О папе и маме, их жизни, я могу сказать только по их рассказам, рассказам старших, и с тех пор, как я с ними жила и что помню о них.
    Папа родился в Полтавской губернии Переяславского уезда в селе Малая Березанка, в семье бедного крестьянина (в 1867 году - М.С.). В раннем детстве он остался круглым сиротой. У папы была мачеха, но когда и отец умер, у неё была своя семья, и прокормить одной всех ей было трудно.
    Папу взял на воспитание дядя, который жил на хуторе Москаленко Мелитопольского уезда Генического района Юзкуйской волости. С семи лет папа был отдан внаймы к помещику Рыкову в подпаски. Мальчику очень хотелось научиться читать и писать. И вот старшие работники, полюбившие папу и умевшие мало-мальски читать и писать, учили его. А папа с большим старанием закреплял свои знания на дороге по пыли, обводя палкой буквы, а потом составлял из них слова. Таким образом он овладел грамотой.

    Когда мальчик подрос, его обратно взял дядя к себе на хутор, в помощники ему в кузнице, и таким образом научил его кузнечному делу. Мальчик был смекалист и прилежен к делу. Так он жил и трудился до совершеннолетия. У дяди была большая семья, и наступило время, когда юношу надо было женить и отделить (как это было принято раньше). Нашли ему невесту в селе Юзкуи – скромную голубоглазую девушку Дуню Ищенко, но из бедной семьи.
    После свадьбы папа остался жить у родителей Дуни, а через некоторое время родителя Дуни купили им небольшую хатёнку, крытую очеретом, где и стали они жить самостоятельно (в том же селе Юзкуи, с 1946 года с. Фрунзе – М.С.). Первое время жили они очень бедно. Была деревянная миска, чугунок, две деревянные ложки. Сколотил папа столик, скамейку, кровать, \выковал\ железный стул для себя. Вот и всё убранство в комнате. Было, конечно, бедно, но всегда очень чисто.

    Упорный труд и жизнелюбие им помогли стать на ноги. Стали рождаться дети, но всё были девочки. По царскому уставу землю наделяли только на мальчиков (по 2 десятины (га) на душу). Пришлось отцу на трудных условиях взять землю в аренду у священника (тогда называлось «попiвщина»). И вот они вдвоём с утра уезжали с детьми в степь, сами работали, а грудного ребёнка клали в колыску, привязанную под гарбу, нажевав ему в тряпочку ржаного хлеба и сунув ему в рот, чтобы не плакал. Так продолжалась их нелёгкая жизнь, а дети всё рождались, и всё девочки. Ведь половину урожая папа должен \был\ давать за аренду священнику, а на оставшуюся половину урожая он должен и семью прокормить, и хозяйство содержать. У них появилась уже коровёнка и лошадка.
    И вот как-то поехал отец продавать зерно в г. Геническ, а продавал он всегда одному зернозаготовителю-еврею. Он очень любил отца за его честность, доброту и качественное чистое зерно. Вот покупатель и говорит отцу: «Дела плохи у тебя, трудно так жить, и ничего утешительного нет в перспективе». Он посоветовал отцу открыть маленькую (на первое время) бакалейную лавку. Обещал помочь ему в этом новом деле, открыв долгосрочный кредит. Помог с товаром и был ему первым советчиком и помощником в новом деле.





    Отец понемногу стал выходить из нужды. Крестьяне любили приходить к нему за покупками, видя в нём бесхитростного честного человека. Когда нечем было платить за товар, а он был очень нужен крестьянину, папа давал ему в долг.
    Подросли старшие дочери и стали отцу уже помощниками. Землю всё же он продолжал арендовать и выращивать пшеницу и ячмень. Садил и баштан.

    Но постигло семью первое горе. Умерли от скарлатины двое детей – Федя и Саша (Александра 1893 г.р. и Фёдор 1997 г.р. – М.С.). Тяжело переносили это горе в семье. Но время - врач. Стали вновь продолжать рождаться дети. Вместо умершего Феди родился сын Леонид. Отец безумно был рад. Старшую дочь. Настеньку, которая окончила церковно-приходскую школу с большим успехом, взял священник на своё попечение - учить её дальше в Геническе в \реальном\ училище. Да и все дети отца учились хорошо в школе. По окончании училища \в Геническе она училась в гимназии в Симферополе. По окончании гимназии\ Настенька работала учительницей в школе. Настенька работала учительницей в школе. Она папе помогала материально, и младших сестёр помогала учить. Настенька вышла замуж за учителя той же школы, где работала, Ефима Кузьмича Берлизева.
    Отец окреп. Построил дом, так как в одной комнате было тесно жить. Родился ещё один сын Ваня. Теперь отцу наделили уже 4 десятины земли на двух сыновей, но «попiвщина» ещё была. Дела у папы шли хорошо. Крестьяне активно посещали лавку, так как он помогал бедным, отпуская им товар в рассрочку. Он сам был бедным и понимал их тяжёлую жизнь. За помощь и бескорыстие крестьяне его уважали. Лавка стала тесна, и он по совету этого же купца из Геническа пристроил к новому дому более свободный магазин. Кроме бакалеи, он стал приобретать мануфактуру. По рекомендации он стал выписывать хорошие товары из таких городов, как Львов, Харьков, Краков, Лодзь. Бесхитростность, честность, точная исполнительность была авторитетна в его делах. Успех был очевиден. Стал учить подрастающих детей в гимназии в Симферополе. Дети жили в пансионе, \а малыши здесь, в Юзкуях\.
    У отца уже было 13 детей







    Настал 1917-й год. Революция. Отцу подсказали, что ему держать теперь магазин нельзя, и он передал его под кооперацию. А народ избрал отца председателем кооперации.
    В 1919 году во время гражданской войны за грабёж при отступлении белогвардейцев крестьянскими партизанами был убит проезжающий через село белогвардейский генерал. На следующее утро за селом поднялся выстрел из пулемётов и винтовок. Запыхавшись, прибежала старшая сестра Домаша с известием от настенькиного мужа Ефима Кузьмича (он был в числе партизан), чтобы немедленно уезжали все в Геническ. Наступают каратели. Мы, дети, с мамой и бабушкой были отправлены к соседке, тётке Машке Тубальцевой, а папа и Паня спрятались на чердаке нашего большого дома. Но когда папа узнал от Домаши обо всём, быстро запряг тройку лошадей в гарбу, набросали на щабли перин и подушек (от пуль), забрал маму и всю детвору свою и Тубальцевых (но не захотели ехать с нами бабушка, Тубальцев Василий (старший сын) с Василием Крывошеевым, они были неразлучные друзья). Когда выехали за село, зрелище было ужасным: в три ряда мчался обоз с убегающими людьми, убегали и пешие с котомками.
    У отца была тройка отличных лошадей, и он так гнал их, что многие уже остались позади. А со стороны ст. Рыково летел верховой отряд наперерез нашему обозу. Стреляли из винтовок и махали саблями, чтобы \нам\ остановиться и поворачивать обратно в село. Многие были убиты, зарублены саблями. В селе каратели расправлялись со всей жестокостью, поджигали дома. В том числе сгорел и наш дом. Хорошо, что была очень тихая погода и не сгорел наш старенький домишко, в котором были и лошади, и корова. А он стоял очень близко от нового.

    Утром тётка Гашка Зарезова (соседка) отвязала корову и повела к себе, а бабушка её кормила, поила и доила. Василий Тубальцев и Василий Кривошеев были убиты. Один около дома, и когда крыша рухнула, труп сгорел, а Василий Тубальцев был убит через дверь сенец в старой хате. Они, видно, убегали от карателей, но не смогли уйти. Пуля их догнала. Как жаль было прекрасных юношей, погибших ни за что!
    Приехав в Геническ, мама слегла. Она была сердечницей. Хорошо, что у девочек была своя комната. Маруся и Лида учились в гимназии, и им сняли комнату у моря. Вечером мы вышли в огород хозяйки над кручей. Увидели Юзкуи в огнях - пожары. Но один огонь отличался от других: он был продолговат, и одна сторона горела ярче другой. Папа говорит: «Это горит наш дом». Яркая с торона – это наша лавка, т.к. она была деревянная и покрашена масляной краской. Только просил молчать о своём предположении, в особенности чтобы не знала мама.
    Через два дня, когда "белая" армия отступила, и заняли село и Геническ "красные", Лиза (в это время была в Геническе) и Настенька поехали на разведку в Юзкуи. Когда вернулись, сообщили, что уже можно ехать домой, но наш новый дом сгорел. Маму папа успокаивал: «Дунька, не тужи, булы мы бiднi, нажили своïм горбом хозяйство, пожили добре, а тепер знову стали бiднi. Ничого, переживемо! Молись Богу, що всi дiти i ми залишились живi. Будемо знову потихеньку робити, та i дитi вже дорослi. Вiд них буде нам допомога. Так i будемо коротати!».

    Когда возвратились домой, было очень больно смотреть на чёрные стены с зияющими окнами. На месте книжного шкафа была куча бумажного пепла. Некоторые книги сохранили свою форму, и можно было прочитать, только листы были чёрные , а буквы белые. Книги же нельзя было открыть - они рассыпались. А какая была хорошая библиотека! Были полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Толстого, Тургенева, Мамина-Сибиряка, Гарина, Гаршина, Джека Лондона…
    Мы стали жить в летней кухне, \сделав её и комнатой\. Потом отремонтировали от улицы помещение, где стояли корова и тёлка, перевели их в другое место, а здесь после ремонта и проветривания поместились мы жить.
    Соседи приносили нам кто что смог. Появились вновь и ложки, и миски, и кое-что из одежды. Стали вновь бороться с нуждой.

    В 1920-м году постигла село эпидемия тифа. Заболела Лида. Её взяла к себе Настенька, которая жила при школе на Большаке. Была она в тяжёлом состоянии, но всё же молодость и крепкий организм перебороли тяжкий недуг. А вот Домаша, её муж Юша и брат Юши, Лёня - прекраснейший человек, наш общий любимец, - умерли от тифа за 9 дней. Осталось трое сирот - Тася, Андрюша и Петя. \Обсудили, что с ними делать.\ Папа взял над ними опекунство и взял их к себе в свою семью, «до гурта», как он выразился. Поделили хозяйство. Бабушка Ксеня осталась дома, а дети переехали к нам. Им досталась корова и лошадь, остальное - бабушке Аксюте.
    Андрюше было лет 9, Тасе 7, а Пете 3 года. Жили мы дружно, как одна семья. А тут горе за горем. 1921 год. Засуха. Голод. Хлеб сгорел на корне, и только кое-где висели тощие колосочки. Мы все, дети, под руководством папы и старших ходили по полю и рвали сохранившиеся колоски.
    Засуха и голод охватили всю Украину. Папа ездил к морю, менял что мог на рыбу (бычки), дома мыли, чистили, отрезали плавники, потрошили, а потом через мясорубку мололи с тем, чтобы, добавив немного муки, \они\ могли соединиться в колобок - и выпекали хлебцы. Мы его называли «Константиновским» из-за торчащих после выпечки косточек в этих хлебцах. Да и эти хлебцы разрезали на день, давали по пайкам, взвешивая на весах, чтобы всем были одинаковые куски. А ведь кормить надо было 17 душ с папой, мамой и бабушкой. А мы, детвора, помню, стояли вокруг стола, дожидаясь своих пайков. И каждый хотел получить краёчек, а не серединку. Всем нам казалось, что там больше (но по весу видели, что одинаково).
    А тут и скотину было кормить очень трудно. Не было корма. Наша корова была старенькая, и она уже не могла без помощи вставать. Решили корову забить, продать мясо и покупать рыбу - это единственный выход спасти семью и прожить до нового урожая. А Андрюшина корова и тёлочка остались. Мама варила нам суп-«заколотку», то есть поджаривала муку и потом растворяла её в чугуне, и получался вкусный суп с приятным запахом. Вместо картофеля и мяса резали очищенную коровью кожу на ленты, ленты на кусочки и варили. Кожа при варке скручивалась и похожа была на мышат, так как иногда кое-где торчала шерсть, которую нельзя было отделить.
    Папа с мамой были дальновидны. Они старались так распределить продукты, чтобы как можно на дольше хватило и этих скудных запасов. Вот так они и сохранили многочисленную семью, а ведь многие в селе умерли от голода, не считав свои ресурсы. Ели они вдоволь, пока все продукты вышли, а купить было негде, и семья погибала.

    В 1922 году урожай был хороший, государство давало ссуду - зерно для посева и немного для поддержания семьи.
    Многие стали твёрдо на ноги после урожая. Окрепла и наша семья. Зимой старшие учились в Симферополе, а летом приезжали домой, и все помогали убирать урожай. Папа выписал журнал «Сам себе агроном». Из него внедрял для себя - приемлемое. Выписал семена кормовых бураков и посеял полдесятины. Уродилась свекла на славу.
    Трудно было нам, детям, сбивать свеклу ногами, но всё же справились. Она почти вся была сверху, и только корни в земле. Дома её папа закапывал в яму по совету журнала. Сделал (как бывший кузнец) корнерезку и соломорезку. Зимой резали бураки и солому, соединяли всё, и коровы и лошади ели, как папа говорил, «за ухом трещало» - с большим аппетитом. Наша тёлочка отелилась, и стало у нас две коровы - Андрюшина и наша - \первотелка\. И полилось молоко от двух коровок после бураков. А перед статьёй в журнале о пользе кормовых бураков было две картинки: одна корова стояла толстая с полным выменем молока, с улыбкой «рот до ушей», а другая тощая, одни рёбра, с поникшей головой. А под картинкой надпись: «Разводите бураки, если вы не дураки!»

    Отец очень любил землю и к ней относился со всей душой. Сеял он не только пшеницу и ячмень, но и сорго , гаолян сеял иногда и лён, баштан был всегда. Все посевы были выполоны, чистые, без сорняков, и шли всегда первым сортом. А баштан был всегда очень ухожен.
    В страду батя спать не любил и нас приучил в этот период подтягиваться. А иногда на батю мы «грымалы». Только, бывало, пропололи баштан - он говорит через день-два:
    - Дiвки, завтра на баштан!
    - Так он чистый, мы же на днях его пропололи!
    - Вчора був там дощ, треба зняты корочку, щоб земля не трiскалась. Влага буде довше затримуватыся! /держаться/
    Что поделаешь? Отец по-своему прав, и мы ехали и снимали эту «корочку». Да, земля любит трудолюбивых и ненавидит лентяев. Вот она труженикам и отдаёт сторицей!
    Бывало, говорят: "Почему это на поле Ломако всегда урожай лучший? Вiн щось знає, мабудь вiн колдун!"
    А того не знают, что Ломако и сам не доспит, и детей приучает к труду. А лентяи (как наши соседи по полю - Саютин и Демiд) не любят рано вставать, да и в жару лежат под гарбой, пока солнышко перестанет жечь, не спадёт жара… Спрашивается: сколько же времени остаётся для земли? Вот она так их и «благодарит». У папы всегда арбузы, дыни, гарбузы и вообще все овощи баштанные лучше намного, чем у соседей. Зимой у нас «полная чаша». И мы благодарны папе.
    Да, забыла упомянуть, что Лида на первую свою зарплату купила для папы и мамы сепаратор «Мак Кормик» (американской фирмы). Мы веяли молоко. Было у нас и масло, и сметана, и молоко-обрат, из которого мы делали творог и складывали его в кадку под пресс для сохранения в зиму, когда на некоторое время коровы перестают доиться.

    Зимой папа увлекался художественной литературой. Бывало, сядет за стол, обнимет лампу с книгой и читает Толстого – «Анну Каренину» или «Войну и мир» и другую литературу. Читает часов до двух. Мама видит и упрекает:
    - Каленик, ты бы взял божественную книгу, а ты кат зна що читаєш! I не сором тобi?
    Папа, бывало, только ответит:
    - Ось зараз прочитаю цю книжку, а потiм почитаю i божествену.
    Мама долго была неграмотной, и только спустя некоторое время всё же научилась грамоте.

    Вспоминаю, как летом было весело работать в степи. В косовицу мы спали все «пОкатом» на соломе у куреня, подослав рядно и укрывшись одеялами. А рано утром, только начинает светать, отец будил нас разным способом. Подойдёт и говорит: «Дiвки, а дiвки! Будить вас чи нi?» (повторяет по нескольку раз), и мы, конечно, быстренько встаём. Или в дудочку наигрывает, пока мы проснёмся, или: «Андрюшка, куды ты гониш кОней? Тпру! Тпру! Раздавиш дiвок!» И мы подскакиваем, а он смеётся. Мы ему все шутки прощали и никогда не сердились, зная, что время уже подошло вставать.
    Любили мы отца за мягкость и доброту. Сколько помню его, никогда он не повышал голос на маму, а если кто-нибудь из детей набалагурит, то он только серьёзно посмотрит и скажет: «Глядить у мене - он висит теляча кожа!» Это значит, что у двери висел его пояс. Он подпоясывался им, когда ходил в церковь. А «теляча» потому, что он был кожаный. Мы отца очень уважали и побаивались, а с мамой у нас \было\ проще - можно иногда и не послушать. Тогда приходит Паня на помощь - накажет нас, поставив по углам, и мы стоим до тех пор, пока не попросим прощения. Доставалось нам от Пани за то, что играли на улице, на дороге, в пыли «в баштан» - делали из пыли кавуны, и сторожа ставили. Он закрывал на время глаза, а остальные воровали горбики из пыли - «кавуны». «Сторож» брал пыль, гонялся за нами и бросал в нас пыль, поэтому к концу игры у нас не было видно «ни рожи, ни кожи», и одежда была вся серая от пыли. Ну, тут уже доставалось нам от Пани. Ведь в основном она у нас стирала нашу одежду и обшивала нас. А стали постарше - у нас уже были другие интересы, меньше безобразничали, и даже были Пане помощниками, и ей было приятно.

    Летом Лида и Леонид организовали выпуск журнала. Выбрали редколлегию: Лиду, Леонида и Андрюшу. Были хорошие статьи и стихотворения, были и сатирические. Вот одно, которое сохранилось у Андрюши:

Угадайте, кто так рьян, Понасеял гаолян? А Андрюша нос задрал, В редколлегию попал. Что же дальше ещё будет, Когда высший чин-то он получит? А вот посмотрим! * * * А философ Леонид Сразу принимает вид Гегеля иль Чайд Гарольда Или aнглийского лорда Кентервиля. Иль напыщен он не в меру, Но в себя имеет веру, Что в будущем-де он Станет, как Наполеон! Понатужься! (Лида) * * * Приехала Князюзя Рапс спелый В копна класть И смело она, быстро Вперёд всех подалась! Валков было без счёту, Да, Господи, вот грех, А нужно бы работу Закончить раньше всех! Молниеносно с гиком Берёт она валок. Но вдруг с печальным треском Упал в стерню рожок! Не повезло... (Андрей)

    Вообще было очень хорошо летом дома. Едем мы своей коммуной на гарбе в поле или обратно всегда с песнями, со смехом. Мы все обладали хорошим слухом, хотя голоса были и не очень сильные. Ведь папа и мама пели в церкви на клиросе, вот и нас наградили многоголосием. А в зимние вечера, во время каникул, к нашему пению присоединялись папа и мама, и мы пели любимые всех песни: «Комнату лампада кротко озаряла…», «Спи, младенец мой прекрасный", "Поздняя осень, грачи улетели", "Сумрак вечерний уж пал на поля...» и другие прекрасные песни. Пели лирические, народные песни, и классические из опер: «Девицы-красавицы», «Эхо» из «Демона» и др. Пели и народные: «Гей, чого хлопцi славнi молодцi…», попурри – «Широкий пас \?\» и много других.
    Да, теперь есть что вспомнить!

    А вот маме трудновато было. Надо было и приготовить, и накормить такую огромную семью, и к вечеру она очень уставала. Как-то при разговоре со знакомой та предложила маме взять к себе в помощницы свою сестру - Марьюшку. А муж Марьюшкиной сестры не хотел, чтобы Марьюшка жила у них, недолюбливал её. Марьюшка же была честным человеком, трудолюбивой, весёлой, но немного со странностями. Мама взяла её к нам, и она быстро сошлась с нашей семьёй, все её полюбили, и она боялась, чтобы её не отправили обратно к сестре. Папа ей платил каждый месяц за работу. И ещё к каждому празднику, бывало, ей преподносил подарок - либо отрез материи на кофточку и юбочку, либо платок, либо платьице, от которых она, смущаясь и смеясь, говорила: «Та що ви, дядя Каленик, я цього не заробила!»
    Марьюшка немного недослышивала, но тогда уже добавляла своё. Например: «Пятница назад пятится» - а Марьюшка трактует «Пятница назад пятками», или: «Пуганая ворона и куста боится», а она говорит: «Пуганая ворона и на куст садится». Но мы её никогда не высмеивали над её недостатком. Поправим её, а она снова повторяет своё.
    Марьюшке очень нравился Андрюша. Уж она ему так догаждала во всём: и вкуснее даст, и нагладит рубашку, и, конечно, сама ему даст.
    Как-то она сидела с нами, когда Лида читала сказку, где участвовали князья. Вот она и говорит Андрюше: «Знаешь, что я придумала: ты теперь будешь князь, а я - князюзя».
    С тех пор Андрей шутя её называл «князюзя». Она только смеялась и хлопала его по плечам.





    Дружно жила наша семья. Но потом начала уменьшаться. Вышла замуж Лида в Симферополе за студента-смоляка Ваню Румянцева. Очень любили его папа и мама: «Це наш самий любимий зятёк!» И простой и уважительный . . .
    А Клава (в рукописи ошибочно написано "Маруся" - М.С.) вышла замуж в Ленинграде, когда училась в Университете, за однокурсника Володю Паркова. Леонид по окончании пединститута женился на однокурснице Вере Фонберг. Работали в школе вместе и жили в Евпатории.
    Ушла от нас и Марьюшка со слезами. Умер муж сестры, и сестре было тяжело оставаться со своей семьёй. Она каждое воскресенье приходила к нам в гости, и ей так не хотелось уходить домой!
    А как хорошо и дружно жили с соседями, а в особенности с семьёй Зарезовых, что жили через дорогу!
    До сих пор дружба сохранилась, и мы переписываемся с Милей, что живёт на станции Партизаны. Остальные члены их семьи или умерли, или уехали далеко. Миля вышла замуж за Алексея Зарапина после смерти Анюты. Живут они потихоньку и до сих пор. Сын женился и уехал, они остались жить одни. Алёша всё время болеет, а бедная Миля – всё в работе. Всё на ней.

    В 1930 году началась коллективизация. Дома жили только папа и мама, а в июле 1931 года приехала и я с маленьким сыном Игорем из Сестрорецка, где работала на заводе. С отцом Игоря я уже не жила.
    В Юзкуях был организован СОЗ («Совместная обработка земли») Была объединена скотина и сельхозинвентарь. Папа отвёл корову и лошадь на общий двор, а его назначили кузнецом. Отца уважали за трудолюбие. У него никогда не стоял неисправный инвентарь около кузницы. С раннего утра и до позднего вечера он ремонтировал плуги, сеялки и т.д. На собраниях папу всегда ставили в пример, как самого исполнительного труженика. Ведь он знал, как важен этот плуг или сеялка во время горячей работы в поле. Потом он ранил палец, не обратив особого внимания, запустил. Едва могли приостановить процесс заражения после операции, но работать в кузнице он больше не мог. Что же творилось после ухода папы возле кузни?! Стояли ряды неисправленного инвентаря. Горе-«работники» не спешили с ремонтом, чтобы в поле шла бесперебойная работа. Лентяи и бездельники. Только бесконечно курили та рассказывали анекдоты. «Только дураков работа любит», «А воно моє, воно менi надо?», «На всiх не наработаєшься», - твердили они.
    Долго горевали в колхозе, что потеряли такого мастера-кузнеца, как папа.

    После выздоровления папу перевели сторожем к амбарам - стеречь хлеб. Был 1933 год - год большого неурожая. Снова - голод. Как-то папу вызывают в правление колхоза (СОЗ стал колхозом) и говорят ему, чтобы сегодня ночью на дежурство не выходил. «Ты должен быть болен», - сказали ему. И в ту же ночь было украдено из амбара несколько мешков муки. Участилось воровство, и папа боялся, чтобы ему не «пришили дело».
    Началась чистка колхоза от нежелательных элементов - «бывших». Приехала из района и области комиссия по чистке. Меня вызвал председатель Райисполкома в сельсовет, сообщил о чистке и сказал, что лучше моему отцу уехать в Симферополь к дочерям (а он вместе с Настенькой работал раньше в Геническе в школе и знал хорошо нашу семью). Председатель мне сказал, что знает всё хорошее об отце и его честности, трудолюбии, но… Всё же имел лавку, значит, и он подлежит исключению.
    Я задала вопрос:
    - А как же вы поступите со мной?
    - А вы работайте в школе, как и работали, вы здесь ни при чём и за отца не отвечаете.
    (Я же работала в школе уже третий год; кроме школы, была активным работником среди населения. Организовала драмкружок и музыкальный, пользовалась авторитетом в селе.)
    Председатель и говорит:
    - Мы вас знаем как хорошего педагога и активного работника среди крестьян. Так что вы продолжайте свою работу. Мы вас ценим. Конечно, понимаем, что это событие вас огорчит, но что поделаешь?
    Иначе поступить было просто нельзя.
    После работы я пришла домой и обо всём сказала папе и маме. Папа тут же попросил маму собрать его вещички в чемоданчик и до рассвета ушёл на ст. Рыково (теперь Партизаны - М.С.), чтобы первым поездом уехать в Симферополь, к Настеньке. А маме пришлось дать сердечное для успокоения.
    На следующий день после уроков я, как и ежедневно все учителя, пошла на закреплённый участок по массовой работе в «штаб» села. Встретила меня Сонька-комбедчица («Комбеды» - комитеты бедноты – М.С.) и говорит:
    - Ну что, Калинична, теперь тебе надо подать заявление в газету об отказе от отца, ведь и тебе грозит, что отцу!
    Меня это страшно возмутило, и я ей отпалила:
    - Никогда я от отца не откажусь! А нужно будет, то вместе с ним и на Соловки отправлюсь!!
    Первое время мне было не по себе среди людей. Многие сочувствовали и мне, и отцу, а некоторые злорадствовали.

    Так мы вместе с мамой начали коротовать свою жизнь. А тут страшная голодовка нависла по стране, захватив своим чёрным крылом и Юзкуи. Стали умирать люди. Умерли двое детишек соседей Саютиных. Когда я зашла к ним, я откачнулась: двое детишек - одни косточки да кожица – лежали на лавке рядом, но уже были мёртвые. А мать ушла в степь добывать им хоть какого-нибудь зерна около скирд с соломой. А сама-то вся опухшая. Но было уже поздно – детям зерно уже не нужно было.
    Везде встречали отвозивших на кладбище мертвецов, даже не в гробах, а просто в ряднах (некому было сколачивать гробы). Поголовная смерть охватила Юзкуи. Нас с мамой поддерживали посылочки из Симферополя. Присылали сухари, крупу, вермишель, и мы с мамой очень экономно расходовали присланное.

    Однажды (1933 год - М.С.), когда я была в школе, к нам зашла Манька-«криворотая» попросить милостыню. Она была похожа на уродливого человека. И только когда она сказала, кто она, на маму сильно подействовало её уродство. Мама покормила её кашей и дала ей с собой сухарей. А в школе мне принесли извещение на посылочку. После работы я зашла домой сказать, что пойду за посылкой, а потом будем обедать. Мама согласилась. Рассказала о приходе Маньки. После её ухода маме стало как-то нехорошо. Онемела вся правая сторона, и она еле вытащила чугунок из печи - рука её не слушалась, «отерпла», сказала мама. И обещала уложить спать на печке Игоря до моего прихода. Я занавесила окна и ушла на почту. Получила посылку, прихожу домой, открываю дверь – сидит Игорь на припечке и говорит: «Мама, меня бабушка давила, я вот здесь сижу, а бабуля спит». Я открыла занавеску и хотела разбудить маму, но она лежала с широко открытыми глазами, смотрящими в одну точку на потолок, а изо рта медленно текла пена. Я очень испугалась, решила, что она угорела, стянула её на полик, положила на постель, и тут началась жуткая рвота. Рвать было нечем, шла только жёлто-зелёная жидкость. Я испугалась. Отправила Игоря к Марии Зарезовой – соседке, а сама к врачу. Врач уехал к сыну в Геническ, и я осталась в таком жутком состоянии. Побежала к председателю в колхоз просить отвезти маму в Геническ, к врачу. Но председатель, видя моё такое состояние, сказал: «Дорогая Калинична, я бы рад вам помочь, но сегодня лошади-шестерка не могли вывезти корм для лошадей. Гарба застряла в степи. Грязь была невылазная, а лошади голодные и бессильные. Что, если мы вашу маму отвезём и на полпути застрянем? Значит, будет смерть в пути».
    Я заплакала и возвратилась домой. Маме стало ещё хуже. Я тогда побежала на почту и послала в Симферополь телеграмму: «Кто-нибудь приезжайте. Мама при смерти».
    Надвигался вечер. Одной было страшно оставаться, но и позвать было некого. Оставила у Маруси Игоря, а сама решила быть одной. А у Маруси лежала обессиленная семья. Я отнесла ей крупы, вермишель, чтобы она накормила семью и дала покушать Игорю. Ночь была ужасной. Мама сильно даже не стонала, а как будто кричала, то с нарастающими воплями, то стихающими, и совсем утихала. Думала, что она уже умерла, но потом снова раздавались душераздирающие крики и снова молчание. Я сидела у её ног и ревела, а потом пришла в себя и начала греть воду (на всякий случай) и гладить мамины вещи, которые она приготовила себе уже давно для смерти и сказала мне, где лежит её узелок для всякого случая. Я возмущалась этому, а потом, когда пришла беда, я ей была благодарна.
    Всю ночь я просидела у её ног, но к утру она перестала стонать и точно уснула, дыхание было равномерное.
    Утром приехала Настенька \сестра Симы - М.С.\. Ночью изменилась погода. Подул с севера ветер, и всё закочинло (закоченело? – М.С.). Настеньку мама, конечно, не узнала. На вопрос Настеньки: «Мама, вы меня узнаёте? Ведь это Настенька!» - она лежала с раскрытыми глазами, но ничего не ответила, только из глаз потекли слёзы.
    Правая сторона была парализована и речь отнята. Настенька давала ей тёплое молоко из чайной ложечки, и она глотала. К вечеру ей было хуже. Она перестала из ложечки пить, и всё вытекало обратно. Решили с Настенькой вызвать Паню. Они жили (с мужем - М.С.) и работали в Ново-Михайловке. Телеграмму послать нельзя, у неё в это время была Клава, для поправки после менингита. Боялись за её состояние. И вот решила Настенька Ларина \вероятно, родная сестра Прокофия Никитовича - М.С.\ сама поехать к Пане и потихоньку от Клавы сообщить о случившемся. А Клаве сказать, что на день-два она нужна Лариным что-то пошить.
    А когда я возвратилась от Лариных домой, на пороге встретила меня Настенька, вся в слезах. Я вбежала в комнату, а у мамы у изголовья была зажжена свеча. Мама умерла…
    Настенька в моё отсутствие сидела у ног мамы и видела, как она тихо умирала, совсем как заснула, только последний вздох был глубоким.
    Не стало нашей милой дорогой мамочки!
    Лежала она в гробу, как живая, с улыбкой на спокойном лице.
    Благодаря тому, что Настенька привезла с собой хлеб, сухари, крупу (а ведь и в Симферополе было нелегко, давали продукты по карточкам), мы смогли уговорить мужчин копать - вернее, долбить ломом яму, а гроб сделал по моей просьбе и привёз домой колхоз. Целый день обессилевшие мужчины долбили могилу, а мы их поддерживали горячей едой с хлебом. Это была наилучшая награда по тому времени.
    Паня приехала на следующий день, и мы похоронили нашу любимую, добрую, милую мамочку. Боже мой! Как было тяжело переносить это горе!
    Но ещё тяжелее было мне, когда на следующий день уехали сестрицы, и я осталась одна с переживаниями горькой утраты!
    Вечером преследовала галлюцинация. Вот я вижу за окном милое, улыбающееся лицо мамы. Я закрываю глаза, знаю, что этого не может быть, но открыв глаза, я снова вижу её. И так продолжалось несколько дней. Я позвала Марусю Зарезову к себе на ночь. Стала занавешивать окна. Уж очень больно мне было первое время. Куда ни гляну, везде вижу мамины вещи. Снова воспоминания, боль и слёзы.
    Только спустя некоторое время, по приезде Клавы, немного стала успокаиваться. Когда её вызвали в Симферополь, ей там сказали о смерти мамы. С Клавой мы ходили на кладбище к могилке мамы. Вместе переживали тяжёлую утрату. Но недолго была у меня Клава, её ждала в Ленинграде Лесная академия, которую ей пришлось на время оставить из-за страшной болезни - менингита. И снова я осталась одна. Я старалась больше быть вне дома, и только к вечеру, взяв сына из садика, возвращалась домой.
    Папа уехал к Леониду и Вере в Сибирь. Но ему, привыкшему всю свою жизнь к степным просторам, окружающие в Абакане горы давили грудь, и он, прожив недолгое время, возвратился к Настеньке в Симферополь.

    Через три года папа женился. А было это так. На Пасху в церкви папа встретился с Еленой Степановной Скрипкиной. Похристосовались. Это была давняя дружба двух семей - Ломако и Скрипка. При разговоре узналось, что в один год умерли и мама, и муж Елены Степановны. Поделились своим горем и, видимо, договорились доживать остаток своих дней вместе.
    Это сообщение первое время нас коробило, но потом согласились, что папе так будет лучше, спокойнее. Прожили они вместе 20 лет. Жили хорошо. Папа был всегда чистенький, и в комнате уютно. Он поступил в церковь сторожем и звонарём. Им дали близко от собора квартирку. Елена Степановна и папа жили скромно. Единственное их утешение были церковь и книги.
    Умер папа в 1953 году на 89-м году жизни скоропостижно от инфаркта, а Елена Степановна умерла через три года у сына на станции Партизаны.
   
   
    Интересно, многогранно прожил отец с мамой. Много было страданий, трудностей, но много и светлых дней. Он был доволен прожитой жизнью. Для него дети были самым драгоценным добром. Ведь отец имел и магазин, и хозяйство, а денег в банке - ни гроша. Тратил-то эти деньги на детей, чтобы всем дать образование - путёвку в жизнь! Многие родственники корили его за то, что деньги пускал «по ветру» (это - на детей!), а не клал в банк. А папа им отвечал: «Моё богатство не банк, а мои дети, ради которых мы с женой и живём. И мы счастливы, что у нас такие хорошие дети! Недаром прожили жизнь, и они нас помянут добрым словом!»
   
    Да, дорогие наши папочка и мамочка! Спасибо вам за всё! Мы оправдали ваше стремление. Все ваши не только дети, но и внуки, и правнуки идут по вашим заветам. Низкий поклон вашим одиноким могилкам! Мы хоть изредка (кто ещё может) будем навещать их и молиться за упокой душ ваших. Вечная вам память!!!

ДОПОЛНЕНИЯ

Вот ещё некоторые эпизоды из воспоминаний:


    Отец часто говорил: «Лучшее моё богатство - это мои хорошие дети!»
   

* * *

   
    Вспоминаю, как встречали праздник Рождества Христова. Накануне все были занятии уборкой в квартире (ещё в новой хате). Дня за два-три приезжали старшие из Симферополя на рождественские каникулы. Мы так любили встречать их! Дядька Максим любил лихо подкатить на тачанке или санях укутанных в шубы Леонида, Лиду, Марусю, Лизу со счастливыми, улыбающимися личиками, выглядывающими из-под воротников шуб. Ну, тут сколько радости, восторга! А мама уже накрывает стол, угощает горячими (правда, постными), очень вкусными мягкими пирожочками с картофелем, капустой, гарбузом. Достаёт из погреба холодный квасок. До Рождества был пост, и мама придерживалась этой традиции. Папа в Геническе уже купил большую, роскошную ёлку и унёс в сарай, где похолоднее. А в сочельник в зале её украшали старшие, а нас туда не пускали. Мы были терпеливы и ждали, когда нам покажут красавицу-ёлку.
   
    Вечером в канун Рождества папе и маме приносили крестники «вечерю» - это завязанная в белый платок тарелка, в которой лежала кутья и пирожки (с картофелем, фасолью, гарбузом, горохом и т.д.). Мама с благодарностью брала один пирожок, а им клала в тарелку несколько своих пирожков и, отправляя их, обязательно давала крестнику или крестнице подарки - кроме конфет и пряников, ещё отрез на платье, рубашку, платочек.
   
    Была ещё одна традиция, которую мы, детвора, очень любили. В сочельник вечером, когда уже ложились спать, мы вешали свои чулки или носки на грубочку печки, а ночью Дед Мороз ходил по домам и хорошим, послушным деткам клал в чулки и на чулки подарки. А мы спали в детской спальне на «полике» у печки - покатом. И как только на рассвете застучат в окно «христославы» со звездой, светящейся внутри разноцветными огнями, и просят: «Тётка, отвори! Тётка, отвори похристославить!», мы просыпаемся и – в окно. Увидим красивую большую звезду, которую на палке держат ребята - и просим: «Мама, пустите их христославить, их много и со звездой!» Папа открывал дверь. И входят много ребят, станут у порога со звездой впереди и начинают петь многоголосным: «Рождество твое, Христе Боже наш…» А мы, дети, с таким вниманием смотрим из-за печки и слушаем колядку. После окончания пения они поздравляют хозяев с праздником. Папа и мама благодарят их и наделяют подарками и сладостями. А мы тем временем шмыг к своим чулкам, а они висят уже раздутые, и на них стоят какие-то игрушки. Визг, восторг, радость - и бежим к папе и маме показывать, что нам подарил Дедушка Мороз!
   
    Утром старшие, взяв нас за руки, гуськом вели к ёлке показать её, убранную. Долго не давали рассматривать, так как основной для нас праздник был вечером. И в комнату, где стояла ёлка, до вечера нам не разрешали ходить.
    Но вечером был наш большой праздник! Зажигалась ёлка разноцветными огнями в фонариках и цветными свечами. А сколько было красивых игрушек, серебряных шаров и бус, золотых гирлянд! Всё переливалось огнями. А мы, взявшись за руки, ходили вокруг ёлки и пели песни: «Здравствуй, красавица ёлка!», «Ах ты, ёлочка, расти!» Но конец этой песни был грустен: «И на очень грязный двор, несомненно, бросим…» Но мы знали, что с нашей ёлочкой так не поступим!
    Потом нам всем раздавали конфеты и игрушки с ёлочки от Деда Мороза. И мы, довольные, расходились. Кроме нас, мы всегда приглашали детей соседей и знакомых.
    Ёлка стояла одетой до крещения. А перед отъездом старших в Симферополь мы разбирали ёлочку, а старшие укладывали их в коробку с ватой, чтобы хрупкие шары не разбились до будущего года. Ёлку мы просили папу вкопать в саду, чтобы ветер не свалил, и мы её украшали самодельными игрушками и гирляндами из цветной бумаги. Так она стояла долго, до весны, пока не осыпалась. Её мы навещали и игрались вокруг неё.
   
    Каждый год на Рождество старшие показывали нам маленькие пьески-оперы. Мы сидели, зачарованные красивым зрелищем. Зимние каникулы для нас были сплошным удовольствием. Бывало, соберёмся на полике, усядемся поудобнее, а нам Маруся или Лида читали очень интересные книги Лидии Чарской, Клавдии Лукашевич.
   
    А вот 6-е января (по старому стилю – М.С.) был для нас тяжёлым днём. На следующий день должны были старшие уезжать в Симферополь. Каникулы окончены! Но и этот день мы любили. Ведь 6-е января- это праздник Крещения!
    После службы в церкви шёл народ со священниками и хором с хоругвями к колодцу, который был на площади около дедушки Ермолая, для водосвятия. Они шли по нашей улице и останавливались у колодца, где в чане была налита вода для освящения. Хор пел: «Во Иордане крещающегося Тебе, Господи…» - и когда пение заканчивалось ( «и Дусе в виде голубине…») - в это время люди выпускали массу голубей, а мужчины, у которых были ружья, стреляли, конечно, из холостых. Мы выходили на улицу смотреть (колодец был близко от нас), как летели голуби, в них стреляли, они не падали, это было для нас радостным.
    Папа и мама возвращались со службы домой с свяченой водой. Папа наливал эту воду в миску и крапилом кропил крестом стены в доме, на конюшне, во всех помещениях, а старшие мелом рисовали на дверях:

    Буквы означали: «Иисус Назарянин царь иудейский» - вверху, а внизу - \не дописано, возможные варианты: "адамова глава (голова)" или "адамов грех" - М.С.\
    Потом папа брал ружьё, и с порога стреляли с Паней (конечно, холостыми) по три раза, а мы, малыши, боялись выстрелов и, зажав уши пальцами, убегали, кроме Леонида.
   
    После обеда начинались сборы к отъезду. Грустная была разлука ,в особенности когда утром стояла тачанка или сани с уже запряженными лошадьми. Тулупы снова одевали на отъезжающих сестриц с заплаканными глазами. Плакали и мы. Дядька Максим медленным шагом ехал по улице, пока не скрывались в переулке за дедом Ермолаем, а потом мчались к станции, чтобы не опоздать к поезду. А оставшиеся дома ещё долго грустили.

* * *

    Хочется ещё описать, как мы праздновали Пасху.
    За неделю до праздника приезжали на двухнедельные пасхальные каникулы сёстры из Симферополя. Любили мы предпраздничеую суету. Тут и уборка в комнатах и во дворе, и приготовление куличей и пасх. Поздно вечером - звон ко всенощной. Люди идут в церковь святить пасхи со свечами. Мы одеваем белые праздничные платья и идём к заутрене.
    Очень торжественно было, когда начинался Крестный Ход. Чудесный колокольный перезвон. В Юзкуях он особенный. Звонарём был Сёмка Карагузов (немного был глуховат). Это был одарённый музыкальной способностью человек. Трезвонил он как никто и нигде. Такого музыкального, с оттенками трезвона не слышали ни в одном городе. Он напоминал музыку «Славься, славься!»
    И вот под этот трезвон выходят из церкви священники в белых ризах с большими зажжёнными свечами, хор поёт, поют и люди: «Воскресение Твое Христе Спасе!» - всё это сливается с трезвоном, и чувствуется какое-то ликование.
    После торжественной службы святят пасхи. Люди создают круг вдоль ограды, открывают свои узелки с пасхами и куличами, со свечками на них и в руках. А священник их кропит свяченой водой с пением хора и тем же торжественным трезвоном.
    Дома христосовались, садились за стол и «разговлялись»: ели сначала освяченное, пасочки, помазанные маслом, кусочек сальца, кусочек колбаски, яйцо. Потом мама давала нам вкусную лапшу с утятиной, молочную кашу, сырную пасочку. После трапезы обычно начинает уже светать. Мы, детвора, быстро бежали в огород к высокой, развесистой акации. Забирались на канаву со стороны Саготина, а оттуда на дерево. Мальчики - Леонид, Ваня, Андрюша (сын Домаши – М.С.) - те побыстрее нас и повыше взбирались, а мы пониже. Все ожидали восхода солнца, наблюдали и любовались, как оно «играет». А ведь оно «играет», подпрыгивает только на первый день Пасхи.
    Удовлетворённые, с радостными возгласами бежали к старшим, и каждый спешит излить свой восторг от увиденного восхода.
    Старшие ложились спать, так как они всю ночь не спали, а мы, младшие, получив каждый по десятку разноцветно раскрашенных яиц, начинаем играть кто в «выигрышки», кто катать по наклонной дощечке, или в «битки», катая их по траве. А если кто проигрывался, мы ему отдавали его яйца. Игра эта называлась «в нарошки». Ведь жаль того, кто оставался без яиц - не хотели омрачать такой светлый праздник.

* * *

   
    Хочется ещё описать лето, молотьбу. Молотили мы каменными катками. Верхом на лошадях были я и Андрюша. Молотили в два катка. У папы был такой распорядок: если нельзя молотить (по разным причинам), мы возили пшеницу или ячмень двумя гарбами со степи домой и складывали в конце огорода в скирду. Это на тот случай, когда нельзя ездить за скошенным в степь. Тогда мы молотили из скирды завезённое. А так скирда стояла нетронутой, пока мы не перевезём и не обмолотим привезённое. Работали, как пчёлы в улье - дружно и с огоньком.
    Конечно, уставали я и Андрюша, когда целый день сидишь верхом на лошади и ездишь вокруг вороха. Тогда мы начинаем заводить песни. Любимая песня Андрея, которую он не пел, а орал: «Если парень при шинели, это значит без штанов…» - и т.д. А я что-то своё мурлыкала.
    Бывало, так увлечёмся песнями, что делаем огрехи. Тогда папа берёт вилы и, указывая ими, говорит нам: «По бугорку, по бугорку!» - и нам становится стыдно за брак в работе.
    А на заре вновь ездили в степь двумя гарбами. Ехать 7 километров по тряской дороге не совсем приятно. Спать хочется, а не заснёшь. Но на обратном пути, лёжа на высокой гарбе на пшенице - одна красота! А тут ещё наш дед-сторож принесёт с баштана приготовленных им ещё с вечера кавунов и дынь - и набросает нам наверх на гарбу. Мы хлопнем кулаком по кавунчику и позавтракаем. А остальные, конечно, привозим домой на снеданье для всех. Распрягаем лошадей - и к корыту для их подкрепления. А сами усаживаемся завтракать. Дома нас мама встречает и подаёт горячие пирожочки из погреба, приносит холодное молоко и «катычок» сметаны. Позавтракавши, каждый берётся за свои дела, а Симка с Андреем опять верхом на лошадей - и молотить!
   
    Но когда надвигалась непогода, тут была одна команда папы:
    - Дiвчата, бачите, яка хмара заходить? Живо враз, гуртом зразу на гарман!
    И тут мы все кто за вилы, кто за грабли, кто за веники - убирать с гармана к вороху и подметать, а солому складывать в кучи за гарманом. Всегда успевали всё сделать до дождя, а батя i каже:
    - Бачите, гуртом добре i батька бить!
    А у соседей лежало всё намокшее на току.
    Бывало, говорит сосед через загату папе:
    - Каленик, ну у тебя и семья, от мала до велика - все на току! Одна минута - и у вас всё убрано, чисто. Молодцы у вас дети, трудящие!
    Папа отвечает:
    - Та вони хоч робити, хоч вчитись, хоч спiвать - всё роблять з охотою, помогають батькам!

* * *

   
    Вспомнился ещё один эпизод. Когда в 1918 – 1920-х годах шла гражданская война, наше село часто переходило то к «красным», то к «белым». Как-то, когда были у нас «красные», за островом Бирючий стояли английские военные пароходы и обстреливали близлежащие сёла из дальнобойных орудий. Многие жители покидали село и уезжали подальше на хутора. Папа запряг лошадей в гарбу, взял всю детвору, и мы поехали на хутор к дяде Ване Ищенко, маминому брату. Но на пути за селом стояли солдаты, и с ними дядя Марк-большевик, и не пускали людей уезжать из села. Говорят:
    - Поезжайте обратно в Юзкуи, скоро он перестанет стрелять!
    Но мы все повысовывали головы и, плача, просили:
    - Дядя Марка, мы поедем! Дядя Марка, мы поедем!
    Он видит рой плачущей детворы, махнул рукой и велел нас пропустить.
    Мы были ему очень благодарны.
   
    Через несколько дней, когда пароходы отплыли и перестали стрелять, мы возвратились домой. Тут нас встречает Марьюшка (она с бабушкой не захотела уезжать с нами) со слезами на глазах и говорит:
    - Лиха я набралась! Сидю я пiд коровою, дою ii, а вона як побачила, що летить снаряд, як дрикне по цеберцi, так усё молоко вилилось, а цеберка далэко покатилась! Тодi я вже стала доiть ii в сарае.
    Нам было смешно: могла ли корова видеть летящий снаряд? Корова выбила ведро с молоком, когда взорвался снаряд за нашим огородом, у Левковых в огороде.

* * *

   
    А вот вспомнился ещё один казус. Когда было занято наше село «красными», собирали крестьян на сходку. Разбирали разные вопросы. И как-то на одном из таких митингов был оратором наш большевик - дядя Марк.
    Он долго говорил о роли бедняков, что советская власть защищает их, и что «беляков гонят», что они уже не возвратятся и т.д.
    Заканчивая, он громким голосом с жестом выкрикнул:
    - Товарищи! Повiрте, все рiвно правда випливе на дно!
    Все захлопали, радуясь, что затянувшийся митинг закончился, и не обратили внимания на последние его слова. А те, кто услышал - улыбнулся и сказал:
    - Наш Марко уже заговорывся!

Фото начала 1930-х годов:    1) Каленик Захарович Ломако;    2) Евдокия Аверкиевна (Аверьяновна) Ищенко;    3) Каленик с детьми и внуками: Тала (Виктория Ивановна Румянцева, дочь Лиды), Настя, Лиза, Каленик Захарович, Таня и Миша (Татьяна Софроньевна и Михаил Софроньевич Богдановы, дети Лизы), Лида (12 января 1931 г.);    4) Лена, Лида, Каленик Захарович и Тала (30 января 1933 г.);    5) Муся, Вера (жена Лёни), Паня, ниже сидят Клава, Лида, Лёня, над ними Ваня, Лиза, Настя (около 1933 г.).

    Да простят мне члены семьи за краткость описания их жизни. Я очень многое забыла, многое не знала, и только старшие помогли мне восстановить далёкое прошлое.

Домаша

    Домаша - старшая сестра, и муж её Ефим Ефремович Сажнев жили на улице Большак, что за церковной площадью (в Юзкуях - М.С.). Семья состояла: свекровь – Ксения Герасимовна, Лёня - брат мужа и ещё брат Александр. Лёня закончил учсеминар и работал учителем, а Шура помогал отцу по хозяйству и ухаживал за стадом свиней, которых они разводили.
    У Домаши было трое детей: Андрюша - старший сын, Тася и Петя. Андрюша с детства не хотел учиться, часто вместо школы прятался в ограде церкви (а школа была церковно-приходской, рядом с церковью), а когда дети уходили после занятий домой, и Андрюша вместе с ними уходил. Отец узнал об этом, он стал сопровождать сына в школу кнутом. Так он мучился с ним два года, а на третий год видит, что толку из этого мало, разозлился и сказал ему, что теперь он будет свинопасом - помогать Шурику. Андрей расцвёл - теперь не надо будет ему ходить в эту «противную школу»!
   
    Домаша была сердечница - часто болела. Иногда у нас по две недели лежала из-за болезни сердца.
    В 1920 году была эпидемия сыпного тифа. От этого тифа за 9 дней умерли Домаша, Юша (Ефимий Сажнев, её муж. - М.С.), Лёня, а позже и Шура. Осталась бабушка Ксеня с тремя сиротами (мать Ефимия с его детьми - Тасей /Татьяной/, Андреем и Нюрой /Анной/. - М.С.). Ей одной воспитывать внуков было бы очень трудно, и папа взял опекунство над ими. Он взял детей в свою семью - «до гурта», как говорил папа. Жили мы все вместе дружно.
   
    Когда уже дети подросли, Тася окончила в Симферополе рабфак, поступила в Московский авиаинститут, по окончании вышла замуж за Николая Новосельского (однокурсника), и стали они работать там же в Москве, на авиазаводе. Родился сын Толя. Тася взяла к себе бабушку Аксюту, которая жила у них до смерти. В 1941 году Николай ушёл на фронт, а Тася с сыном эвакуировались. Николай был несколько раз ранен, лежал в госпитале. По окончании войны все они возвратились в Москву и продолжали работать на заводе. Вырос и сын Толя. Закончил институт и в качестве инженера работал на одном из московских заводов. Женился. Жена его Женя работала учительницей литературы в одной из школ. Жили они под Москвой, в Лыткарино. Родилось у них двое детей - старшая дочь Ира, а позже сын Серёжа. Ира учится уже в институте, а Серёжа в 9-м классе. На время их учёбы Тася взяла их к себе в Москву. Конечно, ей очень трудно, да и сил у неё не так уж много, сама часто болеет сердцем, но чего не сделает бабушка для любимых внучат! Николай по возможности помогает ей, но и он больной - плохо видит. Была уже не одна операция на глазу, но безрезультатно. Один глаз совсем не видит, а второй видит очень мало. Решился снова на операцию. Успокаивают, утверждают, что этот глаз будет видеть.
   
    Андрюша уехал в Москву. Работал на метрострое. Там он встретил девушку Нюру и женился. Потом родилась у них дочь Надя. В период войны было всем трудно. Они были эвакуированы, Андрей был на фронте. Лежал по ранению несколько раз в госпитале. После войны все возвратились домой. Но в семье стали неполадки, которые окончились разводом. Андрей женился на учительнице Ольге Ивановне, у которой был сын 6-ти лет, а муж её был убит на фронте. Нюра с Надюшей переехали в Москву. Сестра устроила Нюру в школу техничкой, а Надя училась в этой же десятилетке. Им дали при школе комнату. Окончив среднюю школу, Надя поступила в Институт Народного Хозяйства. Успешно окончив институт, по распределению она стала работать на Украине в селе Рубежном - экономистом. Там она и вышла замуж за Ваню Кривиженко. Они жили хорошо. Родился сын Алёша. Надя взяла к себе жить свою маму Нюру, т.к.здоровье её было плохое. Поступил и окончил механический институт (училище). Нюра сильно заболела и умерла 29 декабря 1969 г. Через год женился и сын Алёша. Живут всей семьёй дружно. Вторая семья Андрюши - Ольга Ивановна, её сын Володя жили хорошо \сверху приписано: «и второй сын андрюшин», а предложение «Родился ещё сынок - Павел» зачёркнуто\ в селе Жаворонки Московской области. Андрюша ездил на работу в Москву на электричке, а Ольга Ивановна работала в школе учительницей начальных классов. Подрос и Павлик. На нервной почве Андрюша заболел, и начались семейные неурядицы. Старший сын Володя женился и уехал жить к жене. Андрей стал ревновать жену, подозревая, что она живёт только для старшего сына, а ему и младшему сыну она уделяет мало времени. Начались семейные неполадки. Павел уже поступил в ММТ (Московский Механический техникум). Окончив училище, поступил на завод в Москве. Женился на учительнице, у них через год родился сын Дмитрий (Митя).
    Как-то летом Андрюша приехал ко мне. Стал жаловаться на свою неудачную жизнь. Он был очень бледен, но к врачам не ходил, не любил он их и не доверял им. Погостив, поехал в Рубежное к Наде. Решил навестить свою старую семью. Он очень был привязан к Надюше. В общем, это лето он решил посвятить встрече в родными и близкими. Он поехал летом к Петру-брату на Урал. Петя жил с женой Симой. С радостью встретились братья. На другой день они поехали на рыбалку (у Пети была своя машина - старенький «Москвич»). На рыбалке Андрей почувствовал себя плохо. Он попросил Петра возвратиться домой. Дома стало ещё хуже, вызвал Петя скорую помощь. Резко стал падать гемоглобин. И через два дня он умер в больнице от белокровия. Так оборвалась жизнь крепкого здорового мужчины. Похоронили на Урале. Прилетели на похороны дочь Надюша и жена (вторая) Ольга.
   
    Третий, младший сын Домаши Петя, окончив фабзавуч, поехал на Урал. Работал на заводе. Стал мастером цеха одного машиностроительного завода Свердловской области. Женился. Детей не было. Во время войны был забронирован за заводом. Как он ни просился на фронт, его не отпустили. Тяжелы были годы во время войны на заводе. Работать приходилось сутками с полуголодными подростками и стариками. И спать у станков, свернувшись клубочком. Ведь они работали для фронта, снабжая его оружием. С тяжестью теперь вспоминает Петя эти годы.
    Несколько лет назад прилетел Петя к нам в Симферополь, заехав в начале в Рубежное к Наде. О его приезде я не знала. Вдруг получаю телеграмму: «Скоротечно умерла жена сообщите Петру». И вот с какой радостью его я встретила! Но сказала ему только по возвращении с работы Юры и Эли. Всю ночь мы проговорили с Петром, не сомкнув глаз, а утром Юра уехал в аэропорт, проводив Петю домой. Так он и не увидел своих тётушек - Маруся и Лиду. Очень обидно. Ведь не виделись 40 лет! Через некоторое время получила от Пети письмо. Он написал, что жена его Сима умерла от гипертонии. Было у неё высокое давление, а она поехала к себе на дачу и, нагнувшись, полола. Было жарко, и с ней повторился приступ, и кровоизлияние. Двое суток её не было дома. Соседи начали её разыскивать и нашли на даче среди грядок уже мёртвой. Через два года Пётр женился на вдове Ольге. Живут пока хорошо, хотя и она болеет гипертонией, а Петя - радикулитом. Я переписываюсь с ними.

Паня

    Паня - вторая дочь - была первой помощницей и папы, и мамы. Она, как мама, «всiх обшивала», помогала маме на кухне, а папе - по хозяйству. Пришло время - и Паня вышла замуж за учителя нашего села - Прокофия Никитича Ларина. Работали они вместе в школе, а потом мужа перевело РОНО в село Новотроицк. Там родились близнецы - Володя и Серёжа. Помогать Пане поехала сестра мужа - Груня. Через несколько лет они снова приехали работать в Юзкуи и работали в школе «на хохлах» (так называли эту школу потому, что на этой половине села жили украинцы, а на второй половине села жили русские - кацапы, как их называли). В Юзкуях родился сын Лёня. Несколько лет самых трудных (был голод) они работали в Ново-Михайловске по приказу РОНО.
    В 1935 году для укрепления школы педагогическими кадрами РОНО их назначают в село Петровку. Прокофий Никитич был назначен директором семилетней школы, а Паня работала учительницей начальных классов. Жила семья очень дружно. На некоторое время приезжала к ним Груня - помочь по хозяйству. У них была корова, куры и поросёнок. Паня не покладая рук работала и в школе, и дома. Семья всегда была у неё опрятно и чисто одета, да и в квартире всегда была чистота. Любила Паня чистоту.
   
    И вот в конце декабря 1936 года поехал Прокофий Никитович в район Сиваши за зарплатой учителям, купил ёлку для школы и вечером устроил совещание учителей. Раздал зарплату, распределили обязанности для проведения ёлки и каникул. Дома вечером Паня готовила ужин, а Прокофий Никитович до ужина начал играть с Володей и Сергеем в шахматы. Не доиграв партии, он упал на кровать, потеряв сознание. Вызвали из района врача, но было уже поздно. Он умер от кровоизлияния сосудов головного мозга.
    Утром пришли учителя на работу и не поверили своим глазам, увидев своего директора на смертном одре.
    Осталась Паня вдовой с тремя сыновьями. Старшие, Володя и Серёжа, учились в 7-м классе, а младший Лёня - в 3-м.
   
    Трудно Пане было воспитывать одной троих детей. Решила я помочь Пане - переехать в Петровку. Подала заявление в РОНО, но меня не отпустили. Тогда я обратилась с письмом в ОблОНО, и только в середине нового учебного года пришёл приказ в РОНО о переводе меня учительницей в с.Петровку Сивашского района.
    Паня договорилась с председателем колхоза, и они приехали на грузовой машине за мной. Жили мы вместе с Паней в одной квартире. Закончив 7 классов, Володя устроился на годичные педкурсы, а Серёжа поехал в Евпаторию заканчивать среднее образование. Жил он в семье у Леонида с Верой , которые учительствовали в средней школе, и Леонид был ещё зав.учебной частью.
    Серёжа учился очень хорошо, все преподаватели были им довольны. Он был ещё организатором утренников и вечеров. Он хорошо играл на мандолине и участвовал в музыкальном школьном оркестре. Закончив школу, он получил назначение в нашу же школу.
   
    1941-й год. Чёрная туча нависла над Россией, охватив и нашу Петровку.
    Только окончил Серёжа 10 классов, летом приехал домой на каникулы, и у нас был выпускной вечер в школе, а на следующий день – жуткое сообщение. Поголовная мобилизация. Со всей молодёжью мобилизовали и Вову с Серёжей. Новобранцев на кратковременную военную подготовку направили этапом в Юзкуи. На следующий день, приготовив повкуснее сухариков, захватив сала, колбас, поехала Паня в Юзкуи к Лариным, чтобы хоть иногда видеть их и поддерживать продуктами и своей моральной поддержкой. Возвратилась в Петровку, когда их отправили в часть, а куда? – было неизвестно. Начались занятия в школе, но они были лихорадочны. Известий от Володи и Серёжи не было. Началась уже бомбёжка и отступление наших войск. Директор с двумя учительницами - членами партии – уехали с отступающими, а семью с женой директор отправил к её отцу и матери в совхоз. Хотели и мы, учителя, уезжать, но нам давали только двухнедельную зарплату - и всё. Отступающий со своей частью полковник, который остановился у нас на передышку, сказал нам:
    - Сидите дома и не думайте с детьми уезжать. Вы бы посмотрели, что творится с теми, что уезжают, а в особенности на переправе. Гитлеровцы их бомбят, и мало кто остаётся в живых!
   
    Когда стали бомбить Петровку с последними отступающими частями, я и Паня перешли на это время к одной родительнице учеников - бедной вдове. Когда наше село заняли немцы, мы возвратились домой. Но недолго жили, нам велели покинуть школьную нашу квартиру и переселиться в церковную сторожку. Осень была очень холодной. И когда мы протопили печку, стены и потолок отпотели. По стенам текли ручьи, с потолка капали крупные капли, а ночью всё это капало на нас. От бомбёжки повылетали стёкла, и мы их заделывали или фанерой, или тряпками. Дети наши начали кашлять. Тогда мы с Паней нашли квартиру у той же колхозницы, у которой были в начале прихода немцев. И только весной мы переселились в пустую квартиру в центре села.
    Осенью, когда немцы разрешили открыть начальную школу, Пане предложили работать там учительницей. Она договорилась с заведующей школой - нашей же учительницей Ларисой Михайловной, чтобы работала я вместо Пани, но числилась в списках Паня, так как морально она не могла быть в школе - всё время плакала. Многие из учебников заставили вычеркнуть, а некоторые главы совсем не преподавались.
    Истории как предмета не было. Было не преподавание, а какая-то пародия на занятия. Хорошо, что только год работали при немцах, а на следующий год их уже попёрли!
   
    От Володи и Сережи не было весточек. Потом кто-то сказал, что Володя в плену в концлагере в Крыму около Джанкоя. Но когда поехали искать этот лагерь, его уже там не было. И только от Настеньки Лариной узнали, что Володя был в эшелоне на ст. Софиевка за Запорожьем, и что пленным, что переболели тифом, разрешили ходить по посёлку и просить поддержку, милостыню. Настенька подошла к эшелону, и оттуда раздался голос :
    - Тётя Настенька! Я, Володя Ларин, здесь.
    И когда он сошёл из вагона-теплушки и подошёл к ней, она его не узнала. Это был скелет, обтянутый кожей с торчащими волосёнками, а сам весь заросший. Тут слёзы, объятия. Тётя Настя накормила его и дала с собой в вагон, но он сказал, что поделится с остальными ребятами, они ведь тоже очень голодны. Это те, что уже не в силах были ходить по посёлку и просить. На следующий день она его накормила и уже больше дала в вагон продуктов для пленных. От Володи она узнала, что Сережа погиб под Керчью во время десанта. Он сам видел, как он с пробитой головой лежал на траве, а Володю тяжело ранило, и его немцы взяли в плен.
    На третий день эшелона уже не было. Ночью увезли. Но через несколько дней на станции Софиевка на базаре разговаривали с женщинами о пленных, и вот одна из них сказала, что к их станции подвезли эшелон с пленными. Так же ходили пленные с просьбой о милостыне, и рыдаючи, она говорит:
    - Заметила я, как один пленный юноша ходит, как все остальные, но не подходит к домам и не просит. Я остановила его и спрашиваю, почему он не просит, как все. Он заплакал и говорит :
    - Не могу я просить!
    Тогда она его накормила, дала ему с собой и просила заходить к ней каждый день.
    Решили устроить побег. Он не возвратится в эшелон, а его она спрячет так, что его не найдут, даст ему одежду её сына, такого же, как он (сын на фронте, но о нём она ничего не знает). Решили: завтра должно сбыться их уговору. Но… увы! На следующий день пленные не показывались на улице, т.к. эшелона уже не было. Их отправили ещё ночью. Она сказала, что этот молодой человек, Володя, ей сказал о том, что встретил свою тётю на ст. Софиевка, что тётя приносила поддержку не только ему, но и всем ребятам вагона, что его родной брат Серёжа погиб под Керчью, что они близнецы. Очень скучает за мамой и надеется ещё встретиться и увидеть её и младшего брата. До последних дней ждала мать весточки от Володи. Может быть, где-нибудь в таком месте, на такой работе, что нельзя пока писать? Но так и не дождалась, и до сих пор нет. Видно - погиб, как и многие пленные.
   
    Младший сын Лёня подрос. Окончилась война. По путёвке ВЛКСМ он уезжает в Ленинград и поступает в 2-х-годичное Военно-Морское училище. Через год уезжает в Ленинград и его мать Паня. Она жила у Маруси, а каждое воскресенье Лёне давали увольнительную. Здесь, у тёти Муси, мама его кормила вкусненьким и говорила с ним, расспрашивая об учёбе.
    На последнем курсе их посылают с командующим составом на практику в Севастополь. Помню, 1 мая приезжает он к тётям на праздник. Дали на два дня увольнительную для поездки в Симферополь. Нас всех собрали Настенька с Павлом Смарагдовичем вечером - отметить этот праздник и приезд Лёни.
    А как весело мы провели этот вечер! Лёня был в ударе. Он перетанцевал со всеми тётями и на прощанье сплясал «яблочко». А на следующий день к вечеру, собрав ему и его товарищам вкусненьких пирожков и пирогов домашнего приготовления, \его проводили в путь\, и, попрощавшись, он уехал в Севастополь. Прислал очень тёплое письмо с воспоминанием о хорошо проведённом празднике, с благодарностью от ребят о вкусных пирожках и пирогах.
    2-го июня у меня в школе была Лена. Приходит Наташа со слезами на глазах и сообщением о страшном. Лида получила телеграмму о трагической гибели Лёни в Севастополе при исполнении наряда. Дан адрес госпиталя, где он лежит, и что хоронить будут в 4 часа. А это было в субботу – все учреждения работали только до 2 часов дня. Нужно брать пропуск, ведь Севастополь – запретная зона.
    В учреждения уже опоздали. Решили ехать я и Лена самоправно с телеграммами. Стоим по Севастопольской улице у остановки автомобилей с заплаканными глазами, подходим к каждой машине. Но вот одна машина остановилась, Это был «виллис». Вышел человек в гражданской одежде. Мы – к нему с телеграммой, с плачем. Он помолчал, а потом сказал:
    - Садитесь! Вы будете нами задержанными. На все вопросы - молчите. Мы за вас будем отвечать.
    Это были из НКВД. И все проверки мы прошли, за нас отвечали: «Задержанные». И когда нас привезли в Севастополь, мы не знали, как и чем их благодарить. Денег они не взяли. Довезли нас до госпиталя, где лежал Лёня. Мы ещё успели до похорон, хотя оркестр уже стоял во дворе госпиталя, но не было ещё полковника. Лёня лежал в гробу, как живой, с улыбкой на лице, только кое-где были царапины от осколков.
    При исполнении тяжёлого рискованного задания Леонид первый согласился исполнить его, но был подорван на мине. Тяжёлое ранение в живот. И когда хирург делал всё возможное, чтобы его спасти, Лёня просил не отрезать ногу, так как он очень любил танцевать. Жил он всего два часа.
    Похоронили его на военном кладбище со всеми воинскими почестями. По возвращении с кладбища командир сообщил, что дали знать в Военно-морское училище, и чтобы они всё сделали для отправления матери в Севастополь. В то время очень тяжело было с транспортом, в особенности с билетами и пропусками. Лида позвонила в Ленинград с вызовом Маруси на переговорную станцию в условленное время. Материнское сердце чувствовало что-то недоброе, и она сказала, что пойдёт вместе на переговорную. Муся сразу же ответила, что она и Паня у переговорной. Лида сообразила сказать, что заболела Настенька, и она просит Паню приехать поухаживать за ней. На следующий день она пошла договорилась о сопровождающем Паню, но ей ответили, что уже получили от командования и о сопровождающем, и о бесплатном билете до Севастополя. Маруся только попросила, чтобы матери не говорили о случившемся.
    Они остановились в Симферополе. Её встретили Лида и Ваня. Пане сказали, что ей надо ехать в Севастополь, что Лёня лежит в госпитале, и Ваня с Леной на следующий день поехали с Паней в Севастополь. Там в училище полковник сообщил о трагедии. Пане была оказана врачебная помощь. Поехали все на кладбище, и там договорились с начальством о перевозе тела в Симферополь. Через два дня приехали курсанты, выкопали могилу по указанию матери. Вскоре приехала машина с гробом Лёни. Паня хотела открыть крышку и посмотреть ещё раз на сыночка, но полковник и все присутствующие уговорили этого не делать. Пусть она помнит сына, какого она привыкла видеть, а дорога и время могли исказить его лицо! И мать согласилась.
    Курсанты поставили ему памятник и большой якорь на могилу. Вся могила была в живых цветах. Ежедневно ходила Паня сначала с кем-нибудь из сестёр на могилку Лёни, принося свежие цветы, а потом просила её одну отпускать. И только в ненастье посещала реже. Но Паня была глубоко религиозная. Она ежедневно посещала церковь. Там только находила она успокоение и облегчение. Тяжело было смотреть на Паню с её скорбным выражением лица. Ещё бы! Была семья - и осталась она одна.
    Жила она у Лиды, которая так была к ней внимательна и всячески морально поддерживала её. Иногда в летнее время ездила в Юзкуи к золовкам Лариным. Они очень любили своих племянников и скорбили об утрате их. Вместе поделятся воспоминаниями, поплачут и помолятся, и легче станет на душе. Но долго она жить там не могла - могилка Лёни тянула к себе. Иногда Паня приходила ко мне в совхоз на несколько деньков. Вспоминали и о Петровке, и о Ново-Михайловке, где переживали вместе и радость, и горе.
    Помню, приходит ко мне Наташа в школу и вызывает меня:
    - Тёте Пане очень плохо, и мама просит сейчас придти.
    Я договорилась с завучем, отпустила детей и уехала с Наташей к ним, но живую её уже не увидела. Она лежала в зале, посреди комнаты, одетая в последний путь. Похоронили её рядом с папиной могилкой, близко от могилки сына Лёни (рядом не было места).
    Да, такой тяжкой доли, какая выпала на Панины плечи, не каждый снесёт. Но она скромно в себе переживала эту огромную боль!
    Да! Была семья Лариных и никого не осталось.
    Через несколько времени умерли все сёстры Прокофия Никитовича.

Настя

    Настеньку молодой я помню смутно. Помню только, как её сватал учитель Ефим Кузьмич Берлизев. Окна в зале, где проходило сватовство, были открыты - лето. Он пришёл очень элегантный. Мы, дети, были любопытны, знали, что вечером будет Ефим Кузьмич её сватать. Мы бегом под окна - и подслушивали.
    Одно только услышали и запомнили:
    - Ну что вы, мама, я умею готовить яичницу!
    Мы прыснули и, как мышата, поразбегались, и больше не слушали.
    Помню свадьбу, как папа и мама благословляли жениха и невесту. Настенька была в фате, восковых цветах и очень красивая в белом длинном платье, а жених в чёрном костюме и восковой цветок на груди. Они стояли на коленях, а папа и мама иконой благословляли их. Настенька плакала.
    Венчаться они ехали в фаэтоне дяди Вани Ищенко (Иван Аверкиевич Ищенко - родной брат матери. – МС). Помню, что было много гостей, и во дворе стояли тачанки и линейки. Помню, как мы любовались ими в церкви. Они такие были красивые и торжественные, что многие люди восхищались ими.
    Когда Настенька ехала-шла с Ефимом Кузьмичом из церкви после венчания, Лиза встречала их Маршем Мендельсона. Окна в зале были открыты и была очень торжественная встреча. Всё было в цветах.
    Из всех моих сестёр это была самая торжественная свадьба!
    А вот как гуляли - не помню.
   
    Настенька после окончания епархиального училища была назначена в юзкуйскую школу, как мы говорили, «на большаке». У нас было 3 школы: одна «на большаке», другая «на хохлах», а третья церковно-приходская около церкви. Так в этой школе «на большаке» и учительствовали Настенька и Ефим Кузьмич. Она жила с мужем в учительской квартире при школе. Через год у них родился сын Юра, но он заболел и через неделю умер.
   
    В 1919 году Ефим Кузьмич был в отряде партизан по борьбе с «белыми» карателями. Но когда Врангель занял село, мужчины-учителя все были мобилизованы. При отступлении в Джанкое белогвардейцы были окружены, и им предложили сдаться. Обещали сохранить им жизнь. Но данное слово не сдержали, и все пленные офицеры были расстреляны, среди них был и Ефим Кузьмич. Во время организации первой коммуны, которая находилась за Старокопанями \?\ , в бывшем имении помещика Вибэ, пригласили Настеньку в качестве воспитательницы и учительницы в эту коммуну «Трудовая пчёлка». Настенька была очень энергичной, передовой, и она уехала туда на работу.
    В этой коммуне работал наш односельчанин, большевик и коммунист Михаил Капитонович Линник, за которого впоследствии вышла Настенька замуж. Вскоре Михаила партийная организация направила в Харьковскую совпартшколу, а Настенька переехала в Юзкуи и работала воспитательницей детского дома, который находился в школе «на большаке». Настенька вновь начала жить в своей квартире при школе.
   
    Много умерло в этот год односельчан. Мама приютила одну женщину с двумя детьми из Пензы. Детей Настенька взяла в детский дом, а их мать заболела скоротечным туберкулёзом и умерла в больнице. Самая маленькая её дочь Надя была очень слабенькой, «рахитиком», и Настя взяла маленькую Надюшу к себе, чтобы её немного подкормить, а старшая Василиса была немного здоровее. Через некоторое время Надюша уже поправилась, живот уменьшился, но Настеньке жаль было её снова возвращать в детдом. Надя привязалась к Настеньке и однажды, обняв, назвала её мамой. Бабушка услышала и сказала Настеньке: «Возьми её в дочки!». Настенька удочерила Надюшу, а чтобы ей было веселей, взяли её в нашу семью. Надюшу, как самую маленькую, мы все очень любили и баловали, а старшую сестрёнку взяла к себе её тётя из Пензы (материна сестра) и увезла.
    Когда Надя выросла и окончила начальную школу, Настенька устроила её в Севастопольский техникум. По окончании его она вышла замуж за Ивана Ильича Камынина. Вместе они потом переехали в город Лабинск Краснодарского края. Родилась дочь Таня, выросла, окончила Ленинградский институт. Работала на симферопольском заводе машиностроения в качестве технолога. Вышла замуж, имеет двух детей - дочь Иру и сына Серёжу. Живут хорошо.
    Михаил по окончании совпартшколы работал в Симферополе в горкоме партии. Но Михаил утерял здоровье, ещё будучи партизаном. Подолгу находился в воде, в камышах, скрывался от врагов. Он заболел туберкулёзом. Долго его лечили, но в 1929 году он умер. Настенька, окончив пединститут, стала работать в железнодорожной школе-десятилетке. Прошло несколько лет - и она вышла замуж уже в третий раз (не повезло ей на мужей) за историка и завуча этой же школы Тычинина Павла Смарагдовича. У него несколько лет тому назад умерла жена, было двое детей, но уже взрослые. Сын Николай работает в министерстве в Москве, а дочь Татьяна с сыном живёт и работает врачом в Лениграде.
    Павел Смарагдович - высококультурный и воспитанный человек. Наша семья его очень уважала. Любил он устраивать у себя вместе в нами праздничные вечера. Жили они в просторной комнате. Было пианино, и мы, веселясь у них, пели любимые его и Настеньки песни, танцевали. Весело всегда было на эти праздниках!
   
    Во взаимной дружбе и любви они прожили 30 лет. Но вот заболевает Павел Смарагдович. Ему делают операцию по поводу аппендицита. Врачи нашли, что у него рак брюшины, и что метастазы уже опоясали всю брюшину. Приехала из Ленинграда его дочь Таня. Она ухаживала за отцом, делала ему обезболивающие уколы морфия, но через две недели Павел Смарагдович умер.
    Здоровье у Настеньки подрывалось с каждым днём. Она поменяла свою квартиру на комнату Лиды. Очень трудно было пробить этот обмен, но всё же с большим трудом обменяли. Наташа с Игорем и с сыном Андрюшей переехали в квартиру Настеньки, а Настенька стала жить в маленькой комнате, где когда-то жили с Михаилом. Но прожила она недолго. Умерла от сердечной недостаточности 29 декабря 1972 года. Умерла, потеряв сознание ещё за сутки. Умирала тихо, спокойно. Были у её кровати я, Маруся и Лида.
    Тяжело было терять любимого человека, но что поделаешь?! Все мы умрём, только не в одно время. И всё же как жаль расставаться с близким, любимым человеком!

Лиза

    Жизнь Лизы я помню только после её замужества. А старшие говорили, что до замужества она очень хорошо играла на пианино. Ещё когда училась в гимназии, она брала уроки музыки и играла уже сложные классические вещи. Первые годы своей работы она преподавала в школе на хуторе Москаленко, где жил дедушка - папин дядя. Она пользовалась большим успехом среди взрослых и детей, так как кроме преподавания в начальных классах, она ещё вела и хор. Она взяла из дома фисгармонию и сама играла, и учила детей.
    Очень смутно, но всё же помню. Когда-то вечером играли Муся и Лиза концерт. Лиза на пианино, а Муся на скрипке. И с таким увлечением играли, что даже струна на скрипке лопнула.
   
    После гражданской войны, когда власть Советов восстановилась, её РОНО перевело в село Петровку преподавать в семилетней школе иностранные языки - немецкий и французский. В Петровке Лиза вышла замуж за учителя истории Софрония Корниловича Богданова. В тяжёлый после голода год, с согласия мужа, берёт к себе Лиза меня учиться в 7 классе.
    Для материального облегчения учителей им сельсовет давал на колхозной (?) земле небольшие земельные участочки. У Софрония Корниловича и Лизы в этот год была посажена кукуруза. Молоденькие початки варили и ели, а со зрелых на самодельных мельничках делали крупу для каши.
   
    Как-то раз после занятий, взяв тачку, Софроний Корнилович поехал на свой участок за кукурузой. А Лиза решила его угостить вкусными вареничками с творогом. У нашей хорошей, доброй соседки-колхозницы купила творог, масло, сметану и попросила меня только замесить тесто. Меня отослала в комнату заниматься - готовить уроки, и попросила через час её позвать. Я засекла время, сообщила ей, что уже прошёл час, слышу - на кухне рыдания. Я вбегаю - думала, что-то случилось. Она открывает кастрюлю и, всхлипывая, говорит: «Посмотри!» Я вижу в кастрюле какую-то мутную массу. Оказывается, она налепила вареники, опустила их в холодную воду и варила их час. Естественно, всё превратилось в кашу.
    Откуда она взяла такой рецепт? Непонятно! Было не до выяснений. Я быстро сбегала снова к этой соседке, попросила мне отпустить творогу (конечно, не предав Лизу). «Ещё понадобился», - сказала ей. Снова замесила тесто, вместе с Лизой наделала вареники. Закипела вода. Опустила их, и как только один раз закипели, шумовкой вынули их - и в миску с маслом. А тут и Софроний Корнилович приехал с кукурузой. С Лизой договорились молчать о случившемся. Обедали с большим аппетитом. Ну и расхваливал он Лизу за такие вкусные вареники!
    Когда Лиза готовила обед, я ей была помощницей: то порезать, то почистить и т.д.
   
    Вот ещё вспомнился один казус. Опишу его. Мы выпекали сами хлеб. С вечера я всегда «заводила» его, т.е. «учиняла», а утром, когда тесто несколько раз подходило, я его замешивала. А Лиза ещё всё мне говорила: «Меси праховенько!» - то есть мягко. Дальше было распределение труда. Накануне вечером я делала из навозного кирпича «хатку», а утром поджигала, и кирпич горел. Когда уже было много жару, и в «диже» тесто хорошо подошло, я брала кусок теста, делала из него 3 – 4 пышки и пекла на сковородке для завтрака с молоком, маслом или сметаной. Было очень вкусно - пышки пышные, «ноздрятые»! И вот как-то я пеку эти пышки, стоя у печки, а Лиза «выкатывала» хлеб в формочки. Вижу - она берёт для следующей формы тесто, берёт муку и забивает в это тесто муку, округляет и кладёт в форму. Я ужаснулась:
    - Лиза, что же ты делаешь? Разве можно сейчас класть столько муки в тесто?
    Вот почему у нас и не выпекался хлеб, был как камень, и мы его потом после обеда резали и вновь пекли уже кусочками!
    Она рассердилась:
    - Делай своё дело! Подумаешь, яйцо будет курицу учить!!
    Я умолила оставить мне свободную форму, и сама выкатала и положила туда тесто. Оговорка. Мы пекли всегда хлеб до ухода в школу. Вернее, посадим в печь, а потом, через час, должны были приходить на перемене и вынимать. Хотелось, чтобы воскресенье у нас был день отдыха. Но наш хлеб мы вынимали после всех уроков. Но на этот злополучный день мой хлеб был высокий, пышный, румяный. А Лизин сидел, как и всегда, и был «гледзик» (?). Снова резали на куски и допекали. Лиза меня упросила, что давать его будем только Софронию Корниловичу. С тех пор у нас дело пошло. Но и тут Лиза меня упрекнула, почему я раньше ей не сказала, как печь хлеб? Но я ведь не видела, что она делала с ним. Я пекла пышки, стояла спиной к столу и не видела, что она с ним делала. Я была ещё девчонкой, но видела, как Мама или Паня дома пекли. Правда, мне часто давали подзатыльника, чтобы я не лезла «ни мiж своє дiло». А оказалось, что оно так пригодилось в будущем.
   
    К весне мы переехали на другую квартиру - напротив той, где мы жили, т.к. приехала семья хозяина, и нам надо было для них освободить её.
    Весной 26 марта 1923 года родилась дочь Таня. Очень запомнился мне этот вечер. Помню, как я бегала за керосиновой лампой. Мы все волновались. Вызвали акушерку. Но рождение было быстрее, чем все предполагали. Лиза была терпеливой и её врач за это хвалила. Поздно вечером мне разрешили войти в комнату, и я увидела крохотное существо, лежащее на белой подушке на кушетке. Танюша (как её сразу же нарекли) была беленькой и очень спокойной. Но когда подрастала и стала плакать, мы её брали на руки. И что интересно: лежит - плачет, стоит взять её на руки - тут же перестаёт плакать и лежит спокойно. Софроний Корнилович нам запретил с Лизой брать её на руки: «Ведь это её каприз!» И как она ни плакала, он не разрешал её брать. Мы тоже с Лизой плакали. Нам было жаль ребёночка. Софроний Корнилович нас убеждал, что она лежит сухенькая, не голодная и не больной ребёнок. Так он приучил её и нас, за что мы были ему благодарны в дальнейшем. Когда мы все собирались в школу, Лиза накормит Танюшу, перепеленает - и мы спокойно все уходили, а на перемене Лиза приходила домой через два часа, вновь её кормила, пеленала и уходила спокойно в школу. А маленькая Танюша водила своими голубыми оченятами и что-то уже начала мурлыкать. Росла она здоровенькой девочкой.
   
    На следующий год Софроний Корнилович, Аркадий Григорьевич и Сергей Григорьевич – их лучшие друзья – уезжают в Крым, в Бахчисарай, и поступают в среднюю 9-летнюю школу преподавателями по своим специальностям. С ними поехали Лиза, Таня и я. Я перешла в 8-й класс. Потом приехал и Леонид учиться. Тоже поступил в 8-й класс, а Танюшу мама и папа взяли к себе. У них была своя корова. Вдоволь было и молока, и масла, и сметаны. Зажили все хорошо. Помню, из дому писали, что Танюша быстро привыкла ко всем. Любила играться с куклами (самодельными) и игрушками, а когда захочет есть, кричит:
    - Дай хеба, ха и ме-дуду!
    Это значит: «Дай хлеба, сахару и мёду!», но мама вместо сахара давала хлеб, мёд и молочко.
   
    В Бахчисарае девочки в 8-м и 9-м классах ходили в очень красивых платьях и изящных туфельках. Как я мечтала об этом! Но… не имела ещё права просить на новые туфли и платье. И вот Лиза мне шепчет на ухо: «Хочешь подработать?» Но только тайно от Софрония Корниловича. Я, конечно, согласилась. Мне она приносила бельё, полотенца, носки от Сергея Григорьевича. Он был бобыль. Я вечером стирала, сушила а потом гладила, а Лиза ему относила готовое бельё. Помню, за крупные вещи платили 15 копеек, а за мелочь - 5 коп. И вот к весне у меня уже накопилось и на туфли, и на платье. А тут подходят пасхальные каникулы. Лиза призналась Софронию Корниловичу о нашей тайне. Он в воскресенье и говорит мне:
    - Сима, пойдёмте-ка с Лизой все вместе и купим вам, что пожелаете. Ведь это ваш первый трудовой заработок.
    Я покраснела, но пошла. Купили мне чудные, чёрные с ремешком туфельки на среднем каблучке и материал светло-розовый с редкими мелкими лепесточками на платье. Жена Аркадия Григорьевича Лида из Петровки сшила мне платье с оборочками, и оно мне очень шло. И когда я в первый раз одела его, и мы все пошли в церковь на Пасху, то Софроний Корнилович (всегда скуп на комплименты) сказал мне:
    - Вы сегодня очаровательны!
    Я до ушей зарделась. А днём на Пасху пришли гости к нам, и со взрослыми пришёл ученик нашей школы с 9-го класса Борис Лондо. Он был племянником хорошо знакомого врача Иониди. Отец его инженер, и был за границей. Я, Леонид и Борис пошли прогуляться на горку, что за нашим домом, и я, конечно, была очень довольна этой прогулкой. Я знала, вернее, предполагала, что нравлюсь Борису - по его большому уважению ко мне. Но никаких объяснений не было, и только тогда, когда он уезжал летом к отцу за границу, он прислал мне письмо в Юзкуи, полное объяснений в любви.
   
    Через год Лиза и Софроний Корнилович уезжают в Евпаторию. Аркадий Григорьевич скоропостижно умер в Бахчисарае от заражения крови после бритья. Я уехала домой. Зимой Лиза пишет, чтобы я на некоторое время приехала к ним в Евпаторию. Она ожидала ребёнка. Как-то утром, позавтракав, Софроний Корнилович ушёл на работу в школу, Лиза пошла на базар, а я начала готовить борщ, жарить печёнку для паштета. Паштет был любимым завтраком с чаем. Лиза быстро справилась на базаре, отдала мне продукты и говорит:
    - Свари ещё компот из сухофруктов, а я пройду в баню. Если скоро не возвращусь, скажи Софронию Корниловичу, что я в больнице.
    Лизы долго не было. Я дала обед Софронию Корниловичу, а когда он поел, сказала, чтобы он шёл в больницу, так сказала Лиза.
    Возвратившись из больницы, Софроний Корнилович, сияющий, сообщил, что можно поздравить с сыном! Всё было хорошо. Мальчик был крепыш, и таким же спокойным, как и Танюша. Его назвали Мишей. Рос он здоровеньким, но потом заболел тяжёлой болезню - «Пляска святого Витта», у него тряслось всё тело, руки и ноги. Но благодаря хорошим врачам и идеальному уходу за больным, мальчик выздоровел, и даже без осложнений, что бывало тогда очень редко.
   
    После Евпатории жили в Симферополе, и этот страшный период: 1941 – 1943 годы. Тяжело было переносить после всех мытарств нашествие гитлеровцев.
    После освобождения от этого ига они переехали в город Борислав Львовской области, и живут там до сих пор.
    Таня в Симферополе окончила Сельхозинститут по специальности «растениеводство и виноградарство». Первое время она работала в совхозе Советского района, а потом перевелась в Борислав, и там занималась озеленением города, разводила цветы в теплицах. Работала с увлечением, а помогала в работе её лучший друг Мирослава Михайловна Зарецкая. Да и живёт она через дорогу от Лизиной квартиры.
    Миша окончил геологический институт во Львове. Приходилось работать во многих местах на севере. Женился на Люсе из Новомосковска. У жены была уже девочка лет пяти Наташа и мама Люси - Ольга Михайловна. Потом родились ещё два сына - Витя и Лёня. Жили долго в Красноярске. Болезнь Лёни вынудила семью переехать в Новомосковск Днепропетровской области.
    Время бежит. Растёт семья. Наташа после окончания института вышла замуж за очень хорошего парня Ярослава, который окончил тот же институт годом раньше. Они живут и работают в Полтаве. Витя учится в институте в Днепропетровске, а Лёня кончает среднюю школу. Вчера получили известие, что Миша защитил кандидатскую диссертацию. А Софроний Корнилович умер после продолжительной тяжёлой болезни ещё в 19.. году.
   
    Лиза уже на пенсии. Ей в прошлом году исполнилось 80 лет. Она болела инфарктом и теперь себя чувствует неважно - всякие болячки осели \ на\ неё. Часто прилетает сын Миша - навестит их \с Таней – М.С.\, сделает, что нужно, по хозяйству, и снова улетает домой. Таня ещё работает, но думает бросать. Она уже на пенсии. Нужен уход за мамой.
   
    Любили мы, сестрицы, приезжать к ним в Борислав. Они были рады нашему приезду. А как-то собрались мы, три сестрицы - я, Муся и Лида - поехать к ним летом. Ведь я себя чувствую с каждым годом хуже и хуже с ногами. И вообще меня очень мучает полиартрит. Мы часто ходили в лес «за Нафтусей». Пили эту целебную водичку из родничка. Она очень помогает от болезней внутренних органов, в особенности помогает почкам и печени. А иногда приносил нам Леонид. Он ещё нас часто баловал ягодами, которые приносил «з полонин». Ведь целыми днями он пропадал в горах и в лесу. Единственное удовольствие он находил там, среди природы.
    Впечатляющей осталась дорога к кладбищу, где Лиза показывала красоту окрестностей Борислава. А на кладбище - эта чудесная, маленькая, деревянная, уже обветшалая церковь. Как бы хотелось, чтобы она сохранилась ещё долгие годы! Пусть кладбище не так богато, как во Львове, но эти хорошо ухоженные могилки со свежими цветами переносят нас в неизвестное будущее и к воспоминаниям о тех, кто, самый близкий нам, лежит здесь, и далеко отсюда дорогим нам умершим \?\
    А с каким удовольствие вспоминаешь «Бежин луг» с жеребёночками на привязи! Луг, что за твоим, Танюша, сараем и огородиками. Солнце уже зашло, но кое-где ещё перекликались птицы, и мы с Лидой были зачарованы этой красотой!
    А садик Танюши, с чудесными цветами и кустарниками! Вот перед глазами картина: сидим мы все, сестрицы, на скамейке перед столиком в садике. Заходит солнце. Вечереет. Лиза, Муся и я перебираем гарбузовые семячки, а Лида читает нам вслух рассказы Солоухина. На столе перед каждым лежит ароматная клубничка из её садика. Мы наслаждаемся и чудесными рассказами, и запахами цветов, и красотой вечернего заката, и конечно же, с аппетитом уничтожаем вкусную ягоду. Разве забудется такое великолепие!?!
    А незабываемые проводы нас домой хлопотуньями Таней и Мирославой? К Лизиному дому подкатила машина. Усадились мы все в машину и через час были уже в Трускавце.
    Подошёл поезд. Нас усадили, а Таня с Мирославой куда-то ускользнули, а потом возвратились, и каждую из нас угостили очень вкусной ароматной сдобой, да ещё и на дорожку дали по такой вкусной булочке, что и пальчики оближешь! Разве это не от чистого сердца?!
    Очень сильное впечатление произвела на нас экскурсия по Львову. В памяти осталось неописуемое городское кладбище. Не хотелось уходить оттуда, а обойти и посмотреть за один раз всё кладбище невозможно. А великолепие Кафедрального собора и торжественная служба с органом и пением? Такое встретили первый раз. Жалели, что не удалось нам побывать в аптеке-музее. Он был закрыт на учёт. Нас, как экскурсовод, сопровождал Леонид.
    Спасибо вам, милые, за эту встречу. Сильное впечатление осталось в памяти. Вряд ли когда-либо теперь удастся осуществить такую поездку. Все мы стареем, болеем и жить теперь будем только воспоминаниями о хорошо проведенных в Бориславе днях.
    О встрече с семьёй Леонида опишу в разделе «Леонид и его семья».

Муся

    Странно, но Муся мне запомнилась в период косовицы, где мы ей дали кличку «стаканчик молочка». А вот почему: когда мы ели все кандёр (густой суп с пшеном, заправленный салом, маслом или сваренный на сухой рыбе; по русски - полевая каша. – М.С.), Муся его не ела, а просила дать ей стаканчик молочка.
   А потом мы её ещё называли «свят-свят». Уж больно она любила животных и птиц и жалела их. Если она подбирала птичку с переломленным крылышком или поломанной ножкой, она обязательно окажет помощь. Посадит в клетку, кормит, поит и лечит, пока не срастётся крылышко или ножка, а потом её выпускает, и та улетает здоровой. А в случае гибели её, то у нас в саду был отведён уголок под забором – это было кладбище для птиц и животных. Там хоронили в коробочках и делали им могилку.
    Дальше Муся сама пишет о себе:
   
    «Детство моё прошло в с. Юзкуи, в семье К.З. и Е.А. Ломако. Нам, детям, хорошо и весело было жить свободно, без нравоучений.
    Жизнь папы и мамы была для нас наглядным примером, каким человеком надо быть, как относиться к окружающим людям. Вся их жизнь проходила перед нами им глубоко запечатлелась в памяти. Тогда, в счастливом детстве, нам казалось, что иначе и быть не могло, так и должно быть. И бесконечные заботы, труд с утра до вечера – как сохранить семью, дать им толк, образование; накормить, одеть и ещё дать духовную пищу, – воспринималось нами, как должное. Только в зрелом возрасте мы оценили и сделали заключение – кто же были наши папа и мама. И благодарность, любовь, удивление перед их подвигом выросли в наших сердцах, благоговейно относясь к их памяти.
    Детство для нас – это нечто светлое, радостное, пронизанное солнцем, любовью и полной отдачей сил наших родителей - нам, детям. Ничего показного, фальшивого, навязанного; мы росли на свободе, окруженные любовью и заботами, как воздухом. Как воздух, не замечали, хотя без него не могли бы жить. Спасибо дорогим папе и маме за такое ненавязчивое воспитание, которое оценилось уже гораздо позже. Если бы они услышали нашу благодарность, наше сердечное «Спасибо за всё!?!»
    Я была средняя сестра между старшей Лизой и Лидой младшей. Паня и Настенька были для нас авторитет и пример для подражания; они были старшие в семье, а Домаша – самая старшая и рано вышла замуж. Так мы и делили свои интересы и игры по возрасту. Летом «гоняли» и по дороге, и по мягкой пыли и лазали по деревьям; там же начитались.
    Аврора – богиня – была известна нам, и мы, сделав из воды и варенья напиток, взяв рюмки – лезли на акацию, растущую в огороде, и старались повыше забраться, чтобы приветствовать Солнце, Аврору.
    А осенью нас отправляли в Симферополь учиться в гимназию Оливер. Я всегда плакала дня за три; уткнусь в подушку в спальне и реву: «Не хочу учиться, хочу жить с папой и мамой!»
    Зато как весело было возвращаться домой на каникулы - Рождественские и Пасхальные! Дядька Максим приезжал за нами на станцию Рыково (Партизаны) на тачанке или санях, мы зимой закрывались в тулупы, платки и мчались домой. Это давно прошедшее счастье.
    А потом Гражданская война, деникинцы, Врангель, обстрел с моря дальнобойными. Мы бежали ночью нка хутор к дяде.
    Затем пришли «красные». Работа в библиотеке. Лида и Сима занялись постановками детских пьес в сельском «Народном доме». Надо сказать – не специалисты, но получалось у них прекрасно.
    Потом снова Симферополь. Я и Лида поступаем в Педагогический институт. Где жить, на что жить? На это мы могли ответить: ехали учиться и только учиться!
    В деревянных колодках (сандалиях), кожаных не было, мы входили в аудиторию, стуча по полу деревянными «изящными туфельками».
    Питались кое-как. Жили в маленькой комнатушке, где стояла одна кровать и один стул, а комнатка не отапливалась. Варили галушки в самоваре (плитки не было). Это была «знаменитая комната бабки Кофалдыхи».
    И вот закрывается Крымский Университет. Лида остаётся здесь, в Пединституте, а нас, человек сорок из отдела, переводят в разные города. Меня, ещё несколько человек (в том числе и Ольгу Шведову) (они дружили с бабушкой всю жизнь, до старости. – М.С.) в Ленинградский Университет. Настенька снабдила меня тёплой меховой курточкой – и всё. Зимнего пальто не было.
    Приехали в Ленинград в 1924 году осенью, сразу после большого наводнения. В общежитии мест не было, и нас поселили, как пострадавших от наводнения, в одну семью, отобрав временно маленькую комнату. Хозяйка забрала всё, что могла, вывернула электрическую лампочку, ключ взяла – остались голые стены. Спали мы на полу. Условия были ужасные.
    Стали искать комнату. Нашли на Васильевском острове - 2-я линия, дом 37 кв.7, где я и Ольга Шведова жили всё время, пока учились в Университете. Топить было нечем, но мебель была. Стипендия маленькая. Записались в «студенческую трудовую артель». Ездили в порт на недельную работу - складывали клёпки в штабеля, зашивали мешки с сахаром в трюмах пароходов, по воскресеньям работали на ткацких фабриках - чистили станки, когда они не работали, стояли. Все руки были в синяках и ссадинах, но нам было весело, и мы были довольны.
    С каким упоением слушали лекции знаменитых профессоров и академиков, с радостью ходили на практические занятия по химии – органической, неорганической, ботаники, физиологии, почвоведению. Очень полная была жизнь и интересная, если не считать, что желудок был далеко не полным, а одежда была едва-едва приличная. Но все трудности преодолели и окончили Университет. Осталась я в Ленинграде, хотя за мной «охотились», чтобы я поехала в Алма-Ату.
    В Ленинграде вышла замуж. Появился сын Юра. Это – давно прошедшее счастье.
    А потом – война. Ужасные годы блокады, когда сыну было всего полтора годика. Как мы выжили – просто чудо. Можно написать повесть об этом, но многие уже знают, что значит блокада Ленинграда.
    Осенью 1942 года нас с детьми эвакуировали. Я уехала к сестра Клаве в Коми АССР, куда она попала по назначению после окончания Лесной академии в Ленинграде. Ехали через Ладожское озеро, «дорогу жизни», ежеминутно поглядывая на небо и прислушиваясь: не летят ли немецкие самолёты?
    Мы сидели на палубе катера. Ехали долго. Наконец мы уже на том берегу, куда гад-немец не стрелял. Удивительное чувство раскованности, свободы, угнетение осталось позади.
    Ехали потом в поезде на своих местах-тюках. Наконец и к Клаве приехали (через две недели). Там жили 2 года. Потом случилось большое несчастье – Клава утонула в реке Лузе.
    Она была инженером лесного хозяйства. Мобилизовали служащих на покос сена. Во время обеденного перерыва пошли купаться. Во время купания Клава попадает в водоворот реки и тонет, и только через несколько часов её вытащили багром километра за 3-4 от водоворота.
    Потом скоро была снята блокада, и мы поехали домой в Ленинград, почти босые и в отрепьях».
   
    На этом Мусина запись окочена, но она ещё обещала дописать.

Лида

\текст набирается\

Лёня

    Леонид был хорошим семьянином и братом. Вспоминаю несколько эпизодов из его детства, юношества и его жизни.
    Из детей мы, младшее поколение, жили одними интересами и играми. Вместе нашкодим, вместе и отвечаем. Вот, например, полезли мы в погреб и увидели несколько больших огурцов. Нам было интересно, какие они на вкус. Каждый из нас взял по громадному, жёлтому старому огурцу, пошли за скирду в огород и камнем стали разбивать и пробовать. Но вкус был отвратительный - кислый, и мы забросили их в огород к соседу в траву. Когда Паня увидела, что нет огурцов, она узнала (мы признались), что мы натворили. Она заставила нас собрать и принести то, что мы выбросили, а нас наказала, поставив всех по углам. Оказалось, что они были куплены на семена для будущего года.
    Очень любили мы мечтать. Бывало, ляжем спать в огороде на соломе «покатом», рассматриваем звёзды, созвездия. Много для нас было раскрыто созвездий.
    Иногда у нас ночевал Митя Ищенко – наш двоюродный брат. Он был сыном дяди Вани - маминого родного брата. Много мы слышали от него интересных рассказов и сказок. А иногда они с Леонидом отвернутся от нас под одеялом,чято0то бубнят и хохочут. Мы просим рассказать им, отчего они смеются, нам было интересно, но был ответ: «Вы ещё маленькие, подрастёте - сами прочтёте!» Это Митя рассказывал Лёне о «Декамероне».
   
    Но в юности Леонида постигло несчастье. В одно из воскресений, летом, ушёл в село наш дед сторож по своим делам. Лёня, Ваня и Лена пошли постеречь до вечера баштан. Они лежали в курене. Лёня читал им книгу, а Ваня и Лена слушали.
    Леониду послушался крик летящих гусей. Он попросил Ваню выйти и посмотреть, высоко ли летят гуси. Когда Иван выскочил, он ногой зацепил за курок обреза, который был заряжен и на взводе. Послышался оглушительный выстрел, пуля попала Леониду в правое плечо. Он схватился за руку, выскочил из куреня и по пшенице побежал в направлении хутора Федчуков. Не добежав, закружился и упал в пшеницу. Лена побежала на баштан к сторожихе, крича: «Бабушка, Ваня Лёню убил нечаянно ружьём!», а Ваня побежал за Леонидом. Когда Леонид упал, Ваня помчался на хутор. Сейчас же хозяин-австриец запряг тачку, наложил побольше соломы, накрыл рядном, подъехали к лежащему без сознания Леониду и повезли в Юзкуи домой. А в это время папа и мама пришли со службы из церкви, и мы сели обедать. Это было в воскресенье.
    Тут раскрылись ворота, и въехала тачка с Леонидом. Он лежал без сознания, очень бледный. Съездили за врачом. Оказалось, у Леонида была рваная рана от разрывной пули. Но беда была в том, что он потерял много крови. Быстро была сделана обработка раны, перевязка, и врач вместе с папой запрягли тачанку, положили перину, чтобы не так трясло, и помчались в Геническ, в больницу.
    Вся надежда была на главного врача больницы Казакова. Когда узнал сын Казакова - Рафа, он, плача, умолял отца спасти Лёню. Рафа был лучшим другом Леонида. Они сдружились по школе. Иногда он приезжал к нам. Любил Рафа нашу деревню и нашу семью.
    Неделю боролись врачи за жизнь Лёни. Он был всё время без сознания, а температура не спадала ниже 40 градусов. В результате прекрасного знания врачей в области медицины, плюс молодость и крепкий организм больного, возвратили его к жизни. Стал постепенно поправляться, но пальцы правой кисти не действовали. После длительного, но безрезультатного лечения, по совету и направлению доктора Казакова Леонида отправили с Настенькой в Севастопольский Институт физических методов лечения. Ему дважды делали операцию, но неэффективно - кончики перебитых нервов оказались уже безжизненны, атрофированы, и сшивать их было безрезультатно.
    Мучительно переживал Лёня постигшее его несчастье. Это в разгар любви с Лидой Москалёвой, моей подруги! И она, и мы старались его настраивать на оптимизм. И только поездка в Бахчисарай и учёба в школе немного развеяли его пессимизм (ведь он собирался покончить со своей жизнью).
   
    Учился он вместе со мной в восьмом классе 9-летней средней школы (программа была та же, что теперь в 10-летке). У нас класс подобрался замечательный, дружный. Помню, по инициативе Леонида мы устроили вечер к юбилейной дате Т.Г.Шевченко. Очень красиво и оригинально прошёл вечер. Украинские костюмы мы достали - нам дала мать Раи Коломиец, она была артисткой в Харьковском театре. Леонид был одет в украинскую рубашку, широкие атласные синие шаровары и сапоги. Его доклад сопровождался стихотворениями Шеченко, которые читали учащиеся, или пением - как «Думи моi, думи, лихо менi з вами…» пели в сопровождении нашего замечательного школьного духового оркестра, потом танцевали в украинских костюмах гопак. Потом в зале были общие танцы под оркестр: вальс, краковяк и другие Нас учителя поздравляли с большим успехом. А газета «Красный Крым» поместила статью, как мы, украинские дети, не забыли своего Шевченка и с таким успехом отметили эту дату.
    Потом устроили экскурсию-побег (те-пе-кермен)\?\ , за что досталось нам от педколлектива. Зато какое удовольствие получили мы от этой экскурсии! В общем, Леонид отвлёкся от тяжёлых мыслей.
    По окончании школы он поступил в Симферопольский пединститут на литературное отделение. Закончив его, он женился на однокурснице Вере Ивановне Фонберг. По распределению они уехали в Сибирь. Работали в школе на золотых приисках в Абакане (?!). Через три года по состоянию здоровья возвратились в Крым. Работали в школе г. Старый Крым, а потом в Евпатории.
   
    1941 год. Леонид с семьёй переезжает в наше село Юзкуи. У них уже было 7 детей, но двое детей, Маргарита и Ольга, ещё маленькими умерли в Евпатории от дифтерии. Очень трудно переживали нашествие гитлеровцев с пятью детьми «мал мала меньше».
   
    По предложению Лизы Леонид с Верой вместе со мной и моими детьми решили ехать в Сибирь на старое место, где они раньше работали. Но финансы не позволили ехать дальше Свердловска. Леонид устроился в Нижнем Тагиле учителем и завучем в одной из средних школ, а я в пос. Вязовка в 20 км от Н.Тагила. Решили, что Игорь будет учиться в 8 классе и жить у Леонида, а я с Юрой - в посёлке, где буду держать и маленькое хозяйство, и поросёночка. Но идея эта не осуществилась, т.к. Вера не устроилась в школе. Бытовые условия были очень плохие. Она списалась с братом, который работал в воинской части, и он пригласил их приехать к себе в Уфу. Вера с детьми уехала, а через месяц уехал и Леонид. Там они оба работали в школе. Но климат не нравился им. Часто болели дети. Всё же там климат суров. И по предложению Лизы они переезжают на Украину в город нефти - Борислав Львовской области. Там живут и по нынешний день. Дочек всех выдали замуж, а сын Саша женился.
    Лёля, старшая дочь - химик, закончила институт и имеет двоих детей. Живут в г. Здолбунове Ровенской области, недалеко от Львова. Муж работает директором химзавода. У них двое детей, и оба сына. Старший учится в институте во Львове, а младший в10 классе.
    Юля вышла замуж неудачно. Из-за свекрови (она была очень злющая и не любила Юлю) они развелись, но дочь Танюша осталась с мамой. Живут во Львове. Юля получила квартиру, работает она математиком в одном из Львовских училищ (Юля окончила пединститут, математическое отделение). У Юли дочь Таня. Она замечательная, добрая, чуткая девочка. Сейчас она учится в музыкальном училище в Дрогобыче, в 10 км от Борислава. Живёт в семье Леонида и ездит на учёбу автобусом. Таня довольна училищем. За свою скромность и способности она нравится учителям.
    Наташа - третья дочь - окончила музыкальное училище. Вышла замуж за замечательного человека, Дмитрия. Он хозяйственный и прекрасный по характеру семьянин. Живут дружно, хорошо. Она работает педагогом в муз. школе. У них двое детей, оба сына - Юра и Алёша. Один учится в школе, а младший ещё ходит в детский садик. Живут в Киеве.
    Каждый год все дочери с семьями, с папой и мамой, ездят на отдых. Бывают и в Крыму, и у Днепра, в Приазовье. Эта семья импонирует мне тем, что они очень просты, неприхотливы и отдыхают по-спартански от старого до малого. Берут с собой тяжеленные рюкзаки, сумки, походную плиту и сами по очереди готовят. Получают большое моральное удовольствие и закаливают, конечно, здоровье.
    Сын Саша почти летом не бывает у родителей. Он геолог. И лето - страда для таких работников. По окончании института работал в Алма-Ате. Там женился. Но потом переехал в Иваново, там живёт и работает с женой.
    Надюша, самая младшая дочь, окончила муз. училище. Вышла замуж за парня из Борислава. Родилась у них дочь. Надя работала и в Дрогобыче, а теперь уже работает преподавателем муз.школы в Бориславе. Легко вздохнула, так как поездки туда и обратно очень уж ей надоели. Надя очень славная и хороший специалист. Пользуется уважением учащихся и их родителей.

Сима

    О себе здесь напишу мало. В предыдущих описаниях частично участвовала и я. Кроме того, я отдельно пишу свои мемуары, приложу их к этой истории семьи, поэтому повторяться не буду.

    Работала я на ферме до ревизии колхоза \вероятно, это 1950-е годы – М.С.\. Дело в том, что я была членом революционной комиссии, а председателем был секретарь комсомольской организации колхоза. Председатель тов. Зырянов был хорошим хозяином, но за ним велись «грешки» (нечестность в отношении разбазаривания на стороны продуктов). На общем комсомольском собрании был отчёт ревкомиссии – «результат проверки». Тут и была выявлена погрешность председателя. Через два дня я была уволена с работы «по сокращению штата» и меня перевели работать в бригаду садовода. Там в подвале перебирали картофель.
    Бригадир садоводческой бригады был из Киевской области. Жил он с женой в домике в саду. При разговоре на работе с его женой как-то сблизились. Она очень просила в воскресенье прийти к ним с Игорем и Юрой \сыновья Симы – М.С.\. за чаем долго говорили, вспоминали Украину (видно, скучал он по ней). Видно, моя семья «показалась» им. Часто они передавали детям гостинцы. Работа у меня в саду спорилась, и я перевыполняла нормы вдвое-втрое. Это Зырянову не понравилось. «Снюхались хохлы» – как мне потом передали его слова. Зырянов перебрасывает меня на другие работы. Две недели вместе с женщинами отбирали зерно на посев яровых, а потом каждый день – «куда пошлют». А что поделаешь?! Кому пожалуешься? Ночью поплачешь, чтобы дети не видели и не слышали, а днем снова «куда пошлют» - на самые низкооплачиваемые и грязные работы.
    Весной включили меня в полевую бригаду – пололи посевы от сорняка. По разрешению бригадира ходил на работу Игорь. Юра днём копал огород под картофель.
    К слову. Настенька и Павел Смарагдович прислали багажом посылку до станции Бийск. Мы получили извещение. Вместе с Игорем отправились пешком. Были голодные, а на дороге была рассыпана пшеница (видно, везли на машинах и она рассыпалась), мы её собирали, перебирали и ели. Так мы за два дня дошли до станции (а было 100 км). Выкупили и тут же заложили. Продали две простыни и купили хлеба, и потом нашли машину, которая ехала через Алтайск. Мы погрузили свою посылку и рассчитались с шофёром. То-то была радость всем, а особенно Юре! Он уже переживал за нас.
    За шубу из посылки мы выменяли картофель для посадки. Себе разрешали минимум взять. Ездили с Игорем в горы за «слизуном», это дикий чеснок. А на прополке нам давали по 100 г хлеба. Мы с Игорем один паёк оставляли для Юры, который копал огород. А сами в сетку брали бутылку с водой и ком свёрнутой бумаги, и всё связано в платок, чтобы люди подумали, что мы, как и они, брали с собой еду. На обед шлю к ручью под горкой, съедали свой хлеб с водичкой, а потом закусывали ещё кашкой и сурепкой. Но питались очень плохо. Вечером брали у Юры и у хозяйки лопаты и копали до поздней ночи огород.
    Наконец всё было вскопано и посажено. Окончилась полевая работа. Меня перебросил председатель колхоза делать «саман» – кирпич из грязи, перемешанной с соломой. Лошади месили, нам подавали готовую грязь, а мы в станках делали кирпич.
    Весь день нагнувшись, я стала опухать. Меня к вечеру нельзя было узнать. Глаз не видно, только щели, и всё лицо было вздуто.
    Как-то приехал на это производство Зырянов. Игорь выскочил из дома и сказал ему: «Посмотрите на маму, что вы с нею сделали? Я буду писать куда следует». На следующий день он дал мне замену и снова назначил на полевые работы. Уже жали хлеб. Я не могла серпом жать – никогда его в руки не брала. Стала косить косой. Тут-то я и показала себя. Делала две нормы. Потом веяли хлеб на веялке.
    Рядом с колхозным двором была школа. Как-то услышала звонок в школе – хотя был август (видимо, работали учителя с отстающими детьми). У меня заболело сердце. Решила уйти вновь в школу. Я пошла в РОНО. Мне сказали, что места есть, но нужна справка, что колхоз меня отпускает. Я так и сделала – подала заявление, а Зырянова попросила меня освободить. Он как раз был «навеселе» и рад был избавиться от меня.
    На заседании правления меня отпустили. Дали справку, что я уже не член колхоза в Нижнее-Комарский с\с \сельсовет? – М.С.\ в \двух-комплектную школу\. Там работала заведующей и учительницей Галина Васильевна . . . , очень симпатичная молодая женщина, недавно поженившаяся с бригадиром колхоза.
    Жили вместе при школе. Ещё жила с нею тётя, она же предколхоза и депутат краевого совета.
    Работалось хорошо. Дети изумительные - тихие, послушные. А Игорь уже уехал в Новосибирск в авиаучилище. Не прошло и двух месяцев - Игорь исхудавший, бледный возвратился домой. Язва двенадцатиперстной кишки не дала ему учиться. Хлеб был кислый, продукты кислые – и вот снова обострение. Дома лежал с неделю - отхаживали его, а потом по совету ещё в Петровке Христофоровой – начала лечить его семенами горчицы. Попил он по ложечке натощак сухих семян горчицы и через 2 недели почувствовал облегчение, а через месяц стал вновь здоровым. Ранки зарубцевались. Он стал писать и оформлять стенные газеты в колхозе. Ему давали продукты, и мы ожили.
    В феврале с большим скандалом я получила заработанное мною зерно. Как не хотелось Зырянову отдавать мне немалое количество зерна! Но тут он был бессилен. На него надавил Райисполком, и он вынужден \был\ мне отдать, а то в списке у него значилось «не давать»! Только мёд остался не получен. Я ему сгрубила: «Пусть будет мой мёд вам на поминки!» - хлопнула дверью и ушла.
    Уж как мне не повезло в Алтайском крае сначала, так и до конца. Здоровье в высокогорье у меня ухудшилось. Начались сердечные и психические приступы. Врачи рекомендовали покинуть горы и ехать в степь. Я об этом написала письмо Лиде в Симферополь.

                /ПРОДОЛЖЕНИЕ ЕЩЁ НЕ НАБРАНО\

Клава

    О детстве Клавы я описываю в своих мемуарах. Клава окончила Ленинградскую Лесную академию. Но во время учёбы она заболела менингитом. Был дождь, она с мокрой головой ехала в открытом вагоне трамвая и сильно застудила голову. К вечеру уже температура была 40. Её отвезли в больницу. С большим трудом её спасли от смерти. День и ночь по очереди дежурили Муся и Лида. Ей запретили врачи на год продолжать учиться. Мозг должен быть без напряжений. Благодаря крепкому здоровью, молодости и хорошему за ней уходу болезнь не дала осложнений. Но год учёбы она пропустила.
    Окончив Академию, она вышла замуж за однокурсника Володю Паркова. По распределению они стали жить и работать в Коми АССР. Работали оба инженерами в лесном хозяйстве.
    1941 год. Володю мобилизовывают. Но у них уже родился сын Лёва. Тяжело было расставаться с молодой семьёй, но с ними жила ещё мать Володи, так что она помогала в воспитании внука.
    В 1943 году Клава во время купания в реке попала в водоворот и утонула. Об этом подробно пишут сын Вова и Маруся. Я узнала только через год, когда нас освободили от оккупации.
    Тяжело терять близких людей. Долго, долго Клавуся стояла перед глазами такой живой, скромной, обаятельной сестричкой.
    Остался сын. Но о себе, своей жизни он пишет в повести «Две жизни», что и прилагаю.
   
   
    Письмо Клавы к сёстрам Мусе и Лиде в Ленинград.
   
    1933 год, 16 апреля. Натулина комната.
    Милые мои, родные сестрички! Разве же может Клавдия не поделиться с вами этой прекрасно-торжественной минутой, которая переполняет всё - не только всё моё существо, но и всей симферопольской семьи!
    Вот сейчас сижу и пишу вам в ожидании папы из собора. Половина пятого. Натуличка только сейчас пришла после напряжённо-незатейливого приготовления «красного столика» («Натой», «Натулей» сёстры называли Анастасию; жила она тогда в Симферополе. - М.С.). Лиза и Ленуська тоже улеглись. Танюшенька сидит со мной на кровати около Натули, ждёт конфетку. Сидит в красне6ньком платьицке, в оранжевых лентах - сама, как писаночка пасхальная, сидим и ожидаем папу. В комнатах чистенько по-праздничному. Здесь же в Натулиной комнате стоят два столика с «яствами». Правда, микроскопические дозы, но зато есть и по пол-яичка, и крохотный кусочек масла, и по малюсенькому кусочку сальца, «шнопс тринкен» тоже здесь же в ожидании своей участи. Даже по два почти белых маленьких коржичка и по столько же ломтиков хлебца (на два раза укусить). Не дождётся никак желудок беспощадно всё поглотить. Ты, брат Мария, не хвастай, что в своей лаборатории научилась «учённо» печь хлеб, а вот Натуля без всякой научной идеи взяла и впервые напекла такие вкусные коржички («пасхи»), и даже вбила 1 яйцо в них, и на дрожжах.
    Влюблённые взоры голодной братвы никак не хотят оторваться. «И близок локоть…», да до папиного прихода не укусишь. Знаешь сие условие, мы только в ожидании этой минуты посматриваем на них с мыслью: мол, не фасоньте, братцы, всё равно вас в пузо попрём!
    Здесь же на столе стоят Натулины цветочки, в вазочках лежат 3 яичка - красное, синее и зелёное. А эти «милуем» до завтрашнего дня. В другой вазочке тоже «почти яички» - ну, если не яички, то скорлупки из них, вдобавок разноцветные. При достаточном воображении и при пустом желудке можно представить, что это тоже съедобные вещи.
    Ну, что же ещё у нас на столе такое?! Н-н-н-н-н-да! Забыла. Во-первых, по конфетке, во-вторых - по кусочку сахара, и в-третьих - по малюсенькому кусочку повидла. Сладостей - хоть отбавляй! Но самое главное, на что разгораются наши волчьи аппетиты - это суп фасольный с Мусиными консервами, по блюдечку молочного киселя, а после… ах, кофе, кофе, да ещё с молочком!!
    Скорее, скорее бы пришёл папуля, и это всё богатое меню ликвидировать, как пережиток прекрасного прошлого…
    Хорошо сейчас у нас! Целый вечер вспоминали вас, хотелось бы, чтобы вы были вместе с нами, со стареньким, сгорбившимся уже старичком папой - единственной радостью в Настенькиной безудельно(?) слишком суетной жизни, за которую ей мало только «благодарности» от своих её воспитанников.
    Вот уже будет скоро три недели, как я у Натули. На днях буду ехать «домой».Раньше же она меня не отпустила.
    Бедная наша Натуленька! Тяжело ей живётся, особенно морально. Приеду - о многом расскажу. Писать об этом не стоит.
    За папу не беспокойтесь. Он уже сжился с мыслью, что у него есть одна опора и радость - Настенька, от которой он «нiкуди не пiде». Постарел, осунулся, больше ушёл в себя, прежних шуток, прибауток теперь не услышишь. Но всё же бодрится, духом не падает, ещё и других поддерживает своими здравыми рассуждениями о необходимом. Всё внимание Натули сосредоточено на нём.
    Кончаю писать уже утром. Пришёл папа, торжественный, как всегда в такие пасхальные минуты. Тронут был во всём до слёз, ведь он не ожидал всего этого. Сидели, кушали за рюмочкой, вспоминали всех вас. Батя благодарил за внимание. И прямо из-за стола, с полными желудками двинули на работу, а я долго лежала, не могла уснуть под наплывом самых разнообразных мыслей. Хотелось уже к вам, дорогие сестрички! Я так счастлива, что удалось хоть раз за столько лет снова провести эти минуты с близкими, дорогими мне людьми!
    Ты знаешь, Мусенька, за столом никто и намёком не вспомнил о маме, но каждый из нас чувствовал, что мамочка здесь, она с нами. От этого безмолвного понимания друг друга было отрадно и легко у всех на душе.
    Папа сидит сейчас, обнял книгу руками, читает, похрустывая семячки по-праздничному. Солнце шпарит во все лопатки в окно, на улице тепло, весенний гомон народа, а на меня напала какая-то грусть. Даже сдерживаю себя, чтобы не расплакаться. Может быть, оттого, что так бесцельно, ненужно проходит всё это время. Может быть, послезавтрашний отъезд к Пане так действует на меня. Не хочется покидать мне папочку и Натулю, их тихие и уютные комнатки, но ничего не пожелаешь.
    На майские праздники буду у Симы в Юзкуях. Она так просила приехать на пасхальные дни, но Натуля меня не пустила, да к тому же и дождь там сильный, что срываться было нельзя. Побуду у Симы, а в конце мая или начале июня обязательно буду в Ленинграде. Ехать мне уже необходимо. Заниматься нужно много. Подробно тебе напишу. От тебя письмо получила - спасибо.
    Где и когда думает Лида быть летом? Когда ты думаешь приехать? Хорошо было бы с половины мая до половины июня. А пока целуем все вас! Ваши крымчане».
   
   
    Привожу ещё одно письмо к Мусе от Клавы (даты нет, но это период войны) (Вероятнее всего, это начало 1942 года - М.С.)..
   
    «Моя дорогая, милая Мусенька! Господи, Боже мой! Для меня сегодня такой праздник, как никогда в жизни ещё не бывал. Ты жива! Я могу тебе писать письмо! А сколько было пережито, Мусенька! Сколько было запросов Ленинградскую милицию и в адресный стол, и телеграммы на В.О., д.37, кв.7 - ниоткуда ни звука. Наконец Слава написал отчаянное письмо… после которого я тут же взяла командировку в лес на 2 недели. Не могла быть среди людей. Я не хотела верить, что ты, моя Мусенька, там, где Лёва - Володин брат, как написал мне Слава. И наконец, вчера получила от Славы письмо - снова такое же безумное от радости, что ты жива. Вчера - слёзы безумной радости, счастья за тебя. Напиши, милая моя, чем тебе можно помочь? Мне всё кажется, что я чем-то виновата перед тобой в создавшемся у тебя положении.
    С Славой - единственным человеком - письменную связь мы не прерывали, но и он о тебе долго ничего не знал, и наконец написал такое радостное письмо о тебе. И я, и Вовка-сын плакали от счастья. «Тётя Мусенька жива, мы её увидим!» Эх, Мусенька, сделанного не вернёшь, не смогла ко мне приехать. Несладко и у меня живётся, но сравнения нет и не может быть с вашими условиями. Жду от тебя письма, хоть два слова - я буду так тебе благодарна.
    От наших из Крыма получила последнее письмо ещё в августе, и больше ничего не знаю о них. Связь наладить невозможно. Там враги. Считаю, что как только ты окрепнешь хоть немного, тут же должна выбраться из Ленинграда. Деньги я тебе вышлю.
    Как хочется видеть тебя, дорогая моя Мусенька, вместе пожить, хочется близкого, родного человека почувствовать около себя! Пятый год только в окружении Парковых, которые являются чужими людьми. Но Володя-тот ещё ничего. Но нет своих по духу. И сама как-то черствеешь. Володя был ранен.Два месяца был в госпитале. Левая рука не действует. Сейчас его адрес . . .
    Письма от него получаю редко, больше шлёт телеграммы.
    Жду, родная, от тебя весточки, а ещё лучше, чтобы ты с Юрой-сыном как можно скорее приехала.
    Крепко целуем. Клава и сын».

Ваня

    Ваня, Лена, Тася и Петя - это самое младшее поколение (Татьяна (Тася) и Пётр - дети Домникии. - М.С.). И как-то так сложилась жизнь, что мне мало приходилось вращаться среди них.
    Знаю, что в детстве Ваню очень любили все, но в особенности бабушка. Не дай Бог он попадёт в немилость кого-то, тут бабуля – его заступница, живо всех нас разгонит, обнимет его и обязательно что-то вкусненькое сунет в руку своему «Ивасику».
    Бывало, сама не съест, а зовёт:
    - Ивасику, а ну iди скорiше, я тобi щось дам!
    Оглянется, нет ли кого из нас, и сунет ему в руку гостинец.
    В школе он учился вместе с Леной, Тасей и Петей в Геническе. Снимали им комнату у одной бабушки. Учились все хорошо.
    Почему-то в детстве у него кличка была «Клевцур». Он был худеньким, с чёрной головкой, с улыбающимся выражением лица, а голову часто склонял набок, как воробышек.
    А Ваня ещё с детства любил путешествия. По инерции, как и старшие, поступил в одну из изыскательных экспедиций Крыма. В очень трудных условиях работал в горах.
    Потом, будучи юношей, поступил на географическое отделение в Пединститут Симферополя. Окончил с отличием и был преподавателем географии.
    На последнем 4-м курсе женился на однокурснице Кларе. Родился сын Лёня, но недолго жили они вместе. Видно, не узнали хорошо друг друга, поэтому их совместная жизнь дала трещину. Что-то у них не стало клеиться, и они развелись. Клара с сыном уехала к своей матери в Евпаторию и там работала педагогом географии в старших классах. Несмотря на то, что Лёня был мал, он очень переживал этот разрыв.
    Ваня женился на бывшей однокурснице Вере Савицкой. У них родилась дочь Марианна.
    Первый сын Вани – Лёня – закончил желдоручилище и работал в г.Риге, где и женился на девушке из Риги. У них двое детей (Олег и …). А Клара вышла замуж за Михаила Савельева - очень хорошего, доброго человека и прекрасного семьянина. У них родилось двое детей (старшая Люда и младшая Оля). Девочки скромные, воспитанные и очень интересные. Одна из них (Люда?) вышла замуж и у неё уже родился ребёнок (Наташа?). Вторая работает и учится заочно.
    Клара уже на пенсии. Несмотря на то, что они не живут с Иваном, мы, сёстры, очень любим Клару и считаем её членом нашей семьи.
    Что касается второй семьи Вани - они вместе живут и по сей день. Но Ванина судьба очень разнообразна. Ваня - непоседа и большой любитель природы. Он уезжает (пока один) на Чукотку. Там работал преподавателем в чукотской школе, а потом и инспектором РОНО.
    Природа Чукотки ему очень нравилась. Было много у него и друзей. Приезжает к нему и жена Вера с Марианкой. Но Марианне климат не подошёл - она часто там болела, и пришлось им возвратиться к себе домой в Симферополь.
    Марианна окончила музыкальное училище, работала преподавателем музыки. Теперь уже заканчивает (заочно) Московский ГИТИС. В этом году госэкзамены. Вера на пенсии. Она получила её там, на севере, где работала вместе с Ваней.
    Марианна вышла замуж, родился сын Андрюша. Но её семья оказалась неудачна, и она развелась с мужем. С сыном Андреем живут вместе с папой и мамой. Андрей учится в школе с «повышенной математикой». Учится хорошо. Одновременно учится и в музыкальной школе по классу фортепиано. Ваня и Вера, кроме пенсии, ещё прирабатывают. Ваня - в издательстве «Таврида», а Вера в гостинице.

Лена

    Лена - самая младшая дочь, тринадцатая. В детстве часто болела. Как какой-либо праздник - так она с компрессом у горлышка или на груди, вся обмотанная в тёплое, и мы, дети, дали ей кличку «наша компрессница».
    А росла она очень худенькой. А ведь, как самой маленькой и болезненной, давалась ей пища самая калорийная и вкусная, да и мы, дети, её жалели и давали ей лакомые кусочки. Аппетит у неё был хороший, а вот была она всегда худенькой. И мы ей иногда говорили:
   - Вот кость худая, непоправимая!
    Так она росла до 16 лет. А потом начала наливаться, точно яблочко.
    Училась она после начальной школы в Геническом ФЗУ. Да, забыла сказать, что она научилась самостоятельно читать ещё с 5-ти лет, а поступая в школу, она уже бегло читала и считала. И вообще она была очень способной. В первом классе ей нечего было делать, и её посадили в третий.
   
   По окончании ФЗУ она поступила в Симферопольский пединститут на математическое отделение. Училась на протяжении всех лет отлично. Была прекрасным спортсменом. На праздниках выступала как спортсменка, на демонстрации она делала «мостик», и 4 студента её несли на брусьях на параде перед трибуной. Особенно хорошо стреляла по мишеням из мелкокалиберки. Из 100 возможных очков она выбивала 99 – 100.
   На последнем курсе она вышла замуж за студента-географа Васю Ляшко. Семья Васи жила в Симферополе: мать, братья, сёстры. Но Лена с Васей жили в общежитии, так как семья Ляшко была многодетна и жила в тесноте. Окончили оба институт с отличием. Назначили их на работу в Красноярский край. Потом Васю мобилизовали в армию. Он был в лётной школе, а Лена преподавала в школе-десятилетке учителем математики.
   Жили они дружно. Родился сын Аркадий. Но 1941-й год их разлучил. Нагрянула Великая Отечественная война. Вася, как лётчик, с их лётной частью был отправлен на фронт, а Лена с Аркадием уехала в Симферополь. Первое время она работала воспитательницей в детском садике (там устроила и своего сына) совхоза «Красный» А когда получила извещение о гибели мужа Васи под Будапештом, она по направлению РОНО уехала на работу воспитательницей и преподавателем математики и физики(?) в пионерлагерь Южного берега Крыма «Артек».
    Поработав там, она поехала в Москву. Устроилась воспитательницей в школе-интернате. При школе ей дали комнату. Там же учился и воспитывался сын Аркадий. Трудная была работа. Но кому в тот период было легко?
   
    Потом она поступила в школу физиком и математиком на ст.Бирюлёво. Работала несколько лет. Подрос и сын.
    Лену вызвало Министерство Просвещения и предложило ей ехать в Китай в качестве воспитательницы в русскую школу-десятилетку (для русских детей, семьи которых помогали Китаю строить заводы, фабрики, электростанции и т.д.). Работала по договору 2 года. Аркадий там окончил 9-й класс. Когда возвратились в Москву, Аркадий окончил 10-й класс и поступил в Геолого-разведочный институт. Лену снова направили на такую же работу в Монголию. Аркадий с нею не поехал, так как учился в институте и жил в студенческом общежитии. По окончании института его берут на год служить в армию.
    Лена, возвратясь, уехала на работу в школу на Крайний Север, где и проработала до пенсии. Аркадий работал при геологической экспедиции. Когда Лена возвратилась в Москву, ей дали комнату, где она жила с сыном, но уже женатым на девушке Тамаре. Через год родился у них сын Максим, а ещё через полтора года родилась дочь Женя. Дом, в котором они жили, назначен для капитального ремонта. По ходатайству Лены Аркадий со своей семьёй получил 2-х-комнатную квартиру рядом со старым домом на ул.Шухова, а Лена получила отдельно комнату с подселением по Кировоградской улице (далеко от Аркадия) в новом микрорайоне. Лена часто приезжала к своим детям помогать им, и материально, в особенности, когда Аркадий был в геологической экспедиции. Уезжал он ранней весной, а возвращался домой поздно осенью. Зимой же в своём исследовательском институте они обрабатывали геологический материал.
   
    И вот из одной поездки в экспедицию Аркадий не возвратился. Он там погиб от несчастного случая. Вылетели научные сотрудники института для расследования. Взяли они с собой и его жену. Там Тамара настояла не хоронить его в Якутии. Гроб с телом они доставили самолётом в Москву и поставили в актовом зале института для прощания родных и сотрудников. Гроб был алюминиевый и загерметизирован. Поэтому видела его в Якутии только жена.
    Трудно описать горе семьи, в особенности матери. Но она была стойка и очень внимательна к Тамаре, боясь за её состояние. Похоронили его на кладбище в Бирюлёве. Потом институт поставил памятник из огромного отполированного красного камня с надгробной надписью золотыми буквами. Ранней весной посадили два деревца, которые теперь разрослись в большие деревья. Трудно было одной Тамаре воспитывать двоих детей. Опекунство над детьми взяла бабушка Лена. Она поступила на работу. Работает и по сей день, помогая и материально, и морально семье сына.
   
    Сейчас дети уже подросли. Выросли и расходы. Дети учатся в школе хорошо, и живут Женя и Максим дружно. Летом они уезжают в пионерский лагерь, и почти каждый год бабушка берёт с собой внучат оздоровить в Евпаторию, к морю. Они так влюблены в море и в Евпаторию, что весь год мечтают о новой поездке. Стараются экономить деньги на поездку. Ведь надо покупать три билета в оба конца, а это уже накладно. Но что бабушка не сделает для единственной её радости – внучат?! Только ими и для них она живёт. Это единственная в её жизни радость. Ведь дети учатся в школе очень хорошо. Женя учится без троек, и она хорошая общественница. Каждый год в стенной газете редколлегии школы и лагере пользуется авторитетом среди воспитательниц и детей.
    Максим же учится так же хорошо, но ещё посещает спортивную школу, а в этом 1979-80 учебном году перешёл в спортивную школу, где учатся и там же занимаются тренировками. Он в юношеской футбольной команде «Торпедо».Очень увлечён этим видом спорта. Это хорошо. Он физически укрепляет организм, и дисциплина хорошая, иначе отчислят из команды. Дома ещё увлекается чтением художественной литературы и игрой на гитаре. У него такой же хороший слух, как и у его отца. Да и голосок приятный.
    Три года тому назад у Тамары родилась дочь Настенька. Её в семье очень любят за её игривость, находчивость и дисциплинированность. Тамара работает в том садике, где находится и её дочь Настенька (в круглосутке).
    С большим трудом Лене всё ж таки удалось обменять комнату на более близкую к семье Тамары. Теперь они часто могут посещать друг друга, не проезжая через всю Москву с несколькими транспортными пересадками, да и на работу гораздо ближе ездить.
    Работает Лена вот уже несколько лет в буфете Министерства торговли. Её ценят и уважают за её добросовестную работу и как хорошего человека. Трудно бывает на работе, но материально легче воспитывать внуков, которым она посвятила всю свою жизнь.