном кожаном футляре с застёжкой на четырёх пружинках. История этого предмета такова: изготовлен он был в 1930-м году в Париже, а во время войны взят мишиным дедом у убитого им немецкого офицера. Дед подарил Мише свой боевой трофей на совершеннолетие – после того, как бинокль отвоевал своё вместе с капитаном Строковым, в начале сороковых командовавшим артиллерийской батареей на знаменитом «Невском пятачке», а в послевоенные годы не одно десятилетие прослужил ему, как полевому работнику – орнитологу и опытному следопыту, путешествуя с хозяином по многим уголкам нашей огромной страны, куда заносило его руководство студенческой практикой по кольцеванию птиц. Миша берёг бинокль как память о родном человеке, уже почти два года пребывавшем в мире ином. Так же, как и вчера во время приезда, закатное солнце золотило сосновые стволы, когда Миша бодро зашагал в своей громоздкой экипировке по маршруту, указанному Олегом. Идти случилось как раз близ места вчерашнего разговора с замом по науке Сапетиным, «мэнээсом» Маркиным и рабочим в спецовке. Глянув на ходу вбок, Миша вновь увидел этого «шабашника», сидящего на том же бревне возле недостроенного дома. Да, он определённо напоминает Рихтера, – пронеслось в голове у Миши, – будучи разве что похудее и на голову повыше великого пианиста. Кивнув ему, Миша собирался уже было пройти дальше, но тот, склонив голову набок и изогнув рот, поглядел на него так иронически-удивлённо, что Миша невольно направил шаги в его сторону, почуяв: что-то тут не так... Когда он нерешительно подошёл, рабочий протянул ему руку: – Добрый вечер! Как ваши дела? – Пока никак, – ответил Миша, которому для ответного рукопожатия пришлось присесть рядом на бревне, хранящем ещё слабое тепло вечерних лучей. – Это как – никак? – Да никуда ещё не определили. – Мише был приятен его интерес; а что, неплохо заиметь ещё знакомых в заповеднике, пусть и из рабочего класса.. – Вот оно что... – его собеседник помолчал с полминуты, а потом неожиданно заявил: – А я вас ждал сегодня утром! На берегу. – Ждали?!.. – Миша был безмерно удивлён. – Мы ведь с вами договорились вчера, что вы пораньше, к шести часам, подойдёте к реке под конторой, и я вас перевезу через разлив на Липовую. Что, забыли? – Ну… да. – А я-то специально пораньше поднялся, моторку заправил и вас поджидал в ней. – Ой, извините! – Миша был зверски сконфужен. – Что-то я, видимо, недопонял вчера. (Вот оно что! Значит, это просто лодочник – или как он тут у них называется, – а Сапетин с Маркиным ему поручили Мишу перевезти. Ну и остолоп! Ведь так мечтал прокатиться на лодке по разливу – и вот на тебе… ) От волнения Миша принялся вертеть в пальцах застёжку от футляра висящего на нём бинокля, говоря при этом: – Я думал, буду у Маркина работать по журавлям… или у Панченко. Это который на питомнике главный, – пояснил Миша на всякий случай. – Искал их сегодня, правда! – Вас ведь решили сперва бросить на «паутинки»! Чтоб кольцевать поучились, в оперении разбираться, – худой Рихтер поглядел на Мишу с улыбкой и добавил: – Я просидел минут сорок. А потом сделал вывод, что вы не слишком обязательный человек! (…Ах ты, чёрт побери, как нехорошо-то оно получилось! Лодочник, много старше Миши, поднялся в такую рань, а он… Не за крысой надо было вчера наблюдать, а внимать их консилиуму во все уши!) Нервно теребя застёжку, Миша подумал: только бы не проведали шефы его, Маркин с Сапетиным, как начинает он работу на новом месте! А то ведь, когда сам директор вернётся из отпуска, то и до него может долететь, что новый сотрудник, не успев приехать, показал себя таким разгильдяем! Струсив, как бы лодочник не выдал его, Миша горячо заговорил, стремясь загладить вину: – А может, не поздно ещё исправить дело? Вы только скажите, куда прийти сегодня или завтра, я уж не оплошаю, честное слово! Встану хоть в пять, у соседа моего будильник есть. – Ладно, теперь уж никуда не надо, – сказал лодочник, поднимаясь с бревна (Миша тоже встал вслед за ним). – Завтра можете зайти к Панченко. Если люди ему нужны – он вас к себе возьмёт... Кстати, у меня ещё одно дело к вам, – вспомнил он, развернувшись прямо к Мише. – У нас есть рояль. А вы, говорят, человек играющий! Так вот: не смогли бы вы к майским праздникам подготовить небольшой концерт для наших сотрудников? Они тут изголодались по хорошей музыке. «При чём тут он, работяга этот?» – подумал Миша. И тут же брякнул с ходу: – Так ведь рояль же в доме у Приклонского! Тот недоумённо воззрился на него и рассмеялся: – А я-то по-твоему кто ??!! 6. За роялем в болотных сапогах
Миша остолбенел. В голове его враз помутилось, нутро заледенело, перед глазами каруселью закружились лица: Олег с Наташей, шофёр автобуса и Маркины, Шириня и Онуфреня, Колотов и Чичимова, Сапетин и Марь-Семённа – всё быстрей, быстрей… и он едва устоял на ногах, чтобы не кувыркнуться в обморок от мгновенного потрясения! Среди различных вариантов знакомства с этим замечательным человеком, автором многих научных публикаций, директором Окского государственного заповедника – тех вариантов, которые он крутил в своём воображении по дороге сюда, – на такой его фантазии не хватило. И человек этот мог запросто разговаривать с Мишей, сидя на бревне, мог возить его, если понадобится, в лодке и терпеливо ждать на берегу!.. А он-то, кретин, по рассеянности забыл вчера даже руку подать директору при знакомстве! Ведь Маркин представлять ему первое лицо заповедника не стал, будучи в полной уверенности, что Миша его и без того знает! С разинутым ртом, с вытаращенными в обалдении глазами, он, вероятно, выглядел в эту минуту абсолютным идиотом. Чего бы только ни отдал он сейчас, чтобы испариться или провалиться поглубже в землю! Лишь бы не стоять перед улыбающимся директором, хлопая глазами, словно огретый пыльным мешком, и бормоча жалкий лепет оправданья: – Ой, извините, я думал... я не думал... не знал, что Вы и есть он... Застёжка от бинокля в конце концов оторвалась и, откинутая пружинками, улетела в траву возле Приклонского. Сражённый своим ляпсусом, не находя, куда спрятать горящее от стыда лицо, Миша наклонился её поднять. И тут судьба доконала его: новенькие болотники ещё плохо сгибались в коленях, и в итоге своих усилий он плюхнулся плашмя во всём своём снаряжении прямо под директорские ноги, запутавшись в свисавших с него многочисленных ремешках от оптики. В таком положении его и застала вышедшая на крыльцо пожилая, интеллигентного вида женщина. Находился-то Миша, оказывается, во дворе их дома, и хорош был бы он, если б прошёл мимо! Ведь у Святослава Георгиевича и в мыслях не могло возникнуть, что направлялся он не к ним. – Вот, Оксана, и музыкант к нам заехал, – сказал директор жене, указывая на извивающееся под ним тело, которое отчаянно пыталось распутаться. – Теперь послушаем живую игру. Тут, говорит, рояль есть у какого-то Приклонского! – Добрый вечер, – с трудом освободившись от пут, пробормотал Миша, сидя на земле. Затем он неловко поднялся и принялся отряхиваться. – А я уже слышала о вашем приезде, – приветливо заговорила хозяйка. – Если хотите, можете прямо сейчас посмотреть наш инструмент. Проходите! – Конечно, хочу, но… так сразу… я не одет, – не зная, как вести себя в такой ситуации, Миша повернулся к директору. – Слишком много чести! – Для меня? – директор опять улыбнулся. – Иди-иди, Оксана Михайловна тебе покажет. И пока Миша, с красной от смущения физиономией и с испачканными землёй руками шёл за ней по коридору, она рассказывала: – Мы отсюда уже все крупные вещи, кроме рояля, перетащили в новый дом рядом, его Святослав Георгиевич сейчас достраивает. Он даже отпуск взял, чтоб закончить наконец стройку. А то летом пора напряжённая, не до того будет. Раньше-то всё руки не доходили. А этот дом старый уже, он сырой и холодный, роялю здесь нехорошо. (Вот оно что! Говорил же Володька Колотов, что шеф новый дом строит. И с чего это Миша взял, что он в отъезде? Мыслит городскими шаблонами: получил отпуск, значит – рвись на курорт или там на дачу куда-нибудь… Да здесь такие места, что и уезжать никуда не надо! А уж директору, чай, и без того приходится мотаться на всякие конференции или типа того. И где же отдыхать душой и телом, как не здесь, в Мещёре, о которой ровно полвека назад, в 1936-м, так бесхитростно и поэтично поведал людям, и Святославу Георгиевичу в том числе, другой Георгиевич – писатель Константин Паустовский!) Оксана Михайловна ввела Мишу в просторную полутёмную комнату. Он был беспредельно изумлён, когда перед ним предстал не какой-нибудь расхлябанный «Красный Октябрь», презрительно именуемый среди практикующих пианистов «дровами», а великолепно сохранившийся старинный лейпцигский «Блютнер»! Любимая мишина марка: ведь именно на таком рояле, он читал, играл в молодости его кумир Генрих Нейгауз. Это было непостижимо: здесь, в такой дали, обнаружить столь превосходный инструмент?! Руки у Миши так и зачесались попробовать его, пальцы помимо воли потянулись к клавишам – ведь он не играл уже целых три дня, для него это было слишком много. Побороть искушения он не сумел, и с любезного разрешения хозяйки (уходя, она пригласила его прийти через часок-полтора к ним на ужин в новый дом) уселся за клавиатуру и… просидел так дотемна, переиграв весь свой имевшийся «в руках» на тот день репертуар и начисто позабыв о цели своего похода. Должно быть, это выглядело забавно: пианист восседает за клавиатурой в болотниках! Но тогда он не в состоянии был взглянуть на себя со стороны, дорвавшись до клавиш, а только играл и играл – час, другой… Он и сам не ожидал, что так сильно успел соскучиться по фортепиано. И теперь словно пытался загладить вину за то предательство по отношению к музыке, которое он совершил, попытавшись круто сменить дело жизни. Однако, в пустом доме и впрямь был настоянный на сырости апрельский холод. Вскоре музыкант так озяб, что пальцы его перестали сгибаться. Он сбросил сапоги и попытался согреться приседаниями и прочими телодвижениями. Это помогло, но ненадолго. Тогда он, поковыряв ещё немного клавиши вконец озябшими руками, выскользнул из дома, никем не замеченный в наступившей темноте, сгонял в «общагу» и позаимствовал у практичного Олега тёплую доху. В ней и продолжил, вернувшись, свои занятия по вспоминанию различных фортепианных произведений. Попутно отбирал пьесы для будущего концерта, предложенного ему похожим на Святослава Теофиловича Святославом Георгиевичем. 7. Ужин в верхах
Тут пришли в «музыкальную лабораторию» три девицы – те самые, что приехали к Маркину – познакомиться с Мишей, послушать его игру и позвать к директору на ужин. Звали девиц Ира, Маша и Маша. Их объединял молодой задор в глазах и опыт походной жизни, а также то, что за сегодняшний вечер они уже устроились к Маркину практикантками. Играть на публику Мише не очень-то хотелось, рано ещё, но он не мог отказать им и исполнил пару небольших произведений. А что до ужина в тепле, то здесь он особо не ломался – слишком уж озяб и оголодал. Пройдя через двор, все поднялись на новое крыльцо свежеотстроенного дома с крутой лестницей на второй этаж. В кухне, куда Миша попал в девичьем окружении, уже сидела за ужином директорская семья – он сам с супругой и их семнадцатилетняя дочь Оля. Девушки с Мишей подсели к ним. Стол был уставлен тарелками и кастрюлями с простой, но вкусной домашней пищей. Мишу радушно угощали, как свежеприбывшего. Он не мог поддерживать разговор о заповедницкой жизни, которой совсем не знал, поэтому Оксана Михайловна тактично переключила застольную беседу на музыкальные темы. Оказалось, что она прекрасно знакома с хоровым искусством России, а в детстве пела в известном ансамбле профессора В.С. Локтева. Когда же с Мишей говорили приезжие девушки, они считали нужным посвящать его в местные тонкости, поскольку прежде уже обитали в здешних местах. Узнав, что Маркин вначале предлагал поиски журавлиных гнездовий Мише, они принялись подшучивать над ним: – Сидишь с ночи где-нибудь на самой макушке дерева. Холодно, дрожишь, – рассказывала Маша-первая. – А надо не шевелиться и слушать внимательно, где журавли на рассвете закричат, с какого участка, – А зачем слушать? – наивно спросил Миша. – Чтобы определять места их брачных танцев, их гнездовий, – словно нерадивому ученику, пояснила она. – А комаров вокруг – тучи, – вставила Маша-бис, хихикая. – Облепят тебя всего, – подхватила Ира, – грызут, впиваются во все места. А двигаться нельзя: журавли сразу улетят. Они знаешь, какие зоркие! Тут Оксана Михайловна вступилась: – Ну, вы распишите! Жуть только нагоняете на парня… Вообще-то комаров этим летом и вправду навалом будет: сегодня я специально ходила к реке, смотрела, как там мотыль развивается в стоячей воде. Что-то в этот сезон очень уж много их ожидается. – Боишься комаров-то? – спросил Святослав Георгиевич Мишу. – Что вы, мне не привыкать! – поспешил он заверить. – Думаете, у нас их меньше? – А зимой тут бешеная лисица объявилась, – вспомнила вдруг Маша-вторая. – На людей бросается. Смотри, не попадайся ей! – Напугаешь ещё новичка – он и сбежит, – сказала Ира. – Да-а, у нас бывает, что и уезжают новенькие, не выдерживают, – поддержала первая Маша. – Люди здесь так пашут! Не то, что в заграничных заповедниках. Им-то легче, у них техника! – Ага, а мы результаты свои до сих пор подсчитываем на деревянных счётах. Костяшками гремим туда-сюда, информацию обрабатываем. Американцам это диким кажется – там повсюду уже калькуляторы электронные! – Была недавно передача одна, показывали фильм из Германии о водоплаващих птицах, не смотрели? Там один немецкий оператор снимал видеокамерой гнездо куликов на болоте. И они с гордостью такой о нём говорили за кадром: он снимал, стоя в болоте на коленях, с тяжёлой камерой в руках! Какой подвиг: на коленях! Бедненький… Мы-то неделями из болота не вылезаем, и без всякой заграничной техники. Вон Таня Маркина прошлым летом два месяца прожила в палатке на болоте, материал собирала. Пугаться Миша, конечно, не имел намерения. Ведь о такой работе он только и мечтал: встречать рассвет на верхушке дерева, вслушиваться в призывные крики журавлей, а если повезёт, то и видеть их танцы! А что до комаров, то он давно привык к ним и научился разным средствам обороны от них бродя сутками по пригородным лесам. А бешеная лисица – о, это даже пикантно: увидеть бы её разок! Зазвонил в углу телефон. Оксана Михайловна взяла трубку и после пары фраз протянула её мужу: – Шириню не нашли, пришлось тебе звонить. Пожар. Низовой, по болоту, в 45-м квартале. Пожар! Казалось бы, надо бросать все дела и спешить куда-то! Но никакой паники не случилось, ужин шёл своим ходом, а Святослав Георгиевич чётко и лаконично давал в трубку нужные указания. Скулы его напряглись, он отключился от застольной обстановки и словно бы сам находился там, где трещала сейчас от набегающего огня сухая болотная трава. Теперь Миша и в самом деле увидел перед собой директора, истинного руководителя за серьёзной работой.
Часть 3.
Несколько зарисовок о "журавлятнике" и журавлятниках 1. Птичница мужского рода
А на другой день его устроили работать в журавлином питомнике на место уезжающей Гали Чичимовой. Неизвестно, сам ли Маркин отказался от него, решив не связываться с «детским садом» и предпочтя ему девиц с опытом, или же так сложилось без его мнения, – во всяком случае, работниками питомника Мише было передано, что его заведующий сидит в своём кабинете, расположенном на втором этаже конторы, и хотел бы, чтобы новоприбывший зашёл к нему. Миша сразу направился в контору, где он уже побывал по приезде. Тот же коридор, та же деревянная лестница на второй этаж... Владимир Григорьевич Панченко, деловито-невозмутимый, обаятельный полноватый мужчина с шапкой непослушных волос, вихрами вздымающихся надо лбом, принял его со спокойной доброжелательностью. Он был немногословен: – Пиши заявление, – и вырвал из ученической тетрадки листок в клетку. – И больше ничего не надо? – удивился Миша. – У меня вот документы с собой: паспорт, копии трудовой книжки и диплома, хоть и не по той специальности. – Зачем нам всё это? Мы и так видим, кто ты есть. Мише это напомнило бумажный оборвышек с каракулями Ширини. Бюрократией здесь, как видно, не страдали. – Пиши: «Директору ОГЗ...» Фамилию директора знаешь? – Знаю-знаю, – поспешно заверил Миша, и ему показалось, что «Пан» (как за глаза называли его сотрудники) улыбается чуть насмешливо. – Дальше: «Прошу принять меня на должность… на должность…», – Владимир Григорьевич на мгновение задумался, а затем произнёс по слогам: «...пти-це-во-да. С 28 апреля 1986 года». С сегодня, значит. И подпишись. Всё! Миша подписался, и «Пан» вместе с Мишей отнёс заявление в соседний кабинет к «и.о. директора», то есть к Ширине Владимиру Борисовичу, который его тут же и подмахнул, тоже не изъявив никакого желания заглянуть в документы новоиспечённого работника. Бросил лишь мимоходом новому мишиному шефу: – Не шпиона ли иностранного к себе берёшь? Смотри, как он букву «д» написал в слове «птицевод»: палочкой кверху! А и в самом деле: от волнения Миша, бывало, рисовал так «д», сам того не замечая. Так он стал птицеводом, не очень-то понимая ещё значения этого слова. Вероятно, что-то вроде птичницы, решил он, только мужского рода. Но звучит всё же покрасивее, нежели «птичник»! Утро его начиналось теперь с того, что он приходил из общежития в состоящую из двух комнат лабораторию, – второй этаж кирпичного здания, где располагалась кормокухня, обслуживающая питомник. Называлась она между сотрудниками брудером , хотя брудер – это помещение (или же специальный ящик) для выращивания птенцов-пуховичков, а здесь они давно уже не выращивались. Название закрепилось по старой памяти, когда на заре существования питомника именно здесь выращивались первые журавлята – серые и стерхи. Но поскольку их беспокоил дым от расположенной на первом этаже котельной, «ясли-сад» был перенесён в сарай по соседству. Наверх, в брудер, вела наружная лестница, крутая и довольно скользкая, особенно во время дождя. Миша отпирал уличную дверь на высоте второго этажа (если кто-либо из сотрудников не сделал этого до него) и заходил внутрь. Там он брал всё необходимое для своей новой деятельности и готовил подопечным завтрак. Затем спускался вниз, к калитке в заборе. Калитка была обыкновенной, сделанной из реек с сеткой на них, и в то же время особенной: к ней была прикручена проволокой единственная в мире табличка с необычайными словами, звучащими, как музыка: «ПИТОМНИК РЕДКИХ ВИДОВ ЖУРАВЛЕЙ» Единственная потому, что в обоих других журавлиных питомниках – под Барабу и в Вальсроде – надписи уж наверняка сделаны по-английски и по-немецки. Ниже этой таблички висела другая, уже такая, каких в нашей стране миллионы: «Посторонним вход воспрещён!». Миша же не был теперь посторонним, он занимался важным делом: кормил журавлей и прибирал в вольерах, после чего наливал каждой птице свежую воду для питья и купания. Так проходила первая половина дня, а вечером процедуры повторялись. Мише самому было очень странно видеть себя в роли птицевода. Новизна впечатлений приносила ему небывалое удовольствие, и работал он с большой охотою. 2. Даурцы, монахи, канадцы и все-все-все
Через несколько дней работы он уже буквально в лицо знал всех своих подопечных, а их было двадцать восемь душ из сорока семи, составлявших население питомника. Знал, как поведёт себя каждый из журавлей, когда Миша появится в вольере. С закрытыми глазами он мог воскресить по памяти внешность любого из десяти видов журавлей, проживавших в питомнике. Никогда бы он не обучился этому только по книгам и фильмам. Все семь видов, гнездящихся в нашей стране, были представлены здесь, обитало также и три вида «иностранцев». А всего в мире, как известно, 15 видов журавлей. Его окружали рослые стройные «японцы» , журавли строгой чёрно-белой окраски, с ярко-красной шапочкой на голове; светло-серые «даурцы» с красным «лицом» и белой полосой-«шарфиком» вдоль задней части шеи – как и японские журавли, крайне редкие и ценные птицы; таинственные «монахи» – почти не изученные чёрные журавли, кладку которых учёные смогли найти совсем недавно, потратив на поиски больше семидесяти лет; хорошо знакомые по народным сказкам русские серые «журки», любящие людскую компанию; очень похожие на них, но более дикие черноногие «канадцы» , коричневатые и низкорослые по сравнению с «росиянами»; пугливые степные красавки с белыми «конскими хвостиками», свисающими с затылка; серо-голубоватые, со странно удлинённой, грушевидной головой африканские красавки , называемые ещё синими, или райскими журавлями; и, конечно же, белоснежные стерхи – эти древнейшие и уникальнейшие из журавлей, для спасения которых от грозящего им полного вымирания и был построен питомник в 1979 году. Такое разнообразие видов, собранных в одном «журавлином городке», было подарком любому орнитологу! Главной задачей построения питомника изначально являлось, как записано в документах, «сохранение генетического материала птиц, разведение их и восстановление популяций в природе». В этом и был смысл его создания. К тому времени в Брыкином Бору уже обитал стерх по имени Учур, взрослым подранком подобранный людьми и перевезённый в заповедник из якутского посёлка Чагда, где он жил при школе. Вскоре в свежеотстроенном (в основном силами самих научных работников-энтузиастов) журавлином городке родились птенцы серых журавлей – Брыка и Кроша. Из стерхов первыми «детьми» питомника стали Сови и Джордж, родившиеся, правда, не здесь, но крепко прижившиеся в созданном для них обиталище. А затем в журавлиных семьях молодожёнов последовали новые прибавления. Сведение птиц вместе – дело тонкое. Самка может не принять «подсунутого» ей самца, и наоборот. В этом случае сводничество оканчивается потасовкой, поэтому человек тут должен быть начеку. Но если дело пришло к «дуэту согласия» (пользуясь оперной терминологией) и пара создала семью, то здесь уж людям стоит поучиться у журавлей её крепости и «любви до гроба». Супруги никогда больше не расстанутся по доброй воле. Вместе они будут встречать невзгоды, оберегать свой дом, заниматься строительством гнезда, насиживанием яиц и воспитанием наследников. А живут журавли столько же, сколько и люди: шестьдесят – восемьдесят лет, а то и больше. Маточное поголовье питомника, то есть несущиеся пары – великая ценность, и журавлеводы заботятся о них особо. Ведь это генофонд российских журавлей, создание которого и стало целью родившейся в середине апреля 1980 года, за шесть лет до того, Рабочей группы по журавлям (РГЖ), дабы не случилось с ними того же, что и с зубрами: полного исчезновения из дикой природы. А через два года именно здесь, в Окском государственном заповеднике, прошло Третье совещание РГЖ, где говорилось об охране стерхов, японских и даурских журавлей, и где можно было уже похвалиться первыми успехами журавлиного питомника. Тогда же вышли и два сборника: "Журавли Восточной Азии" и "Журавли в СССР" , так нужные орнитологам. Размножение журавлей в питомнике оказалось непростой наукой. Её приходилось осваивать «на ходу», учитывая прошлые ошибки и корректируя процесс. Немало помог здесь, конечно, и опыт американских коллег. Так возникли методики искусственных осеменения и инкубации, вольерного разведения птиц, а также ручного выращивания птенцов. Студенткам и практиканткам, тоже работавшим в то время на питомнике и собиравшим материал для диплома – Тане Виноградовой и Лене Копниной – приходилось иногда долгими часами неслышно пролёживать на соломе под крышей питомника и вести через маленькое чердачное окошко наблюдения, записывая, сколько раз за сутки и на какое время самка и самец сменяют друг друга на гнезде. Это было непросто, учитывая чуткость журавлей и их мгновенную реакцию на любой звук, любую помеху. Исследования эти необходимы были для того, чтобы записать хронометраж поведения, выяснить суточную активность каждого из родителей, и в конечном счёте вывести режим инкубирования яиц. Как раз в те дни был доставлен в питомник из Западной Германии малогабаритный инкубатор «Шумахер», очень удобный в сравнении с прошлыми подобными агрегатами. И Миша нередко наблюдал, как Владимир Григорьевич подолгу просиживал в выростном отделении, где находились в то время инкубаторы. Разведение молодняка – ещё одна главная забота ученых. Этому была посвящена работа сотрудниц питомника Татьяны Кашенцевой и Татьяны Маркиной. Интересные опыты по птенцовой части они постоянно проводили и проводят в питомнике. А на очереди – множество новых. 3. Откуда есть пошёл питомник
Журавлиный питомник возник, говоря официальным языком, «в рамках советско-американского сотрудничества в области охраны окружающей среды». Началось оно ещё в 1972 году, когда между Россией и США было подписано двухстороннее «Соглашение о сотрудничестве в области охраны некоторых представителей животного мира». В том числе, конечно, и стерха. А через год в Барабу родился Международный фонд охраны журавлей (МФОЖ), возглавил который Джордж Арчибальд – симпатичный молодой человек с весёлым и открытым характером. Он приложил к тому времени уже немало усилий по спасению американского журавля и сумел увлечь всю Америку этой идеей. Вскоре российские специалисты одобрили идею создания генетического банка стерха. Как же это здорово, что в середине семидесятых годов, в разгар «холодной войны» между нашей страной и Америкой, когда нам повсюду попадались на глаза антиамериканские плакаты, шаржи и статьи, когда многие контакты в области науки и искусства из-за этого перекрылись, нашлись нормальные люди в обеих странах, которые сумели найти общий язык и начать сотрудничество! Его девизом можно было бы сделать слова Арчибальда: «Журавли, совершая перелеты, не признают политических границ, так что в любом проекте по их спасению должны участвовать люди разных стран. Так журавли заставляют государства, политические отношения между которыми бывают напряженными, работать вместе, забыв о конфликтах». И одним из итогов этого сотрудничества как раз и стало возникновение Питомника редких видов журавлей в Окском заповеднике. А через год вышла книга Владимира Флинта «Операция Стерх» о работах по спасению этого необыкновенного представителя журавлиных. С тревогой писал он о сокращении численности вида, о том, что ныне известны лишь два места его гнездования – на Оби и в северной Якутии. Число стерхов, предупреждал он, вот-вот начнёт измеряться уже не сотнями, а десятками. «А биологический вид — это, пожалуй, единственное, что не может быть восстановлено никакими усилиями человека», – заключает учёный. Ведь, например, в западносибирской стае на Оби осталось к сегодняшнему дню всего несколько десятков птиц! Это катастрофическая цифра. Угасающая Обская популяция требует срочных мер со стороны человека по восстановлению, если мы не хотим вовсе утратить её. Это и стало главной целью программы «Стерх». 
Наши герои, серия 1 (1986 год): 1) Юрий Маркин на рыбалке (фото Т. Кашенцевой) ; 2) Сотрудницы и практикантки заповедника выгуливают журавлят (фото Т. Кашенцевой); 3) В.Г.Паченко, Дж.Арчибальд и Т.А.Кашенцева в журавлином питомнике (фото Л.Денис); 4-6) В.Г.Панченко, М.Строков и В.Зудов во время подсыпки опилок журавлям; 7) Олег Луцик и Наташа Ботнарюк; 8) Автор на крыльце общежития. Потому-то и понадобились срочные меры по спасению белого журавля, причём меры реальные и действенные, а не только включение его в Красную книгу. Отсюда родилась мысль о необходимости «журавлиного банка», создать который решили в Брыкином Бору: здесь есть условия для этого, здесь работают такие опытные орнитологи, как Святослав Приклонский и Юрий Маркин. Поскольку Мещёра – край болот, а значит, очень подходящее для обитания журавлей место, то не попробовать ли новое поколение стерхов выпустить на эту территорию – вдруг да и возникнет здесь новая стая? А «приёмными родителями» станут обычные серые журавли, которых в Мещёре пока ещё достаточное количество. Дважды перед этим, в 1977 и в том же 1979 году, порыскав на вертолёте по якутской тундре, члены экспедиции ВНИИ природы набрали из гнёзд стерхов коллекцию яиц на последней стадии высиживания. В первый раз яйца были переданы для инкубирования американцам в Международный журавлиный фонд. Часть яиц (17 штук), собранные второй экспедицией, передали в Германию, в орнитопарк Вальсроде, а остальные – наконец-то! – в питомник Окского заповедника. Их доставили самолётом в специально оборудованном контейнере-чемоданчике в Москву, а уже оттуда по земле – в Брыкин Бор. Об этом сложном мероприятии со множеством препятствий и «подводных камней» рассказывает книга Флинта. Год от создания питомника до её написания даром не прошёл: методика выращивания и питания птенцов из инкубированных в питомнике яиц поначалу отрабатывалась на яйцах серых журавлей. А уж потом рискнули взяться за стерхов. И – вполне успешно! В 1981 году ко всеобщей радости в питомнике родились первые стершата. Год от года «птенцовая» методика совершенствовалась, требовались новые яйца. Поэтому через два месяца после мишиного приезда сюда Владимир Панченко, Юрий Маркин и ещё несколько учёных вновь полетали над Якутией, набрав несколько десятков стершиных яиц. А ведь организация такой экспедиции – дело весьма непростое, дорогое и хлопотное. 4. Стерх без прикрас
Кстати, никакого урона поголовью белых журавлей этим отбором яиц нанесено не было, и вот почему. В гнезде стерхов, как правило, два яйца. Но когда оба птенца вылупляются, один из них через некоторое время заклёвывает насмерть другого, как конкурента в праве на жизнь. На первый взгляд это кажется нелепым и жестоким, но очень скоро начинаешь понимать мудрость природы-матери. Для поддержания численности популяции на невысоком, но стабильном уровне больше одного птенца семье не требуется. Однако для того, чтобы надёжнее подстраховаться и оградить журавлей от всяческих случайностей, природа запрограммировала их на пару яиц – с тем, чтобы выжил сильнейший. Благодаря этому простому и гениальному естественному механизму, поддерживающему здоровье журавлиной нации, стерхи и просуществовали на Земле без резких колебаний численности не много, не мало – десятки миллионов лет! Страшно представить себе: стерхов видели не только мамонты, но даже и динозавры! С помощью такого жёсткого отбора природа предохраняется от вырождения этих необыкновенных птиц, потому что если бы выживал и слабейший тоже, популяция рано или поздно вымерла бы. При нынешней малочисленности стершиных стай это вполне реальная опасность! Этих стай, быть может, осталось всего 2 – 3 в мире. То же самое можно наблюдать, например, у канюков, когда более активные старшие птенцы-канючата заклёвывают младшего. Но это бывает только в те годы, когда им недостаёт пищи – в основном, мелких грызунов. Вот и выходит, что агрессия – необходимое качество некоторых видов журавлей. Агрессивны, например, не только стершата, но и птенцы американского журавля, столь же редкого. Ну, этим-то журавлём как раз активно занимаются сами американцы, а поскольку стерх водится только в России, то и дело спасения его лежит в основном на плечах россиян. Первого журавлёнка из изъятых в тундре тогда, в 1979-м году, яиц – по одному из каждого гнезда – не удалось довезти в своей «крепости» до заповедника: он вылупился по дороге, в Москве. Это и был тот самый Джордж, названный так в честь Джорджа Арчибальда. Пришлось ему пожить, пока не окреп, в городской квартире Флинта. А уж затем его с почётом привезли в автомобиле из столицы прямо в питомник. На момент же начала мишиной деятельности здесь обитало уже полтора десятка стерхов, выращенных в неволе. Яйца их подкладывали для насиживания канадским и серым журавлям. Теперь стоит сказать несколько слов и о внешности сибирского белого журавля. Стерх, этот красивейший представитель самого малочисленного племени журавлиных, имеет почти целиком белоснежную окраску, за исключением неоперенного участка краснокожей «маски» на голове от клюва до глаз, под цвет его высоких ног, придающей ему доисторический колорит и заставляющей вспомнить изображения птеродактиля. Это сходство усиливают два хищно смотрящих в противоположные стороны глаза – неумолимо-круглых, жёлто-зелёного цвета. «Маска» переходит в длинный клюв, которым стерх способен умело обороняться, защищая свою территорию, если подойти к нему на критическое расстояние. Но поначалу, при приближении потенциального врага, потревоженный стерх издаёт звонкие, далеко летящие крики, размеренно кивая при этом запрокинутой головой – и вот тогда-то, во время крика, из-под белых кроющих перьев на концах его крыльев обнажается угольно-чёрный веер первостепенных маховых – из-за них-то стерха и прозвали в народе «белым журавлём в чёрных рукавах». Звучит, не правда ли, гораздо поэтичнее, нежели «грус леукогеранус» по-учёному, то есть по латыни? А до года птенцы, и не только у стерхов, ходят в рыжей расцветке – иногда целиком, иногда (под конец) пятнами. Опытный глаз, однако, прекрасно отличит с первого же дня жизни журавлёнка по внешним признакам, какого он роду-племени: стерх, «канадец» или «японец». Стерх – малоизученный пока вид. Известно только, что территория пары сохраняется неизменной многие годы, и птицы всегда возвращаются с зимовки на одно и то же место. Зимуют обские стерхи в Индии и Иране, а «якуты» летят в Китай. И вот тут-то, на многотысячекилометровом пути в жаркие страны, их и подстерегают различные опасности. В основном, к сожалению, от браконьеров. Но и о природы, бывает, тоже. Далеко не все птицы возвращаются домой живыми и невредимыми в конце мая. Уцелевшие и прилетевшие с зимовки стерхи разбиваются на пары и начинают обзаводиться домом. В строительстве гнезда они чрезвычайно неприхотливы: наберут в кучку стеблей и листьев, утопчут длинным и сильными ногами наверху небольшое углубление – и готово. Гнездо стерхов обычно для пущей безопасности окружено водой, да ещё заросшее осокой пространство вокруг него оба супруга тщательно выщипывают клювом, чтобы лучше наблюдать за происходящим на «улице» во время сидения на гнезде. Откладывают яйца и садятся на гнездо стерхи в первую неделю июня (если не помешают этому сильные холода). Срок жизни одного яйца – 28 дней, тогда как у других крупных журавлей он побольше на неделю-две. Что поделаешь, в экстремальных условиях жизни тундры с её ранними зимами приходится торопиться, чтобы молодёжь успела окрепнуть для перелёта на зимовку. Ведь лететь придётся более 6 тысяч километров! Рождаются птенцы не одновременно, поскольку оба яйца откладываются с перерывом в пару дней. Поначалу родители, как и прочие птицы, кормят малышей из клюва. Да и позднее выживший в битве за жизнь журавлёнок иногда попрошайничает в течение месяца-двух, хотя способен и сам уже находить пищу: стебли осок и пушиц, леммингов, улиток и яйца мелких птиц. Журавли – чрезвычайно умные птицы. Они быстро привыкают к условиям неволи и становятся ручными, привязываясь к хозяевам и узнавая их издали. В отличие от других вольерных птиц, они способны открывать клювом задвижки на дверях. Никакие рисунки и фотографии, никакие книги и фильмы не смогли бы дать Мише за всю его жизнь столько знаний об этих замечательных птицах и тем более столько любви к ним, сколько появилось у него после непосредственного общения со стерхами и вообще с журавлями, этими интереснейшими из птиц. У него даже родилось стихотворение, "не совсем уклюжее", но искреннее, под названием «Стерхам Обской популяции»: Чёрно-красно-белый стерх, разбегаясь смело, устремляет тело вверх. Выстроясь умело в клин мчится сорок стрелок сорок ярко-белых спин. Он хозяин, я лишь – гость Сколько их осталось? Трепетная малость, горсть! И молюсь без слов я, чтоб эту стаю снова встретила весною Обь. Чёрно-красно-белый Стерх, Разбегаясь смело, Устремляет тело, Жилистое тело, Что так жить хотело, И дожить сумело, Вверх. 5. Немножко о кормёжке
Работа у Миши была нельзя сказать, чтобы чистая, не в пример оставленной в городе. Ему нужно было убирать за птицами, подметать в вольерах и зимних помещениях, подсыпать опилки, наливать воду в ванны для купания и питья, таская её вёдрами – по два ведра на журавлиную персону в день, а иногда наблюдать за поведением птиц, служа этим науке. Ну и, конечно, кормить. Кормление было непростым мероприятием. Если можно так выразиться, многоступенчатым. Помимо комбикорма в гранулах, поставляемого Денежниковским заводом, и привозимого трижды в неделю из Рязани свежего творога, питомцы журавлятника нуждались в белковой, то есть живой пище. Для этого в полсотне клеточек, занимавших всю стену второго этажа лаборатории, бесперебойно выращивались белые мыши, которые опять-таки нуждались в питании: Миша подкармливал их первой весенней травкой и мучными червями, разводить которых также входило в его обязанность. Червей, живших в специально оборудованном аквариуме-террариуме, Миша кормил в свою очередь измельченной яичной скорлупой, мукой и овощами – репой, свёклой и турнепсом. Чем кормили овощи – точно не известно, ему их выдавали уже созревшими. Процесс кормёжки журавлей был для Миши самым любимым из обязанностей птицевода. Он не спешил покончить с ним – не то, что его сменщик, рыжебородый Володя Зудов. Этот Зудов был тем самым из троицы – первым, с кем Миша заговорил, прибыв сюда. Большую часть своего рабочего времени он просиживал над микроскопом, разглядывая журавлиные сперматозоиды: ему нужно было закончить диплом на тему «Криоконсервация спермы даурских и японских журавлей». Он и Мише предлагал взглянуть иногда на какой-нибудь занятный экземпляр сперматозоида. Журавлиную сперму здесь замораживали до поры, то есть до необходимости использовать по назначению, и при этом она не теряла силы. Птиц Володя кормил мимоходом: скатывал шарики из творога, смешанного с комбикормом, и разбрасывал их журавлям через сетку, ходя между вольерами – два шарика на одного пернатого. Те подбирали их длинными клювами с земли, а иногда и ловили на лету. Миша же пока, в начале своего орнитологического пути, подходил к кормёжке, как к ритуалу. Измельчив комбикорм, он перетирал его в металлической ступке с творогом, в который перед тем подмешивал сырые перепелиные яйца. В то время это был невиданный прежде деликатес, которого удостаивались только такие важные господа, как журавли. Коробочки с яйцами перепелов также привозились откуда-то из области и хранились в холодильнике. Полученные шарики размером с фрикадельки Миша красиво раскладывал на блюде и, словно фисташковый торт дорогим гостям, бережно нёс перед собой приготовленное блюдо к вольерам, спустившись с ним из лаборатории по крутой лестнице. Он любил дать это лакомство отдельно каждому журавлю, хорошенько прицелившись к клюву, чтобы тот успел схватить его в воздухе. При этом, как ему казалось, журавли смотрели на своего кормильца с благодарностью. Издали бросать шарики Миша опасался: они могли разбиться о землю, и тогда журавлю трудно было бы склевать остатки, особенно мелкие крошки. Птицам пугливого нрава – таким, как «монахи» и степные красавки, которые при его появлении скрывались в зимнем домике или жались дальнем углу загона – он аккуратно клал шарики на землю, либо в кормушку, и уходил, давая жильцам возможность подойти к пище. Больше всего мороки приходилось иметь со стерхом Сови, у которого было сломано надклювье. Травму эту он получил в результате защиты своей вольерной территории, когда кто-то из сотрудников вошёл к нему в жилище. Случилось это минувшей зимой. Клюв застрял в вольерной сетке и при попытке журавля вытащить его переломился. Верхняя половинка стала вдвое короче нижней. Из-за этого Сови не мог теперь подбирать пищу с земли, и кормить его приходилось особым образом. Периодически баловал Миша своих подопечных и мышами – домашними, которых выращивал в лаборатории, а иногда и дикими, ловя их руками в коридорах зимних помещений. Правда, потом ему порекомендовали этого не делать, чтобы не заразить ничем драгоценных птиц. 6. Японцы : Урми, Антон и Ханка
Квартиры журавлей – как летние, так и зимние – представляли собой секции, на которые разделялись строения прямоугольной и многогранной формы. В целом питомник объединял собой четыре таких строения. Это были своего рода мини-питомники, а точнее – блоки. Назывались они в просторечии между немногочисленными работниками так: «длинный», «птенцовый», «двенадцатигранник» и «на бугре». Бугром именовался небольшой холмик, на вершине которого располагался «подпитомник» правильной шестигранной формы, построенный, как и «птенцовый», руками самих журавлеводов. Тут квартировали в основном стерхи и наши русские серые «журушки». Одного из них, десятилетнюю самочку, так и звали Журкой, жил ещё трёхгодовалый мальчик Ирэна (прокол вышел с именем!) и два птенчика – Бедный и Лука. Жило здесь также несколько степных красавок, водящихся в Крыму и Казахстане. Эти держались стайкой, норовя при появлении человека уйти подальше от него в самый глухой, заросший кустарником уголок своей «залы». Рядом с ними обитал Прима – канадский журавль, родившийся из яйца, снесённого в питомнике одним из первых. Здесь, «на бугре», в числе других обитателей жил мишин любимец: японский журавль-птенец по кличке Урми. Он ещё по малолетству не обзавёлся пурпурной шапочкой, приличествующей взрослым птицам этого вида, и даже определить его пол пока было рановато. Однако успел уже вымахать ростом с Мишу, то есть где-то под метр семьдесят. Окраска его была пёстрой: со «взрослыми» белыми перьями ещё «боролись» тёмные и пятнистые подростковые. Чрезвычайное любопытство Урми и сердило, и развлекало Мишу. Что бы ни делал он в этом отделе питомника: набирал ли воду из крана в центральной его части, разносил ли опилки или еду, – он всегда, подняв голову, видел над собой или сбоку две блестящих ягодки внимательно изучающих его чёрных глаз. Урми следовал за ним повсюду. Иногда, чтобы получше рассмотреть, чем Миша занимается в данный момент (если он находился за территорией вольеры), Урми протискивал длинную гибкую шею в одно из отверстий сетки своего жилища и следил за движениями человека, наклоняя её то влево, то вправо. Затем ему немалых усилий стоило втащить голову против направления оперения обратно. Когда же Миша входил к нему в вольеру, Урми сразу начинал кружиться на месте и приседать, раскрывая крылья. А уж если Миша доставал фотоаппарат, чтобы запечатлеть его самовлюблённые «па», Урми демонстрировал всё своё танцевальное искусство, желая, по-видимому, наилучшим образом отразиться в объективе. Правда, тот же объектив, оставленный без присмотра тут же привлекал его пристальное внимание, как и всякая блестящая вещь, куда он так и норовил ткнуть острым молодым клювом. В то же время Урми был лучшим змееловом среди населения питомника, и не раз Миша находил в его вольере приконченных ударами этого клюва ужей и даже гадюк, на свою беду заползавших к нему в гости из леса. Что до взрослых японцев, то в питомнике заповедника их обитала на тот период одна-единственная семейная пара, но зато являвшая собой его гордость и украшение. Это были Антон и Ханка из «двенадцатигранника». В нынешнем году они отложили первое в своей жизни яйцо и теперь с прилежностью молодожёнов насиживали его. Антон вёл себя по-джентельменски: часто сменял свою подругу на гнезде, давая ей возможность размяться и поесть, а если видел подходящего к вольере человека, то непременно становился между ним и Ханкой, заслоняя её собой. Антон был неописуемым красавцем: стройный, высокий, с летящей походкой, словно танцор балета. Рядом с ним два японских журавля из Московского зоопарка, увиденные Мишей чуть позднее, при возвращении из заповедника – тоже молодая пара – выглядели бы общипанными пигмеями. Его весьма представительный и официальный чёрно-белый наряд превосходно дополняла пылавшая на голове пунцовым огнём круглая «кардинальская» шапочка – признак зрелости, годности к воспроизведению потомства. Именно Антона чаще всего выбирали для съёмки фотографы и кинооператоры, прибывавшие нередко в заповедник снимать журавлей для различных печатных изданий и телепередач. Изображения Антона можно и теперь во множестве увидеть на открытках и фотографиях в журналах; он непременно попадает и в кинофильмы, посвящённые заповеднику. 7. Экзотика: Вааль, Вилге и Ракшас
Японские журавли вообще признаются большинством людей самыми красивыми в мире. Однако у молчаливого, флегматичного, но неимоверно работоспособного Панченко, никогда не выражавшего вслух свои привязанности, было на этот счёт собственное мнение: он считал таковыми, как Мише случайно довелось узнать, африканских красавок , тех самых райских журавлей – дымчатого, «котёночьего» цвета птиц, тоже редких представителей семейства журавлиных. По мере взросления у них отрастает прославивший их на весь свет элегантный шлейф из тёмных маховых перьев второго порядка, из-за чего этот вид журавля зовётся ещё четырёхкрылом . Шлейф бывает настолько длинным, что волочится по земле наподобие хвоста, придавая птицам царственный вид. Пара этих экзотических журавлей, наряду с «индийцем» (журавлём-антигоной ), тоже содержалась на тот момент в журавлином питомнике Окского заповедника. Красавки эти, жившие в птенцовом отделении, именуемом также выростным блоком , были и в самом деле совсем ещё детьми: знаменитые «хвосты» у них пока что не начали отрастать. Звали детей Вааль и Вилге. Это были доверчивые, с нежным серо-голубоватым оперением круглоголовые создания размером с домашнего гуся, но гораздо более смирные и беззащитные. Они не отходили от Миши ни на шаг и, повинуясь инстинкту следования, свойственному журавлятам, всё время находились возле его ног и издавали при этом характерное птенцовое мурлыканье – точь-в-точь, как домашние кошечки. Разве что не тёрлись об ноги. Любимым занятием их было склёвывать с Миши комаров, которые к началу мая уже начали атаковать людей и прочих теплокровных существ со стороны леса, вылетая монгольскими ордами. Он специально приседал для того, чтобы журавлятам было доступно всё его тело, а не только ноги. Комаров эти «ребятки» снимали с одежды и оголённых человеческих конечностей чрезвычайно деликатно, стараясь, чтобы Миша даже не почувствовал прикосновений их клювов. Ещё одно название этого вида – журавль Стенли , поэтому Владимир Григорьевич любовно именовал тихих, ласковых красавок «стенлятами». Наблюдая погожими вечерами за «стенлятами» с бугра, Миша не раз замечал такую вещь: думая, что никто их не видит, они пытались с разбега взлететь и при этом натыкались на натянутую сверху сетку, падая вниз. Как-то Миша внимательно осмотрел крылья птенцов и увидел, что передняя их поверхность оголена от перьев из-за трения о сетку. И вообще с неё попросту была содрана кожа. Значит, частенько они занимались этими полётами, если даже мягкая сетка смогла нанести такие раны! Он решился обратить на это внимание шефа. Без лишних слов, придя в вольеру, Панченко вспрыснул раны журавлят заживляющей жидкостью из баллончика, а затем, взяв Мишу в помощники, сходил в ближайший лесок и срубил несколько молодых сосенок, которые они вдвоём приволокли в питомник. Там Владимир Григорьевич установил их у дальней стены вольеры, прикрутив проводом к сетке таким образом, чтобы птенцам эти деревья казались препятствием к взлёту. Всё это заняло каких-нибудь двадцать минут и стало для Миши уроком быстрого и делового подхода к решению журавлиных проблем. Через сетчатую стенку от «стенлят» обитал единственный в питомнике индийский журавль по имени Ракшас. Он тоже был ещё безобидным птенцом, но росту набрал уже метр восемьдесят! Светло-серая, с облаком белого воротничка шея его крутым вопросительным знаком закруглялась в голову, что придавало ему вечно удивлённый вид. Это была «чрезвычайно общительная птица», как охарактеризовал её Володя Зудов при знакомстве Миши с Ракшасом. Он неизменно следовал за людьми, словно усиленно стараясь завести с ними беседу. При наливании этому навязчивому и непоседливому птенцу воды для купания он, не дожидаясь окончания процедуры, пытался забраться в своё корыто, беспардонно зацепляя и выталкивая из рук наполненное ведро. Приходилось аккуратно, но решительно отпихивать его ногой, чтобы самому не оказаться облитым. Любимым занятием Ракшаса было поедание живых мышей. Миша подносил ему белую мышь, взяв её за хвост и подняв в руке на уровень журавлиного клюва. Ракшас с ювелирной точностью перехватывал мышиное тельце, резко встряхивал, умерщвляя, а затем, словно жонглёр, подкидывал вверх и ловил добычу горлом, широко разевая обе половинки клюва. После этого можно было наблюдать, как утолщение в пищеводе, где находилась бедная мышка, медленно перемещается по длинной шее вниз, в желудок. Не брезговал Ракшас и ящерицами, и кузнечиками. 8. Стерхи: Саня, Флинт, Назар и другие
Через узкий коридорчик от ракшасовой вольеры – точнее, через тропинку в кустах – начинался «длинный» блок. Здесь жили: – две стройные самки даурского журавля Нью и Йорк; – семейная пара канадцев Вашин и Гтон, у которой уже при Мише во второй половине мая один за другим родились «канадчата» Эри, Айдахо, Мэн и Монтана; – канадцы же Макс, Табида и Таласкер (эта последняя, будучи самкой, служила наседкой для стершиных яиц); – серые журавли Вася и Кроша; – и, наконец, четверо стерхов. Стерхи – главное достояние и гордость питомника! В «двенадцатиграннике» (с некоторых пор он стал ещё называться «показательным» блоком, поскольку предназначался для показа гостям всех имеющихся в наличии видов журавлей) квартировали такие стершиные представители, как пятилетние Флинт, Саня, Свет, Джой и Либби – это помимо прочих журавлей: японских Антона с Ханкой, черношейных старого Цыгана и юных Арапа с Мавром, и некоторых других. А здесь, в длинном блоке, не имеющем водопровода, проживали стерхи помоложе, а значит, попокладистее – Колыма, Лоренц и Пра, а также четырёхлетняя Юлька. Как-то раз в одном из репортажей телепередачи «В мире животных», рассказывавшем о заповеднике, упоминалось о «рыженьком стершонке Юльке», родившемся в питомнике. Теперь, когда Миша повстречался с заочно знакомой ему Юлькой вживую, она уже сменила рыжий птенцовый наряд, свойственный стершиному молодняку, на «нормальный» белый. Рост её был уже где-то метр двадцать. Вообще-то по паспорту она именовалась Юлием, так нарекли птенца при рождении. А поскольку пол его пока не прояснился, в устной речи имя само собой переделалось в Юльку. С именами этими случаются иногда подобные недоразумения. Вот с Флинтом, к примеру, незадача вышла: назвали птенчика в честь профессора В.Е.Флинта – а он (птенчик то есть) взял да и оказался «Флинтихой», девчонкой. Так же, как и Марк. А с Ирэной и Наташей наоборот получилось, самцы вышли! И как же теперь имена переделать на мужской род? И как не вспомнить популярную в мишином детстве песню "Хороший ты парень, Наташка"? Юлий был... нет, всё-таки лучше Юлька... так вот, Юлька была великой купальщицей! Она ежедневно до одурения плескалась в обоих своих пластмассовых корытцах, громко и восхищённо размахивая крыльями. И если у иных журавлей вода, бывало, по двое суток оставалась чистой оттого, что они даже не ступали в неё ногами, довольствуясь питьём, то у Юльки вода постоянно была взбаламучена до предела. Мише приходилось дважды, а то и трижды в день выплёскивать её на траву, тщательно мыть корыто и наливать свежую воду. Путаясь возле него, Юлька всегда с ещё большим нетерпением, чем Ракшас, ожидала конца этой операции, предвкушая новое купание. Лоренц тоже, как младший из этой четвёрки (не считая самки Пры), отличался довольно спокойным нравом и давал похозяйничать у себя в доме. Такими же миролюбивыми были и другие обитатели «длинного». Они спокойно позволяли себя фотографировать с близкого расстояния. Миша успел за время своей работы сделать множество фотографий журавлей в различных позах: в минуты «разминки», когда они носились по кругу в вольерах или активно размахивали крыльями, в моменты крика, когда журавль грациозно стоит по центру своей территории, расправив крылья, и во многие другие мгновения журавлиной жизни. 
Наши герои, серия 2 (здесь и далее до конца – любительские фотографии, сделанные автором в мае 1986 года): 1) Урми ; 2) Антон и Ханка; 3) Вааль и Вилге; 4) Джой; 5) Сергей; 6) Ракшас. А вот жители отсека «на бугре» Сергей, Марк, Наташа и Назар были уже достаточно взрослыми стерхами и потому отчаянными драчунами. Они, как и их стершиные собратья, обитавшие в «показушнике», являлись представителями первого поколения стерхов, выращенного из яиц уже здесь, в питомнике. Яйца эти прилетели-приехали из Аллаиховского района Якутии весной 1980 года. Ведь в тундре расстояния между гнёздами стерхов – не менее нескольких километров! Тут же все живут рядом, в «общаге». Это значит, что среди таких агрессивных от природы существ, как стерхи, неизбежно возникнут драки, если не соорудить между их жилищами перегородки. Желательно без отверстий: половозрелые самцы, видя соседей, могут впасть в возбуждение и начать потасовку друг другом даже через стенку. Поэтому у каждого из них летняя «комната» на улице была отгорожена не только сеткой, но и кусками фанеры – для большей «герметичности» постройки. «Парни с бугра» Сергей и Наташа особенно бурно проявляли недовольство любым входящим в их квартиры. Назар, наречённый так в честь оператора Эдуарда Назарова, был чуть более терпимым, как и Марк (его девушки по причине «смены пола» величали Морковкой). Что до старейшин питомника Учура и Сови, то, будучи здешними аборигенами, они не без основания считали его своей вотчиной. Жестоко и безотлагательно наказывали они тех, кто посягал входить к ним в вольеры. 9. « Иду на "вы" »
У стерха существует набор характерных жестов и поз, означающих угрозу – в том случае, если он предполагает посягательство на его территорию. Конечно, порядок таких поз условен и последовательность их может меняться. А если человек вошёл в вольеру сразу, то птица вынуждена атаковать его стремительно, без предупреждения. Но если расстояние до человека относительно велико, она старается сначала посредством определённых действий показать своё недовольство, готовность постоять за себя. Когда стерх обнаруживает приближающегося потенциального врага, он пригибает голову к земле и начинает медленно переступать длинными ногами-ходулями, почти касаясь при этом клювом земли. Это – первая стадия угрозы. За ней следует вторая: стерх ложится на землю, подгибая под себя ноги и взъерошивая перья на спине и на затылке. Иногда он при этом вытягивает шею и кладёт её на землю. Лёжа, искоса наблюдает строгим колючим глазом за пришельцем. Затем, если тот всё же не покидает законной журавлиной территории, стерх принимает классическую позу угрозы : становится на одну ногу, поджимая другую под себя, опускает вниз и оттопыривает крыло – и, наконец, изящным взмахом круто изогнув шею, прячет под него голову, продолжая одним глазом наблюдать оттуда, из-под крыла, за «врагом». Простояв так некоторое время и продемонстрировав третью стадию угрозы, он начинает – перед тем, как перейти к четвёртой – возбуждать себя к бою: стремительно бегать на определённой дистанции от посетителя, неистово подпрыгивать и топтаться на месте; одновременно с этим он хватает клювом с земли палочки, солому и растущую траву вместе с землёй, подбрасывает весь этот хлам кверху и издаёт глухое шумное пыхтение. При этом, кажется, глаза его наливаются кровью; он и впрямь выглядит устрашающе. Последняя, четвёртая стадия угрозы – это крик. Обнажив чёрные концы опущенных крыльев и по-лебединому выгнув шею, он заливисто кричит размеренными сериями, а его запрокинутая голова так и качается ходуном вверх-вниз, будто маятник. В этот момент стерх неописуемо прекрасен! Именно таким, в минуту крика, его изображают чаще всего. Честно предупредив всеми возможными способами непрошенного гостя, стерх бросается наконец в атаку. Удары его клюва довольно чувствительны для людей, особенно, когда он долбит им, как долотом, подскакивая на высоту человеческого роста и размахивая крыльями, словно боевой петух. Но ещё страшнее когти. После нескольких рваных ран на руках, лице и шее от стершиных когтей, которые Миша по неопытности умудрился получить в первые дни работы, убирая за старшим поколением стерхов и меняя им воду, ему выдали кожаные перчатки и специальное «забрало» из оргстекла, надеваемое на лицо – для безопасного входа к «старикам». Однако он не очень-то любил пользоваться этими приспособлениями. Как-то раз до своего отъезда Галя Чичимова всё же успела показать Мише, как она без всяких доспехов управляется с разбушевавшейся птицей: быстро и осторожно хватает стерха одной рукой за ноги, а другой за шею и аккуратно заталкивает на время уборки в зимнее отделение вольеры, заперев за буяном дверь. После этого можно спокойно наводить порядок в журавлином жилище, пока он скандалит взаперти. Мише этот способ пришёлся больше по душе: не терялся непосредственный контакт с птицами, от которых не хотелось отгораживаться какой-то пластмассой, – пусть они и не отличались гостеприимством, когда храбро отстаивали свою жилплощадь. 
Хочешь – не хочешь, а приходилось входить для уборки в жилища таких драчунов, как Сергей и Сови. Ершистого, несмотря на травму клюва, Сови, прибывшего в заповедник из-под Салехарда, правильнее было бы называть Сауэй, ибо его «крёстным отцом» явился второй (наравне с Арчибальдом) создатель Международного журавлиного фонда – студент-орнитолог Рональд Сауэй (впрочем, можно и просто – Рон Сови). Его-то папочка-коневод и отдал под журавлиную ферму часть своей земли в Висконсине, с которой всё и началось. Сергей тоже был далеко не смирного нрава. Затолкнутый в зимнюю комнату и запертый там на задвижку, этот журавль во время уборки его апартаментов всё не мог угомониться, бесновался и сердито сопел по-ежиному, добавляя к этому сопению ещё и глухой трубный звук, как будто кто-то изо всех сел дул в пустую водопроводную трубу. При этом он норовил просунуть длинную шею в щель между поверхностью земли и дверцей, желая и оттуда достать своего «обидчика». Несмотря на их врождённую агрессивность, Миша за время общения со стерхами, да и другими журавлями, глубоко зауважал их за благородство, ум и красоту. 10. Мишу Строкова продают в рабство
Однажды, когда Миша, как обычно, пришёл спозаранку на работу, то есть в брудер, с которого он начинал трудовой день, Владимир Григорьевич зашёл к нему и сказал: – Эту неделю ты на питомнике не работаешь. – Почему? – удивился Миша. – Потому что я тебя в рабство продал! – М-м... это как? – Будешь трудиться в совхозе! На картошке. Там своих людей не хватает, вот мы им и подкидываем сотрудников. Ничего, не ты первый! Да не боись, работа полегче нашей будет, сам увидишь, – ответил Панченко, улыбаясь. Начиная со следующего дня Миша по утрам вместо встречи с длинноногими красавцами карабкался в кузов приезжавшего из соседнего села грузовика, который вёз отобранных из разных отделов заповедника специалистов-зоологов и прочих учёных на поля. Вместе с Мишей в густых клубах пыли тряслись в кузове его сосед Олег Луцик, Вова Колотов и ещё какие-то незнакомые научные сотрудники и сотрудницы из различных зоологических и ботанических отделов. Спрыгнув по прибытии на землю, научные сотрудники взбирались на комбайн и рассаживались вдоль движущейся вверх по диагонали грязной ленты транспортёра, который подавал наверх прошлогоднюю картошку – а точнее, тёмное месиво, изрядно отдающее гнилью, которое лишь из большого великодушия можно было назвать таковой. Обязанностью биологов было отбирать и выбрасывать гниль, оставляя мало-мальски уцелевшие картофелины падать в кузов подставленной с другой стороны пятитонки. Правда, Мишу, как самого младшего из работников, коллеги быстренько на другой же день «страды», как и на все оставшиеся, откомандировали для иного фронта: печь для них картошку, дабы было чем питаться в обеденный перерыв. И пока они восседали на сельскохозяйственном агрегате, силуэт которого чётко вычерчивался на фоне весеннего неба, он по указанию старших наполнял взятое с собой ведро отборными картофелинами (а таких едва-едва набиралось как раз на ведро) и шёл с ним к полянке возле сельского кладбища. Там он покрывал картошку плотным слоем соломы, а сверху замазывал ведро влажным песком. Разводил костёр, погружал в него это сырое блюдо и, в ожидании процесса испекания, блаженно возлежал на холмике вблизи кладбища, раскинув руки и подставив лицо майскому солнышку. Прав был шеф: такое «рабство» действительно оказалось куда легче, нежели уход за журавлями. 
Но и лёжа возле могильных крестов, Миша непрестанно думал: как там поживает Урми? Как Юлька? А Ракшас? Накормил ли их Зудов? Глядя в небо, Миша рвался к своим крылатым друзьям. Его тянуло в питомник, он знал, что нужен там, в журавлином обиталище. Ему казалось, что журавли каждое утро удивляются, не видя его с кушаньем в руках. Ей-богу, здесь прекрасно справились бы и без него! Председатель совхоза не слишком много потерял бы в рабочей силе: благодаря его «заботам» о сельхозтехнике она непрестанно ломалась, капризничала и всё равно большую часть рабочего времени простаивала в бездействии, пока колхозные мастера пытались чинить транспортёр. В эти часы научные работники тоже ложились на травку под оградой и загорали. Польза от помощи заповедника совхозу была весьма сомнительной. Так пролетела неделя, а затем жизнь птицевода вернулась в прежнюю колею: таскание воды вёдрами и таскание опилок деревянными лопатами, кормление длинношеих красавцев и наблюдение за их жизнью. 11. Концерт по заявке
А концерт он всё-таки дал. Тот самый фортепианный концерт, что заказывал ему Святослав Георгиевич. Миша не очень-то хотел выделяться и даже комплексовал по поводу предстоящего выступления, но в то же время помнил о просьбе и регулярно приходил заниматься на рояле в пустой деревянный дом. В один из майских дней в директорском жилище собрались по какому-то поводу сотрудники в количестве нескольких человек и, услышав со двора очередную мишину репетицию, решили: а пусть-ка он прямо сейчас и поиграет нам! Это было к лучшему: Миша был уже вполне готов выступить, но не хотел первым проявлять инициативы. И хорошо, что решилось всё спонтанно. Все перешли в старый директорский дом, перенеся туда с собой стулья и табуретки. Оксана Михайловна собрала ещё народ, человек пятнадцать, послав за ними дочерей Таню и Олю, и вскоре «филармонический зал» был полон. В нём сидели в основном женщины – и неизвестные Мише, и знакомые, с которыми он ездил на колхозные работы. Второй раз он играл в этом помещении перед слушателями. На этот раз пианист восседал за клавишами не в болотных сапогах, а в спортивных туфлях-кроссовках (за неимением концертных ботинок), которые дополнял спортивный же коричневый костюм. У Миши абсолютно не было желания показать себя, он лишь хотел увлечь других той музыкой, которой «болел» сам. Тем более, что народ здесь обитал, как он убедился, весьма отзывчивый и любознательный в музыкальном плане. Поэтому исполнение каждой новой пьесы предварялось несколькими вступительными фразами. Началось, как водится, с серьёзной музыки – Бах и Бетховен. Предварительно Миша попытался популярно рассказать о заслуге Иоганна Себастьяна в темперации клавирного строя, то есть в его выравнивании по полутонам, объяснил значение названия «Хорошо темперированный клавир», после чего уже сыграл пару прелюдий и фуг из этого сборника. Перед игрой бетховенских сонат он кратко дал понятие классической сонатной формы. Играть три подряд сонаты – 9-ю, 10-ю и 11-ю, которые он на то время знал – было бы много, поэтому он ограничился первыми частями из них и фрагментами остальных. Затем перешёл к романтической музыке – более, может быть, близкой слушателям: Шуберту и своему любимому Шопену, исполнив пару его вальсов и мазурок. Потом пошла музыка своей страны: несколько прелюдий раннего Скрябина и, конечно, Рахманинова, тонко чувствовавшего родную русскую природу и великолепно умевшего изображать её в музыке. Кстати, 23-ю соль-диез-минорную прелюдию его, которую сыграл Миша, музыканты иногда называют «прелюдией с журавлями», поскольку в музыке явственно слышится курлыканье улетающей журавлиной стаи. И, продолжая русскую тему, он сыграл знаменитую «Токкату» Сергея Прокофьева – «хулиганскую» урбанистическую пьесу начала 20-го века и вместе с тем радостно-приподнятую, поднимающую тонус и дающую сильный энергетический заряд. Под конец, как водится, исполнил лёгкую музыку – классический джаз Каунта Бейси и собственное переложение современной джазовой пьесы эстонского композитора Кирка «Серенада кукушки» – как более близкую здешним жителям по тематике. Быть может, он мог бы и не выступать, и быть может, Святослав Георгиевич уже и позабыл за хлопотами свою просьбу о концерте. Но эта «реабилитация» была для Миши весьма кстати: он очень желал хоть каким-то образом загладить свой ляпсус при знакомстве, о котором всё ещё вспоминал с ужасом. 12. «Ящик» связывает с миром
В самой середине мая, 15-го числа, Оксана Михайловна пригласила Мишу в свой дом – послушать выступление по телевидению Михаила Горбачёва. Он должен был рассказать про Чернобыльскую аварию. Миша и прежде, пока жил здесь, слышал разговоры о каком-то Чернобыле, об атомной аварии под Киевом, происшедшей тремя неделями раньше – но не представлял себе, насколько это серьёзно. Газеты побаивались писать о случившемся, чтобы не наговорить лишнего, а пересуды людей, владевших крупицами информации, мало что добавляли в смутную картину происшедшего. За время пребывания в заповеднике Миша не раз заглядывал по разным поводам в директорское жилище, которое прежде считал недосягаемым. После рояля его уже не столь удивил цветной телевизор в доме, хотя до приезда сюда он и чёрно-белый-то «ящик» не рассчитывал здесь увидеть – такой глушью представлялось ему это место. Знакомой для него была уже и обстановка директорского кабинета: застеклённый шкаф с дарами и сувенирами из других заповедников, возле них – книги, целая библиотека. Здесь стояли на полках доклады, отчёты и сообщения различных зоологических конференций и Всесоюзного орнитологического общества, некоторые из них были на английском языке. Рядом – научные труды самого Святослава Георгиевича о водоплавающих птицах, о лисах и волках, работы Оксаны Михайловны по клещам-ринониссидам, ведущим специалистом в области которых она теперь являлась в стране. На другой полке – научно-популярные книги, в том и числе «Операция Стерх», которую Святослав Георгиевич давал почитать всем желающим; среди них Миша в одно из посещений заметил на полке и пару дедовских книг : «Леса и их обитатели» и «Пернатые друзья лесов» , а по соседству красовался большой фотоальбом «Заповедная Мещёра» и сборники «Летописи природы» , ведущейся в заповеднике уже более тридцати лет. Как-то Миша приходил сюда, чтобы посмотреть по телевизору Флинта, рассказывавшего о вольерном разведении журавлей и дроф. А теперь директорская супруга лично пригласила Мишу к ним: – Будет чрезвычайный выпуск новостей. Это стоит посмотреть! Миша не очень-то понял, почему это так важно. Но пришёл. И увидел в сборе, помимо двух дочерей супругов Приклонских, ещё пару человек из состава научных сотрудников. «Неужели всё так серьёзно?» – подумал он. И вот на экране возник генсек, лишь недавно справивший первую годовщину своего восхождения «на престол» – в строгом чёрном костюме с синим галстуком в косую полоску (хозяйка дома почему-то обратила особое внимание на его одеяние). Главный начал, непроницаемым взглядом смотря сквозь очки в камеру и весомо роняя слова: «Добрый вечер, товарищи! Все вы знаете, что недавно нас постигла беда – авария на Чернобыльской атомной электростанции». Говорил он с большими паузами, замолкая на время в своей манере после каждого предложения и глядя перед собой. Выступавший вскользь затронул причины аварии, затем рассказал о мерах по устранению её последствий и помощи потерпевшим, после чего плавно перешёл к политике: «Но нельзя оставить без внимания и политической оценки то, как встретили событие в Чернобыле правительства, политические деятели, средства массовой информации некоторых стран НАТО, особенно США». И пошёл «костить» американцев, которые – в отличие от мира «у целом» (как любил он произносить) – «развернули разнузданную антисоветскую компанию!» «Мы столкнулись с настоящим нагромождением лжи – самой бессовестной и злопыхательской». С замиранием сердца слушал Миша эти выпады в сторону США. Значит, теперь будет вставлена палка в колесо программе «Стерх»? Значит, Арчибальд больше не сможет приезжать в Россию? Нет, успокаивал он себя, это ведь совсем разные вещи! Работа по журавлям идёт полным ходом, и не может ругань в адрес «дяди Сэма» её заморозить! Но червячок опасений продолжал точить. А Главный попутно намекнул на то, что о подобной аварии, случившейся в Америке несколько лет назад, никто толком ничего не узнал. А мы вот сразу всем сообщили!.. Наконец генсек начал постепенно закруглять антиамериканскую линию, занявшую чуть ли не половину его выступления. «Авария на Чернобыльской станции, реакция на нее стали своего рода проверкой политической морали. Еще раз обнажились два разных подхода, две разные линии поведения». Миша всё ждал: когда наконец заговорит Михаил Сергеевич об экологии, о влиянии Чернобыльского события на природную среду? Ведь это важнее всего! Отношения между странами во временных масштабах Земли сиюминутны, они зависят от множества значительных и незначительных факторов, личных в том числе, и постоянно меняются туда-сюда, а вот природа... Природа как раз остаётся такой, какая есть, она надеется на помощь людей. Но так и не дождался ни единого слова об экологических проблемах, поставленных аварией. Генсек с головой ушёл в политику. Как видно, сегодняшние политические аспекты волновали наше правительство куда больше! « Ядерный век властно требует нового подхода к международным отношениям, объединения усилий государств различных социальных систем во имя прекращения гибельной гонки вооружений и радикального улучшения мирового политического климата. Тогда расчистятся широкие горизонты плодотворного сотрудничества всех стран и народов. В выигрыше от этого будут все люди Земли!» Так патетически закончил он свою речь. Собравшиеся ещё немного посидели, осмысливая и обсуждая услышанное. На Мишу оно тоже произвело впечатление, хотя до конца он ещё так и не понял важности проблемы. Зато ясно осознал одно: оказывается, он приехал в заповедник бороться за экологию как раз в тот день, когда случилась авария! Не знак ли это для него свыше? Ему очень захотелось принести пользы природе не менее, нежели Чернобыль принёс ей вреда. Ещё более рьяно принялся он после этого работать на питомнике, жалея, что так поздно начал в жизни заниматься естественнонаучной деятельностью. Теперь-то уже вряд получится у него уравнять ею последствия аварии!.. А уж посмотреть фильм, посвящённый 50-летию Окского заповедника, Миша напросился сам. Были и прежде в передачах «В мире животных» отдельные эпизоды, рассказывавшие об ОГЗ. Но этот выпуск по случаю юбилея был целиком посвящён заповеднику. Пятьдесят лет – срок немалый. Интересно было узнать, что достигнуто за эти годы. Людей у экрана собралось вновь не менее десятка. На «галёрке» тихонько пристроился и Миша. Вёл передачу, как водится, Василий Песков. Было его интервью со Святославом Георгиевичем в сосновом лесу, был рассказ о кабановом и журавлином питомниках. Голосом молодого ведущего за кадром удалось даже пройтись – хотя и вкратце, насколько позволила цензура – по тому факту, что научный состав заповедника нередко используется как бесплатная рабсила: «…Приходится сотрудникам самим достраивать, перестраивать, а то и полностью строить хотя бы самое необходимое… Вот, например, научные сотрудники заповедника достраивают склад. И хорошо получается! Воистину: толковый человек – везде толковый!» Вообще-то отношение толковых работников научного фронта ко всяким съёмкам в заповеднике сложилось довольно ироничное. – Вася там наплёл чёрт знает что, – смеясь, говорили они друг другу после просмотра. Особенно развеселили их кадры с несущимся во весь опор зайцем, которые создатель фильма то и дело вставлял в ткань передачи – как заставку, что ли, или чтобы разделить его части. Миша понял, почему здесь так не жалуют киношников, не «расстилаются» перед ними, когда те неожиданно заявляются в Брыкин Бор, а просто дают мимоходом нужные интервью – и продолжают делать своё дело. Редко какие передачи и статьи могут дать истинную и без прикрас картину здешней жизни. Иногда попадаются просто непрофессиональные, далёкие от истины суждения в публикациях. Мише доводилось читать и такое: «К сожалению, журавли живут в неволе недолго и никогда не размножаются вне дикой природы». О том же Николае Дроздове иные сотрудники отзывались снисходительно: – Эти его передачи предназначены для бабушек, которые сидят перед телевизором с котёнком на коленях или с вязаньем! А профессионалы находят в них слишком много ляпсусов. Хорошо, конечно, что он вызывает любовь к живой природе. Но одно дело – научпоп, и совсем другое – подлинная наука! Теперь Миша начал сознавать, что кино и жизнь – разные вещи. Романтический подъём, с которым он ехал сюда, начитавшись научно-популярных книг и насмотревшись телепередач, понемножку убывал. На смену ему приходило нечто более глубокое и значительное: желание тихо и без помпы делать своё дело; осознание того, что только каждодневной, терпеливой и даже во многом рутинной работой, не заметной извне, можно было достичь того, чего достигли здесь: и на всех четырёх питомниках – зубров, кабанов, журавлей и хищных птиц, – и в процессе составления «Летописи природы» , ведущейся с самого основания заповедника, одной из лучших подобных Летописей в стране, и в регулярных отчётах Группы биологической съёмки, и в составлении картотек встреч со зверями и птицами, и в ведении журналов учёта, и в тысячах постоянных наблюдений, требующий отменного терпения и отменной работоспособности. 
13. Любимая птица
Всё хорошее кончается когда-то. Пришлось и Мише оставить заповедник: он и так «перебрал» с разрешённым ему отпуском. Ох, как жаль было ему покидать своих любимцев! Но он знал, что обязательно заедет сюда когда-нибудь ещё – просто так: повидаться с ними и помочь им. Недели, проведённые здесь, оказали огромное влияние на его жизнь. Теперь он навсегда чувствовал себя связанным с журавлями. Послезавтра поутру тот же автобус с пышноволосым шофёром должен был увезти его от этих необыкновенных, сказочных птиц. И неизвестно, надолго ли... А сейчас, перед отъездом, ему надо было сделать ещё одно маленькое дельце. Вечером он пробрался в пустую канцелярию конторы и настучал на пишмашинке текст, который придумал заранее:
Ежели мне что и причитается за мою невеликую деятельность в сей благословенной журавлиной обители, то желалось бы мне, чтобы материальное вознаграждение, долженствующее быть мне выплаченным, пущено было на дело дальнейшего её развития. При сём остаюсь покорным журавлиным слугой». Тут пришли в канцелярию две малознакомые женщины с ведром и шваброй – как видно, намереваясь прибираться. Увидев Мишу, они принялись довольно громко обсуждать его, не смущаясь тем, что он их слышит: – Гляди, Валь, как поздоровел-то парень наш. Говорила я тебе – сосновый дух ему поможет. – Да уж, сосновый дух всем полезный. Ему давно надо было сюда приехать для поправки. И окреп как, вёдра таскаючи, а то был ведь бледный совсем заморыш, когда приехал к нам. – Нам тебя жалко стало, тощего такого, как увидели впервой-то, – сказала первая, обращаясь прямо к Мише. – А теперь вон – и лицо расцвело, и вид здоровее стал. Что значит – на воздухе поработать! Миша был немало удивлён: здесь, оказывается, за ним давно наблюдали! А ему-то казалось в первые дни, что здесь хоть на ушах стой – на тебя никто не обратит внимания! И тут ему представился такой глупостью этот выпендрёж с печатанием заявления, что он незаметно вытащил из каретки машинки и порвал свой «документ». Хватит выделываться, надо быть самим собой! А наутро просто сказал Владимиру Григорьевичу, что денег ему никаких не надо. Тот спокойно согласился: привык, как видно, к энтузиастам журавлиного дела, для которых работа в питомнике была своего рода послушничеством или, лучше сказать, волонтерством. И ничего героического в таком поступке не было, это Миша понял чуть позднее. Да ведь и сам питомник строился силами его сотрудников, а отнюдь не людей со стороны! Работали они по выходным и без всякого вознаграждения. Кто теперь помнит это? Напряжённо, хоть и не заметно со стороны, трудятся работники заповедника Юрий Киселёв, Владимир Головань, Марина Дидорчук, Юрий Котюков, семейные пары Владимир и Ираида Панченко, Виктор и Елена Иванчевы, Татьяна Кашенцева и Алексей Постельных, Владимир Радецкий и Алла Полякова, и ещё многие десятки людей, связавших свою судьбу с родной природой. С тех пор журавли прочно вошли в жизнь Миши, как вошли они в жизнь всего народа. Недаром посвящено им столько народных песен и сказок: «Лиса и журавль», «Журавль и цапля»... «Журавль в небе» из поговорки стал символом недосягаемой мечты. А сколько песен сложил о них русский народ!
На зелену конопель, конопель... Существует, кроме того, немало авторских стихов и рассказов о журавлях. Тысячи раз воспет поэтами журавлиный клин. Есть и масса авторских песен – как детских:
С журавлятами… Летит на юг журавушка со стаей журавлей, так и взрослых с образами этих птиц.
Корабль по морю плывёт… Журавли летят, курлычат , Шлют последнее «прощай»... Или знаменитое гамзатовское:
А превратились в белых журавлей. А вот слова другой известной песни из фильма «Доживём до понедельника», часто исполняемой школьниками, которая так и называется = «Журавлиная песня»:
Служат человеку журавли. Можно приводить массу разнообразных цитат, но и без них всё ясно. Журавли значат для людей больше, чем просто «представители отряда журавлеобразных из класса птиц»: это знак, это яркий духовный образ, это совесть и эталон. Практически все животные и птицы в чём-то, а то и во многом, совершеннее человека. И журавли – в особенности! С ними не может сравниться ни один вид пернатых. Взять хотя бы формы тела. Венера Таврическая – это, конечно, шедевр, но рядом с журавлём даже она проигрывает в изяществе, в стройности контуров. Да разве есть вообще на свете ещё что-нибудь, сравнимое с характерными журавлиными очертаниями? А органы зрения? – мало кто может потягаться с журавлями в его остроте. А плавность движений, их точность? – да человек никогда не сможет так ловко (если он, конечно, не профессиональный жонглёр) управляться с предметами, так манипулировать ими – точно, выверено, ничего лишнего в движениях! А постоянство, верность журавлиных пар, их благородное поведение в браке? А знаменитые журавлиные танцы? Жаль, что Миша так и не увидел их воочию, но многие из видевших говорят, что это одно из чудеснейших явлений в природе! Отныне и навсегда журавли для Миши стали лучшими из птиц – самыми верными, самыми умными, самыми замечательными и прекрасными. ( Ленинград – Смолячково, март-апрель 1988 г.)
|